— Ну, надо же, — химик скрестил руки на груди. Я только сейчас заметила, что он уже переоделся в свой свитер, а я так и сижу в синей рубашке. — У нашей пай-девочки есть зубки?

— Хотите проверить, насколько острые? — я медленно растянула губы в улыбке.

— Осторожнее, Димон, ты можешь лажать в контрольных — сколько душе угодно. Что мне помешает поставить тебе «пять»? — Дмитрий Николаевич сделал глоток из кружки и, достав из кармана сигареты, прикурил одну и неторопливо подошел к окну.

Если честно, сама не пойму, что на меня нашло. Вспоминая вчерашнюю ночь, я поняла одно. Вот она — настоящая практика. Пусть меня не подпускают ни к кому, но ведь и в больнице я тоже должна находиться в стороне.

Химик молчал довольно долго. Я уже пожалела о том, что сказала. Он вальяжно курил, наполняя помещение дымом, и смотрел в окошко, щурясь от яркого солнца. Но вскоре он смерил меня оценивающим взглядом, почувствовав который, я густо покраснела.

— Идет.

— Что? — не поверила я своим ушам.

— Я согласен на твои условия. И ты, Дмитриева, будешь брать первые места на всех конкурсах, куда я тебя запихну.

— А мое условие про дежурства?

— Я его выполню, — уверенно сказал он и, затянувшись последний раз, затушил сигарету о подоконник.

Идеальный план. Идея, которая загорается внутри тебя ярким светом, давая надежду на исполнение чего-то очень важного и сокровенного. В ней нет недостатков, она прекрасна в своей простоте выполнения и привлекательна своим ожидаемым результатом.

На первый взгляд.

А потом ты начинаешь продумывать детали этой идеи, каждую мелочь, которая может препятствовать ее осуществлению, и постепенно к тебе приходит осознание, что она вовсе не идеальна и уж точно не гениальна. Заманчива, да. Но далеко не гениальна.

Так же было и с моим коварным планом. Казалось бы, все просто: я помогаю химику получать свои премиальные, в которых он, судя по всему, действительно заинтересован, мама и папа довольны успехами дочери, а я получаю то, что мне нужно. Возможно, это эгоистично и не особо похоже на практику — разъезжать с реанимационной бригадой скорой помощи. Но я сама себе не могла объяснить, почему мне это было так необходимо.

Может, потому что, посещая практику в больнице, в которой я являлась просто сторонним слушателем, я в очередной раз исполняла роль послушной пай-девочки, как меня назвал химик. Делала то, что от меня хотели родители. Конечно, тогда это было тем самым редким случаем, когда желания родителей и мои совпадали, а осознание своего полного подчинения им пришло ко мне совсем недавно.

Но прошлой ночью, чувствуя, как сердце в груди сжимается от увиденного, ощущая дикий страх и, практически вдыхая запах смерти, который витал на месте автоаварии, я чувствовала что-то невероятное. Я чувствовала себя по-настоящему живой. Возможно, это и есть эгоизм. Но меня просто разрывало на части, что я не могу помочь пострадавшим. Нет, не «не могу», а «не имею права». Совершив хоть одну медицинскую манипуляцию, будучи одетой в форму скорой и приехавшая, якобы, от нее, но при этом не являясь даже санитаром, я подставила бы под суд всю бригаду.

В машине я старалась запоминать все, что вижу. Засекала, через сколько минут химик делал уколы пострадавшей, всматривалась, что именно он ей колол, наблюдала и запоминала, что делает врач, чтобы появился пульс и дыхание у женщины. Я отдавала себе отчет, что сейчас им не до разговоров, а потому никаких комментариев в процессе я не получу. Но что мешает мне задать вопросы после смены?

Так, вместо привычного «до понедельника» или чего-то в этом духе, химик на прощание назвал мне название веществ, которые он вкалывал женщине через каждые пять минут, а затем «по-своему» попрощался:

— Адреналин и атропин, — он опустил на меня подозрительный взгляд, сунул руки в карманы и нахмурился. — Капюшон надень, простудишься, — и, дойдя до парковки, молча направился к своей машине.

— И вам до свидания, — задумчиво провожая его автомобиль взглядом, пробормотала я.

Итак, впереди — два дня выходных. Ровно два дня на то, чтобы придумать, как мне попасть хотя бы на короткий отрезок дневных смен, ведь у химика есть не рабочие дни, когда его не бывает в лицее, а у меня таких нет. Про ночные смены я вообще молчу. Пока не наступила весна и у мамы с папой не начались командировки, это — настоящая головная боль на ближайшее время. Не могу сказать, что мои родители — фанаты пуританского воспитания, хоть и откровенно близки к этому, но если речь шла о ночевках у моих подруг, то меня частенько отпускали. И даже на пару вечеринок, которые продлились до утра, меня тоже отпустили, потому что были уверены, что их дочь — ярчайший пример идеального воспитания и поведения. Я действительно не употребляла алкоголь, не курила, вела себя крайне осмотрительно и не лезла в центр событий.

Но, несмотря на это, если я буду отпрашиваться к друзьям на ночевку с завидной регулярностью, рано или поздно это вызовет сначала подозрения, затем — вопросы, а потом даже страшно подумать, на что могут быть способны мои родители, если захотят докопаться до истины. И опять получается, что я рискую подставить под удар всю бригаду, которая меня так тепло приняла. Можно сказать даже, душевно. Ну, кроме Дмитрия Николаевича, разумеется. Он — самая ледяная ледышка из всех людей, что мне в жизни встречались.

В конце концов, что мешает маме просто позвонить моим подружкам поздно вечером? Представляю, какой шок ее постигнет, когда она узнает, что меня с ними нет! Ведь я твердо решила ничего не рассказывать Ане и Фане о сменах. Есть простая истина на этот счет: знает один — тайна, знают двое — знают все.

Хотя, есть на свете один человек, который ни за что меня не выдаст. По крайней мере, родителям — точно. И именно к этому человеку я и решила направиться за советом.

— Да иду я! — гневный голос Леши стал прекрасным аккомпанементом для той какофонии, которую я устроила: одной рукой я колотила в дверь, а другой — беспрерывно вжимала кнопку звонка. — Кто бы ты ни был, молись, засранец, — услышала я его бормотание, когда щелкнул дверной замок.

— Ты что так долго? Помер по дороге, что ли? — воскликнула я, а затем смутилась, потому что братишка встречал меня в одном полотенце, намотанном на бедра. Дома появиться в таком виде не рисковал никто и никогда. Вот она — свободная жизнь…

— Да, помер и воскрес! — зло бросил он, но все же улыбнулся краешком губ. — Чего тебе, макак? Ты типа не вовремя.

— С ума сойти! Ты что, не один?! — сколько я не старалась скрыть улыбку — не получилось. Тот факт, что я, наконец, застала его со второй половинкой, меня страшно обрадовал, ведь я уже давно решила, что у моего брата эта самая половинка является ни чем иным, как порождением его бурной фантазии. — Я надеюсь, это хотя бы девушка?

— Вали отсюда, — брат демонстративно закрыл дверь прямо перед моим носом.

— Леш! Леша! — я снова нажала на кнопку звонка. — Леш, ну прости, ну, ты же знаешь меня, язык — как помело! Ну, извини! Леш!

— Проваливай, — послышалось за дверью.

— Братишка, — чуть тише проговорила я, уткнувшись лбом в холодное железо двери. — Мне нужна твоя помощь. Ты мне очень нужен…

Снова раздался щелчок открывающегося замка. Лицо Леши уже не выглядело таким рассерженным. Он несколько секунд молча смотрел на меня, а потом, раскрыл руки для объятий.

— Э-э-э… Давай обнимемся, когда ты наденешь хоть что-нибудь еще? — брезгливо поморщив нос, я сделала крошечный шаг назад. — Может, в другой раз?

— Где такие мешки под глазами отхватила? — насмешливо подмигнул мне брат, а затем все-таки сгреб меня одной рукой и наградил коротким объятием. — Давай, заходи. С Машкой тебя познакомлю. Она как раз одевается…

— О, да можете не трудиться, — от всей неловкости ситуации я начала нести чушь.

— И постарайся при ней сначала думать, а потом говорить, ладно? — братишка наклонился за гостевыми тапочками и заботливо кинул ими мне в лицо. — Иди на кухню и приготовь нам кофе.