Малахитовые двери раскрылись. И тут произошло поразительное. Сыч полуобернулся, зацепил Ивана Даниловича за рукав, толкнул, пропуская вперед, в кабину, а затем вошел сам.

Это было вопиющее нарушение правил. Во всех инструкциях и предписаниях было красным шрифтом выделено: «Вход в ТП-кабину разрешается ТОЛЬКО ОДНОМУ пассажиру с кладью весом НЕ БОЛЕЕ 30 кг. Пребывание в ТП-кабине пассажиров в количестве двух и более человек запрещено!» Выражено хоть и канцелярским языком, зато предельно ясно. А сейчас их было в кабине двое, и безапелляционного Сыча это обстоятельство нисколько не смущало.

В тесной кабине они еле-еле разместились: стояли живот к животу, дышали и смотрели друг другу в глаза — Сыч отсутствующе, Филин со страхом. Сыч вынул из кармана билет и приложил к адресной плакетке. Иван Данилович похолодел и закрыл глаза. Вот сейчас и случится то, о чем порой шепчутся в очередях ТП-пассажиры. Где-нибудь черт-те где откроется ТП-кабина, и оттуда вывалится тело: верх — Филина, низ — Сыча. Или наоборот: верх Сыча, а нижняя часть — Филина. Или совсем наоборот: левая половина Филина, а правая — Сыча.

Однако ничего страшного не произошло. Вообще не произошло ничего неожиданного. Как обычно, выходные двери раскрылись, и на двух пассажиров пахнуло ароматом влажной тропической оранжереи, к которому примешивался густой запах дорогих духов. Все, что Филин успел разглядеть в проеме, это пышные изумрудные заросли, усеянные крупными цветами, песчаную дорожку и группку в высшей степени легко одетых девушек, с хриплым смехом бежавших куда-то вбок. За ними, протягивая с вожделением руки, спешил совершенно голый мужчина — пузатый и лысый.

— Дьявол! Не туда! — выкрикнул Сыч. — Назад! Тебе сюда нельзя. Вот гады, сколько раз говорилось, чтобы адрес четко пропечатывали. Разжалую всех! — Он впился взглядом в обмякшее лицо Ивана Даниловича. — Забудь, что видел. Понял? Для собственного же счастья — забудь!

Сыч плотнее прижал свой билет к плакетке и даже пристукнул кулаком. Двери захлопнулись и тут же отворились.

На этот раз перед пассажирами оказалась большая комната — совершенно пустая и необжитая. За окном голубело небо. Направо была дверь, в противоположной стене — еще одна.

— Ничего не понимаю, — бормотал Сыч. — Неужели опять промах? Адресоналадчика убью!

Они обследовали помещение и выяснили, что попали в стандартную пятикомнатную квартиру в новом доме, куда еще никто не въехал. Тяжелая металлическая дверь, очевидно, вела на лестничную площадку. Дверь была закрыта наглухо — по крайней мере, из шести сенсорных устройств не работало ни одно.

Сыч и Филин выглянули в окно — там была двадцатипятиэтажная пропасть. Панорама крыш не давала никаких подсказок. Ни Сычу, ни Филину этот город не был знаком.

Иван Данилович пощелкал выключателями — свет не горел, ни один прибор не работал, воды в кранах не было. Очевидно, энергию еще не подключили. Неудачники вернулись в комнату с ТП-кабиной. И здесь их ждало полное и окончательное фиаско. Розовая полоса над зеленой дверью погасла. ТП-канал сомкнулся на неопределенный срок.

— Влипли, — резюмировал Сыч. — Если канал хрюкнулся надолго — помрем мы тут.

— А разве бывают квартиры с ТП-кабинами? — вдруг задал Филин вопрос, который волновал его с первых же минут пребывания в нежилом доме. — Что-то я о частной ТП еще не слышал.

— Ну-ка, ну-ка, — Сыч посмотрел на Ивана Даниловича с неподдельным интересом. — А о чем ты вообще слышал? Ты, я вижу, совсем сосунок, хотя и дядя. Или прикидываешься? Давай тогда по порядку. Каков стаж? Кто рекомендовал? Как твоя фамилия? Моя, например, — Жабрев. Прозвание — Сыч. А тебя как величают в миру?

— Филин.

— Нет, погоди, — забеспокоился Сыч. — Это прозвание, а я тебя про фамилию спрашиваю.

— Да Филин же! — теряя терпение, воскликнул Иван Данилович. И рассказал наконец о своей родословной, о далеком предке Филе, о друге детства Константине Чижикове и даже о дальней родственнице по фамилии Синицына.

Сыч-Жабрев несколько раз порывался перебить, но удерживал себя. Когда Филин закончил, странный человек с двумя фамилиями заходил по пустой комнате.

— Ну, дела! — наконец вымолвил Жабрев. — Значит, ты не наш? Не ТИП?

— Может быть, и тип, кто знает, но не ваш, это уж точно, — нашелся Иван Данилович.

— Я имею в виду — не телепортировщик?

— Упаси, Господи. Даже отдаленного отношения не имею.

— Ну что же, плохо твое дело, Филин. Придется тебя убить.

— Как?!! — ошалел Иван Данилович. — Убить?!!

— Да уж. Обознатушка вышла. А теперь ты слишком много знаешь.

— Но послушайте, сейчас ведь не средние века. Как это — убить? И потом, что значит — много знаю? Я ничего не знаю и ничего не понимаю. Сами втравили в историю, завезли черт знает куда, а теперь «убить»!

— Как убить — это моя забота…

— Я буду кричать!

— Это пожалуйста, это на здоровье. Дом-то пустой.

— Я буду сопротивляться.

— Бесполезно.

— Вас поймают с поличным, убийца!

— Вот здесь ты, к сожалению, прав, Филин. На твое счастье, я абсолютно не представляю, куда мы попали. И что это за город. Возни с тобой немного, а риска — чересчур, В любой момент канал заработает и сюда может кто-нибудь ввалиться. Так что живи пока…

Жизнь современного человека, помещенного в изолированное пространство и лишенного благ цивилизации, очень быстро превращается в подлинный ад. Каждый может убедиться в этом, если вынесет из квартиры всю обстановку, заколотит входную дверь крест-накрест досками и перекроет воду, электроэнергию, газ (для тех, кто еще пользуется столь архаичным видом удобств) и линию подачи пищи.

Помыться — невозможно, побриться — тоже, ни тебе спустить воду в унитазе, ни даже (тысяча извинений!) подтереться. Не говоря уже о том, что есть и пить нечего, обогреться нечем. Прямо ложись и помирай.

Примерно такое настроение было у Филина и Сыча на третий день их вынужденного заточения. Муки голода были нестерпимыми, жажда доводила до исступления, санитарно-гигиенические лишения помрачали разум.

Помимо всего прочего Ивана Даниловича изматывали ночные кошмары. Ему все мерещилось, что Сыч набрасывается на него и душит, закручивая на шее гарроту из связанных носков. Жабрев, напротив, спал как младенец, но каждые полчаса вскакивал от кузнечно-прессового храпа Филина. С утра до вечера невольники — осунувшиеся, небритые, измятые от спанья на голом полу — бродили по пяти комнатам, стараясь не попадаться друг другу на глаза.

Самое же занятное в этой истории то, что по мере продолжения пытки изоляцией Филин и Жабрев-Сыч начали испытывать друг к другу совершенно необъяснимую симпатию. Вероятно, муки все же сближают, а отсутствие благ цивилизации закаляет волю и вырабатывает терпение.

— Послушайте, Жабрев, а отчего бы нам не поговорить? — спросил Иван Данилович на исходе третьего дня заточения.

— Охотно, — откликнулся Сыч. — Я и сам хотел просить вас об этом. Почему-то Жабрев заговорил на «вы», подтверждая не совсем справедливый тезис, что культура поведения выковывается обстоятельствами.

— Скажите все-таки, — продолжал Филин, — почему вы обещали меня убить?

— Потому, что так велит Уложение, — невразумительно объяснил Жабрев. И вдруг его прорвало. В течение часа говорил только Сыч. Филин же смятенно молчал, стараясь переварить и усвоить информацию, о существовании которой он — опытный журналист — даже и не подозревал.