Внизу была ещё одна дверь, и Леночка остановилась. Юрик догнал её, обнял сзади, обхватил груди ладонями, потом повёл руками вниз, буквально сдирая с девушки остатки ночнушки.

Дверь была закрыта на обыкновенную задвижку. Птица открыл её и впустил спутницу в подвал, спросив:

— Ты мышей боишься?

— Я боюсь тебя, — ответила Леночка.

Она стояла посреди тёмного подвала, чувствуя вокруг себя нагромождение каких-то предметов, а Птица чем-то шуршал поодаль у стен и бросал к её ногам какую-то ткань. Потом опустился перед девушкой на колени и осторожно, почти благоговейно снял с неё трусики, обхватил руками её бёдра и приник лицом к её лону.

Она тоже опустилась на колени рядом с ним, опять вовлекла в долгий поцелуй, заставила мальчика лечь и принялась целовать его тело, сантиметр за сантиметром. Птица испытывал высшее наслаждение, но не мог дождаться, когда она дойдёт до главного — или вовсе не был уверен, что дойдёт. Поэтому он поспешил в очередной раз перехватить инициативу, сорвал с себя плавки, заставил девушку перевернуться на спину и стал искать рукой сокровенную пещеру или ножны для своего меча, как выражаются искушённые в этих делах жители Востока.

Девушка сама помогла ему и постаралась использовать весь свой не очень богатый сексуальный опыт, чтобы всё прошло как можно лучше. К её удивлению, акт кончился не так быстро, как можно было ожидать, принимая во внимание возраст партнёра. Но всё же он кончил раньше, чем она, не забыв, правда, о технике современного секса — сразу не уснул и не ушёл, а несколько раз коротко поцеловал Леночку в губы, спустился к её груди и замер, словно спящий младенец, едва прикасаясь губами к соску.

Леночка погладила Птицу по голове, взъерошила ему волосы и спросила:

— Ну, теперь ты доволен?

— Я всё делал неправильно, да? — спросил он, не отрывая лица от её грудей.

— Здесь не бывает «правильно» и «неправильно». Если понравилось тебе и мне, значит, всё хорошо.

— А тебе понравилось?

— Конечно. Ты ведь не думаешь, что я отдалась тебе только ради твоего удовольствия.

Обрадованный Птица тут же вскочил и уселся верхом на её живот.

— И ты согласна… любить меня и дальше, — он пытался, но не смог подыскать слово более подходящее, чем «любить».

Она задумалась. На самом деле ей этого очень хотелось. А с другой стороны, такая любовь по определению была запретной, и рассудок противился ей изо всех сил.

— А то я пойду и совращу Свечкину, — прервал её раздумья Птица.

— Это грубый шантаж, — парировала Леночка, а сама подумала, что он ведь не угомонится. Гормоны бушуют, а в голове мухи и никаких тормозов. И что самое страшное — совратить Свечкину он может в два счёта. Бастионы морали не в силах выдержать натиска прогрессирующей любви.

«Лучше я, чем она, — подумала Леночка. — Я взрослая».

Но на самом деле эта мысль была лишь самооправданием — этакий кляп для холодного рассудка. Ведь она всем телом и всей душой — кроме этого маленького гнездилища благоразумия — хотела, хотела, ещё раз хотела снова оказаться в объятиях мальчика, который доставил ей чуть ли не большее наслаждение, чем все взрослые мужчины до него.

— Ты уже готов продолжить? — спросила она вслух.

Птица обрушился на неё сверху, покрыл её лицо поцелуями, а потом приказал:

— Лежи, не двигайся.

Леночка замерла, не зная, что он ещё придумает. А Птица поднялся на ноги и зашебуршился где-то у стены. И вдруг как раз там, откуда доносились звуки, вспыхнул красный свет. Горел обыкновенный фотолабораторный фонарь, но Леночка в первый момент вспомнила о других красных фонарях и зашлась в приступе безудержного смеха. Юрик расхохотался за компанию, снова бросился её целовать, поднял на ноги, и они затанцевали на узком пятачке между какими-то станками, ящиками и этажерками под задорную песенку «Нам не страшен серый волк».

В этот момент они легко могли выдать себя, поскольку их песни и пляски были слышны снаружи. Но по счастью в этот то ли поздний, то ли ранний час мимо никто не проходил, а Юрик вовремя опомнился и закрыл рот Леночки поцелуем.

Оторвавшись от его губ, Леночка стала осматриваться по сторонам. В красном свете окружающая обстановка выглядела мистически. Токарный станок по дереву с навеки вросшим в него незаконченным изделием казался какой-то фантастической машиной, оружием пришельцев. Высокие этажерки, забитые книгами и бумагами, наоборот, навевали мысль о Средневековье.

Леночка взглянула под ноги и тут же раздался новый взрыв смеха. Оказывается, они занимались любовью на плакате «Кукуруза — царица полей» и огромном флаге какой-то из союзных республик. Умный Птица даже узнал, какой, но Леночке не сказал.

Со стены на них смотрел покосившийся портрет незабвенного Никиты Сергеича с дырками на месте глаз и рта и с неприличной надписью поперёк лба. Присмотревшись к книгам и журналам, Леночка обнаружила, что они тоже относятся к той кукурузной эпохе. Похоже, дверь в этот подвал не открывали лет двадцать.

Юрик тем временем обратил внимание на притулившийся в углу бюст Ленина, показал на него пальцем и возмущённо воскликнул:

— А чего он подсматривает?!

Недолго думая, он развернул бюст на 180 градусов и прочёл на его подножии:

— «Абашвили». Не знал, что Ленин был грузин.

— Дурак, это Сталин был грузин. А Абашвили — скульптор.

— Без тебя бы не догадался.

И они снова занялись любовью, да так увлеклись, что чуть не попали в безвыходное положение. Подвал они покинули в последний момент, когда это ещё можно было сделать незаметно. Дежурный воспитатель Александр Валентинович, шедший на кухню проверять готовность к началу нового дня, проводил долгим взглядом необутую вожатую третьего отряда в наглухо застёгнутом плаще и с блаженным выражением лица. А когда Александр Валентинович увидел известного всему лагерю Юру Лебедева по прозвищу Птица бегающим в одних плавках по стадиону, он невольно подумал, что надо меньше пить, особенно в ночь перед дежурством. А то мерещится потом чёрт знает что.

Все оставшиеся ночи этой смены Лена и Юрик провели в том самом подвале, от которого не было ключа. Открывать его умел только Юрик, используя для этого свой незаурядный талант взломщика.

В этом подвале у Птицы была оборудована тайная фотолаборатория, и он вовсе не собирался ради любви отрываться от фотографического ремесла. Более того, он привлёк к нему и Леночку. Сразу по приходе они раздевались догола, но не бросались сразу любить друг друга, а принимались колдовать над увеличителем и реактивами. Обычно ничего путного у них не выходило из-за чрезмерного возбуждения, но они копили в себе это возбуждение, пока оно не выплёскивалось через край. В конце концов они давали волю чувствам, и Юрик за несколько ночей научился доводить свою подругу до оргазма, особенно сильного оттого, что ей приходилось сдерживать крик.

И никто за это время так и не обнаружил ни их преступной связи, ни их тайного убежища.

А ещё удивляло (и радовало) Леночку то, что она не забеременела после всех этих развлечений, хотя разгар вакханалии пришёлся на самые опасные по расчётам дни. Тогда она списала эту удачу на незрелое семя Юрика — и лишь гораздо позже узнала, что это она сама бесплодна. А Юрий Лебедев впоследствии с гордостью заявлял, что у него «Двадцать пять детей только по эту сторону Ла-Манша — двенадцать девочек и тринадцать мальчиков. Причём тринадцатый — весь в меня».

Но это всё потом.

А сейчас июль стремительно подошёл к концу. Юрик уезжал домой, а Леночка оставалась на третью смену. В ночь перед отъездом они занимались любовью в последний раз.

— Мы увидимся ещё? — спросил он.

— Не думаю, — ответила она.

— Почему?

— Потому что всякое сумасшествие хорошо в меру.

— Тогда я совращу Свечкину.

— Она сама тебя совратит.

Они всё-таки виделись ещё несколько раз, когда Птица вдруг ни с того ни с сего появлялся в «Буревестнике» или в его окрестностях. То он дразнил начальника лагеря и физрука, купаясь на открытой воде рядом с лягушатником. То нахально появлялся среди ночи прямо у вожатского костра и просил закурить — и ему давали. Потом он вдруг приехал чуть ли не официально, с удостоверением фотокора пионерской газеты «Искорка», но был разоблачён — и не потому что кто-то сумел уличить его в подделке документа (а его Птица, разумеется, сделал собственноручно), а просто потому что начальник лагеря несмотря на выходной день сумел дозвониться до главного редактора этой газеты, а тот, естественно, не знал никакого фотокора Лебедева.