— Да, вполне. Дружок! Дружок!

Открыл глаза, взгляд страдальческий: «Что вам еще нужно?» Усталый взмах хвоста: «Оставьте…»

— Дайте фонендоскоп.

Послушал над сердцем, там, где выстрижена шерсть. Тоны ясные.

— Покажите таблицу и графики.

Все хорошо. Артериальное, венозное давление, пульс, дыхание. В крови, однако, избыток недоокисленных продуктов. Насыщение венозной крови кислородом пониженное. Общий обмен тоже понижен. Видимо, есть некоторая эндокринная недостаточность. Гормоны еще не определены. Мочи маловато, но анализ ее хороший.

— Теперь нужен уход и контроль. Баланс газов, воды, солей, кислотно-щелочного равновесия. Записывать давление, периодические анализы выдыхаемого воздуха, электрокардиограмму делать. Собаке нужны наркотики, чтобы она не вырвала вам все датчики. Однако не слишком много, иначе дыхание ослабнет. Вадим, вам придется сидеть всю ночь. Оставьте себе биохимика, техника, чтобы записывал, ну еще лаборантов для помощи. Все нужно регистрировать по часам. Вечером мне позвоните.

Поглядел на всех: устали. Первая радость от успеха уже прошла. Теперь реакция. Хочется сказать теплые слова, но не умею. Все боюсь, что покажется казенно, что высмеют.

— Что же, ребята, потрудились вы хорошо. Опыт был чрезвычайно сложным, и все прошло гладко. Даже на диво гладко. Отличная работа. Теперь, наверное, могут идти домой, а, Юра?

— Пусть каждый закончит свою документацию, иначе до завтра позабудут. А потом, конечно, домой.

— В ресторан бы надо после такого дела! В «Поплавок» на реку!

Это Толя. Говорят, выпить любит. Но вообще стоит отметить.

— Это мысль хорошая, я вам советую. Жаль, что мне нельзя с вами.

Я бы и так не пошел. Скучно мне в ресторане.

— Ну, будьте здоровы! Игорь, вы отпустили помощников из других отделов? Спасибо им сказали?

— Да, да. Все сделал. От лица службы.

— Так вы позвоните, Вадим. Пока!

На Юру не посмотрел. Не хочу.

Иду в кабинет.

Я еще заведующий этой лабораторией, во они уже не мои. Похоже, что мне в самом деле пора умирать. «Мавр сделал свое дело…»

Брось! Не строй из себя обиженную барышню. Жизнь идет своим нормальным путем. Все они тебя будут жалеть, поплачут. И ты должен радоваться, что есть такой Юра, способный взять лабораторию в крепкие руки и вести ее в правильном направлении. И хорошо, что он будет лучше тебя руководить делом.

Нет, мне не верится. Я — умнее, я — шире. Идеи, которые он высказал, от меня.

Неправда. Они носятся в воздухе. И Юра помогал тебе их придумывать. Притом он понимает их конкретно, как инженер и математик, а не так расплывчато, как ты.

Не спорь. Иди домой.

Вечереет. Длинные черные тени. Последние тени перед закатом.

Сижу на балконе в кресле. Жду Любу.

Обедал, спал. Приятная вялость после отдыха.

Просто смотрю на улицу почти без мыслей. Жизнь идет своим чередом. И без меня — тоже. Если только не бомба.

Опыт прошел хорошо. Приятно. И в то же время как-то грустно. Ищу почему бы. Это значит, что скоро должен собираться. Странно как. Если бы опыт не удался, можно было бы отказаться. «Зачем анабиоз — нельзя проснуться». Так можно маскировать свою трусость. «Поживу несколько лишних месяцев». Теперь — нельзя. Шансы на «проснуться» прибавились. Раз первый опыт такой, даже без камеры высокого давления, то можно добиться.

Почему ты не радуешься! Надежда на долгую жизнь!

Зачем она мне? Тем более когда-то потом, не сейчас.

Предположим, проснусь. Что буду делать?

Брось! Будем смотреть, путешествовать. Любопытно. Ты же ученый! Выступать на вечерах с воспоминаниями: «Была великая война. Я служил доктором в медсанбате…»

Люба сейчас придет. Кажется, лучше бы не приходила. Остаться одному, одному уйти. Начнет тормошить: «Живи, живи»!

Зачем я ей? Что может быть более нелепого — больной любовник? Только несколько раз было после начала болезни. И то — плохо. Сейчас чувствую все. Стыдно. Несостоятельность. И у нее есть муж. Раньше было мучительно представлять их вместе. Теперь кажется — все равно. Есть, так есть. (Вот что значит подавлены гормоны. Физиология.)

Предлагала: «Давай брошу все, перейду к тебе. Буду до конца». Может, лицемерила? Звала, что не соглашусь. Ни за что.

Брось! Сам дерьмо и других считаешь такими же. Трус и эгоист.

Прости меня, Любушка! Пожалуй, ты бы сделала.

Неужели могла бы? Но как же ей было бы потом? Как с детьми? Нет, так нельзя делать. Мать не должна так делать. И я бы сам перестал ее уважать. Да и не сделала бы она. Не может быть.

Когда ее нет, растет отчужденность. «У тебя есть дети, семья. У меня одна работа и еще помощники. Юра, Вадим, Игорь, Поля».

Помощники.

Очень важно сознавать, что ты нужен кому-то. Необходим. Вот почему мне грустно. Они выросли. Я, кажется, уже не нужен. У Юры ясная программа деятельности. Есть авторитет у подчиненных. Называют его на «ты», но все слушаются, никто не спорит.

Нужно собираться в дальний путь.

У меня нет зависти. Я по-честному рад, если он пойдет дальше и быстрее. Только хочется немножко теплоты. «Вы — наш учитель»… В самом деле — я все-таки вложил в них часть своей души. Водил за ручку по дебрям науки, путь показывал. Диссертации исправлял. Учил экспериментам. Вадим пришел прямо из университета, ничего не умел…

«Подайте Христа ради…»

Замнем. Довольно слез.

Что-то она не идет долго. Опять что-нибудь задержало. Побудет час и заявит «бежать». Как я ей скажу о своем решении? Или опять по слабости отложу? Нет, больше нельзя. Тем более после удачного опыта.

Бедная — какое это будет бремя!

А ребята, по-моему, не верят, что я решусь.

Да ты и сам не веришь.

Нет — решусь. Палата: синий ночник над дверью. Тревожная, подозрительная тишина. Горячая подушка. Задыхаюсь. В голове глухой, непрерывный шум: у-у-у, у-у-у… «Приди, смерть, я больше не хочу ничего…»

Чу! Ее каблучки стучат по асфальту. Она. Она!

Бежит, как девочка, стройная, тоненькая. Размахивает сумочкой. Смешная, милая походка. Немного подпрыгивает, голова закинута. Это она прибавляет себе значительности и роста. Решительный, серьезный доктор.

Вот увидел, и вся отчужденность сразу растаяла, как дым. Ты так нужна мне, моя милая, так нужна! Юра уже уходит, Вадим, небось, тоже. Не могу я оставаться совсем один, поймите! Постой, есть еще Леня. Но он такой колючий, а хочется немножко нежности. Только ты…

Побегу встречать. Да, цветы нужно поставить на стол. Любит, Самые ранние гладиолусы.

Каблуки по ступенькам. Сердце тоже стучит. Двери уже открыл. Жду.

— Здравствуй, милый! Дай я тебя поцелую.

Руки на плечи. Целует необычно долго. (Неужели я не смогу?..) Запах волос.

Обнимаю крепко. Платье тонкое. Чувствую всю, всю ее. Мою милую. Желанную. Да! Да! Да! О, как неожиданно хорошо…

Пьем кофе. Люба сама накрывала. Ей нравится хозяйничать у меня. «Это мой дом». Верно. Никто не бывал раньше. Крепкие, красивые ноги, еще не успевшие загореть. Приятная легкость, и голова немножко кружится. Удовлетворение. О, это извечное чувство мужчины! А раньше не понимал: «Фрейд врет!» Нет, это — сильно. Меньше, чем у Фрейда, но достаточно. Измерить. Все нужно измерить. Зачем? Важный фактор поведения человека.

— Ну рассказывай, как прошел опыт.

Рассказал ей вкратце. Внимательно слушала, не перебивала. (Нужно все-таки было попробовать тот, второй режим, с перерывами. В другой раз.)

Закончил. Помедлила.

— Не думаю, чтобы можно было применить эту штуку в клинике, по крайней мере в хирургии. Если поступает больной с шоком, то у него есть раны, и нельзя лишать кровь способности свертываться, чтобы приключить АИК.

— Вот уж это ты брось! Если бы хорошо отработать параллельное кровообращение, то можно лечить всех больных, у которых сердечная слабость. А разве таких мало? Когда с этим соединим камеру, почку и длительный наркоз, то это вообще будет революция в реанимации. Тоже мне, доктор, не понимаешь такой важной вещи!