Сидя в вагоне и глядя вниз, я видел хорошо сохранившуюся, в состоянии гораздо лучшем, чем шоссе N85 или местные маршруты вроде 15-501, дорогу.

Чешуйчатое красное-покрытие не поддавалось влиянию погоды и собиралось, очевидно, простоять еще миллион лет. Конечно, ведь по нему никто не ездил.

Да, и если только захватчики-господа не решат уничтожить его.

Может, они когда-нибудь и решатся на такой шаг.

Вдоль дороги жили люди. Я видел жалкие лачуги, временные домики, палатки, кое-где встречались не тронутые ни временем, ни огнем хруффов строения, возведенные еще до Вторжения. Одно поселение было даже отгорожено забором, поверху была натянута колючая проволока, две огромных черных собаки сидели во дворе. Около грядки с розами копалась толстая чернокожая женщина.

Я обратил на это внимание Алике, когда мы проезжали мимо. Посмотрев на эту картину, она проговорила:

— Трудно сказать, кому этот дом принадлежит. Скорее всего, какому-нибудь надсмотрщику или наблюдателю. Некоторые из них живут очень хорошо.

Надсмотрщики, наблюдатели… Какие странные прозвища или профессии. Я не собирался вникать в социальную инфраструктуру Земли, так как не думал оставаться здесь надолго. А та женщина во дворе?

Кто она наблюдатель или наемная рабочая?

Проезжая к востоку от Дурхейма, мы во все глаза смотрели на дикий виноградник, разросшийся на огромной территории. Раньше здесь находился университет РТИ, но от него осталась лишь вывеска, стоящая на еле державшихся покосившихся столбах: «Планетарная торговая зона N93».

Там, где прежде располагался Морисвилль, теперь была пустая, очищенная от обломков земля, несколько десятков квадратных миль сельскохозяйственных угодий, засаженных различными злаками, разделенными лесопосадками. Совершенно очевидно, что урожай выращивался с соблюдением всех правил. Склоны холма были тщательно распаханы.

Повсюду виднелись многочисленные белые домики, однако никакой техники не наблюдалось. Животных, впрочем, тоже. Зато над посевами чернели блестевшие от пота спины чернокожих рабочих. Одно поле было вспахано и удобрено навозом — вероятно, подготовлено к посеву каких-то сельскохозяйственных культур. Я уже забыл, когда в этих краях наступает сезон сбора урожая. Раньше на это просто не обращал внимания.

Плуг тащила бригада плотных мужчин. Охрану поля и рабочих несли вооруженные саанаэ, рассеявшиеся по всей территории, в своих белых одеяниях и огромных соломенных шляпах на головах. Хочу сказать, что в своих одеждах они смотрелись довольно глупо. Некоторые из саанаэ имели напарников загорелых людей в белых шортах и белых длинных носках, доходящих до колена. Кое-кто из людей носил белые рубашки — наверно, женщины.

Никто из них не походил на латиноамериканцев.

Скорее всего, они были чистокровными испанцами, но на таком расстоянии было трудно сказать наверняка. Мы уже прибыли на плато Пьедмонт, проехав местность, которую с полным правом можно было назвать тропической. Думаю, местные власти правильно поступили, не послав европейцев, то есть белых людей, на полевые работы. Они наверняка бы умерли под палящими лучами солнца.

У Смитфилда, там, где раньше был Ралей, Западно-восточное центральное шоссе пересекалось с Северо-южной восточной дорогой, проходившей над выложенной красным пластиком магистралью 1-95.

Состав сделал здесь небольшую остановку, чтобы забрать пассажиров с других поездов. В большинстве своем люди направлялись во Флориду, все еще славящуюся своими пляжами, или в Нью-Йорк, центр земной цивилизации. Стоянка была рассчитана на полчаса, так что нам с Алике предоставилась отличная возможность выйти на платформу и размять ноги.

Местность, протянувшаяся на многие мили к югу и востоку, оказалась равнинной. На севере виднелись длинные, низкие холмы Вирджинии, на западе очертания плато Пьедмонт, на горизонте плавали пушистые белые облака.

От Смитфилда осталось кое-что из того, что я помнил: старые домики, где и сейчас жили поселенцы. В самом городке я ни разу не был, зато сотни раз проезжал мимо, путешествуя с родителями на пляж Торсейл. Тогда, наверно, это был большой город.

Сейчас вокруг него не было ничего, кроме зеленых оливковых деревьев. И в отдалении, далеко на юге, поднимались клубы серого огня. Ветер относил в сторону вершину дымового столба.

Алике молча стояла у поручней, глядя на дым.

На центральной площади поселения, находившейся прямо под платформой, собралась группа мужчин и женщин, стоящих, будто боромилитяне, затылок в затылок. Какая-то местная банда или рабы? Нет, не похоже. Две трети из них были явно европейского происхождения; их русые или светлые волосы развевались по ветру, кожа обгорела и покраснела под нещадным палящим солнцем.

Здесь же присутствовали саанаэ, и их было довольно много. Все держали под рукой оружие, чтобы в любой момент воспользоваться им. Саготы, также находившиеся в этом богом забытом месте, очень нервничали, слишком много разговаривали. Прилегающие улицы были пустынны, дома закрыты, шторы опущены.

Я оглядел платформу: пассажиры широко открытыми глазами смотрели на площадь, некоторые из них, быстро поворачиваясь, устремлялись обратно в вагоны, транзитники толпились в самом дальнем конце перрона и с нетерпением ожидали прибытия своего поезда.

Алике вцепилась в поручни, ногти ярко-красным пятном выделялись на белой коже. Все знали о происходящем, кроме меня, даже саготы из поезда явно желали оказаться где-нибудь в другом месте.

Я быстро сосчитал — двадцать семь. Внизу послышался шум. Один из заключенных тихо плакал.

Позади колонны выстроился отряд саанаэ, а саготы, толпясь, толкая друг друга и спотыкаясь, отошли на несколько метров от этого места. Послышалась короткая, отрывистая, лающая команда, и саанаэ сели, словно собаки. Еще одна — и они прицелились, другая — и ружья выстрелили, дула осветились голубым огнем, сверкнувшим ярче солнца. Каратели стреляли снова и снова.

Эхо несколько раз повторило звуки выстрелов.

Двадцать семь мужчин и женщин лежали на земле, и от их распростертых тел курился легкий дымок. Ноздри учуяли слабый запах жареной свинины.

Я взглянул на Алике — она по-прежнему, вцепившись в перила, смотрела вниз. Меня поразили ее глаза — жестокие, беспощадные, и жесткая складка у губ.

Вид на Атлантику с континента несколько отличался от вида ее с Кейн Кода. Вода приобрела, коричневато-зеленый оттенок, стала дружественнее что ли, не такой грозной. Может, в такой перемене виновато теплое летнее солнце, светившее и согревавшее наши спины, и потому мы знали, что вода будет теплой, словно парное молоко.

Райтсвильский пляж оказался совсем пустынным, заброшенным; набегавшие на берег волны сформировали низкие песчаные террасы, везде были проделанные водой канавы и овраги — зияющие щели между разросшимся зеленым кустарником. Там, где кончались дюны, начинались развалины летних домиков, уже поросшие густой растительностью — тонкими стеблями, пробившимися сквозь груду дерева, пластмассы и металла. Вдалеке виднелись высокие, из черной керамики здания современного Виллингтона, возвышающиеся над лесом, в небе сверкала серебряная точка — след удаляющегося летательного аппарата, уходящего на запад, в направлении солнца.

Мы расстелили одеяло на земле недалеко от едва различимых человеческих следов — кто-то в одиночестве бродил по пляжу. Маленькие отпечатки, должно быть, малыша или девочки-подростка заканчивались небольшим углублением здесь странник играл с пустыми раковинами, пытаясь составить из них слово, но они разлетелись. Мне удалось различить лишь буквы «с» и «н». Скорее всего, имя.

Я уселся и наблюдал, как раздевается Алике. Она стояла вполоборота к морю, но глаза ее были направлены на меня, как и мои на нее. Вытянув руки над головой, моя подруга сладко потянулась, затем медленно провела по волосам, улыбаясь, но нервничая.

Сбросив сандалии, женщина ступила на теплый песок и принялась водить цо нему ногой из стороны в сторону. Затем отвела глаза, медленно подняла руки, начала расстегивать пуговицы на блузке. Слегка поведя плечами, она сбросила ее на одеяло рядом со мной.