Третьего июля у таловок появились первые птенцы ― крохотные розовые тельца с синими веками ещё закрытых глаз. Они лежали на травяной подстилке гнездового лотка плотной кучкой и слабо копошились. При одном взгляде на них совершенно очевидно, что брать пробы корма у таких миниатюрных и нежных созданий ещё рано. Новорождённый птенец пеночки весит всего около одного грамма.

Уже много лет орнитологи при изучении питания птенцов используют так называемую «методику шейных перетяжек». Заключается она в том, что птенцу перевязывают шею, затягивая её  шерстяной ниткой настолько, чтобы птенец мог дышать, но не мог проглотить корм, который ему приносят родители. Порция корма остается в пищеводе до тех пор, пока сам исследователь не извлечет её  осторожно пинцетом. Чтобы птенцы не погибли с голоду, перетяжки регулярно снимают и позволяют птенцам глотать их законную пищу или подкармливают этих рабов науки специально собранными для них мухами, червями, мясом. Позднее  методику усовершенствовали ― стали вместо ниток использовать лёгкие кольцевые дужки из тонкой алюминиевой полоски. Отпала необходимость долго и осторожно вязать узлы на нежной шейке птичьего младенца. Дужки можно легко и быстро снимать и надевать снова.

Начать работу по взятию проб корма было намечено 9 июля у пятидневных птенцов таловки. В пару этому гнезду было подобрано гнездо веснички с птенцами примерно такого же возраста, которое располагалось неподалёку. Такая параллель была нужна для большей сравнимости будущих результатов. Ведь если сравнивать питание весничек на лугу с питанием таловок в глубине леса, то различия будут заведомо большими.

Сергей ещё до выезда заготовил разнокалиберные шейные кольца, но при их опробовании оказалось, что они грубоваты. К счастью, оказалось, что хорошие кольца получаются из алюминиевых крышек от банок с болгарским компотом «Ассорти». Теперь у нас появился веский повод досрочно распечатать последние две банки компота. Содержимое этих банок мы сразу же использовали по прямому назначению. Компот не был для нас продуктом первой необходимости, и потому был закуплен в ничтожном количестве как лакомство. Но наука требует жертв, и мы с удовольствием принесли ей очередную жертву.

Потом мы извлекли из ящика пробирки и принялись до половины заливать их спиртом 70-процентной концентрации. В пробирках со спиртом пробы корма должны сохраняться до разбора их в лаборатории. И тут выявился ещё один просчёт ― оказалось, что спирта у нас маловато, и придётся для этих технических целей использовать тот, что предназначен для других, так сказать, «медицинских» потребностей. Мы не относим себя к категории пьяниц, но иногда вовсе не против немного простудиться, чтобы потом, за ужином, была необходимость принять несложные, но экстренные меры. На этот раз пришлось смириться с тем, что число простуд придётся резко сократить. Эту жертву, которую потребовала от нас наука, мы принесли ей с гораздо меньшим энтузиазмом, чем болгарский компот.

Когда все приготовления были закончены, Сергей приступил к сбору проб «потребляемых блюд». На мне же лежала задача изучать «столовую». Я извлёк из непромокаемой упаковки портативный магнитофон, проверил на работоспособность. Когда наблюдаешь за птицей, не всегда есть время записать увиденное. Мне предстояла именно такая работа ― заносить в звуковой протокол сведения, касающиеся пеночки, которая собирает корм для птенцов: название дерева, местонахождение птицы в кроне по высоте и расстоянию от ствола, каким способом птицы передвигается по веткам и так далее. И всё это в зашифрованном виде ― для краткости. Над разработкой этого шифра я долго бился ещё дома, но всё равно он получился какой-то, как мне теперь казалось, неудобный. После его опробования на деле пришлось систему шифрования снова переделать.

Начинал я свою работу с магнитофоном с того, что приходил на участок и занимал удобную для наблюдений позицию недалеко от какого-нибудь гнезда. После того как прилетевшая к гнезду пеночка раздавала птенцам принесённый корм и вылетала с беленькой капсулой детского помёта, я включал микрофон и начинал протоколирование.

Я впервые пожалел, что не слишком болтлив от природы и не имею опыта футбольного, а ещё лучше ― хоккейного радиокомментатора. От непрерывного бубнения в микрофон уставал язык, губы, даже щёки. Из-за того, что приходилось постоянно то подносить бинокль к глазам, то убирать его и искать птицу невооружённым взглядом, глаза от постоянной перефокусировки тоже уставали. В общем, моё изначальное представление о протоколировании кормового поведения пеночек как о беззаботной болтовне на природе на деле оказалось очень далёким от действительности. И нередко я бывал рад, когда объект слежки вдруг исчезал в густых ветвях или улетал так далеко, что я за ним не поспевал. Приятно было закрыть глаза и рот и посидеть, или хотя бы постоять, и слегка расслабиться и отдохнуть.

Но отдыхать очень уж много тоже было нельзя, потому что времени, пригодного для работы с магнитофоном, оказывалось не так уж много. Всяческие причины для ограничений проявились очень быстро. В ясную погоду к 6-8 часам утра воскресали после ночного окоченения комары. Стоило поднять вверх лицо и при этом не прищуриться, непременно тут же в глаз попадал комар и погибал, стремясь нанести при этом максимальный урон врагу, то есть мне ― глаз выходил из строя. Извлекать комара из собственного глаза, пользуясь при этом металлическим зеркальцем компаса, ― занятие не из приятных: руки вымазаны едким репеллентом, а в глаза лезут новые комары. Пеночки же ― птицы древесные, и смотреть на них чаще всего приходится именно снизу вверх. Чтобы вьющиеся над головой насекомые не стукались в лицо, приходилось не опускать бинокль от глаз, а поднимать его и держать в виде козырька. И всё-таки сквозь густое мельтешение звенящего облака удавалось разглядеть не так уж много.

Днём становилось по-летнему жарко. Комаров в воздухе становилось значительно меньше. Но на смену им прилетали мошки и, что гораздо страшнее, слепни. Мы впервые узнали, как это плохо, когда слепней очень много. Казалось, что весь лес наполнен густым низким гулом. Достаточно было наугад взмахнуть рукой и сжать при этом пальцы ― и в кулаке непременно оказывалось одно-два, а то и пять, крупных, ощутимо тяжёлых насекомых. Когда кончалось действие «Дэты», слепни первыми сообщали об этом жгучим укусом. Это было сигналом к тому, что пора мазаться снова. Мы уже из прошлого опыта знали, а тут убедились ещё раз, что когда кровососы по-настоящему обильны, то наносить на лицо и руки новый слой мази поверх старого ― приём малоэффективный. Надо идти к реке и умываться с мылом, чтобы мазать чистую кожу. В некоторые дни приходилось умываться и мазаться по пять-шесть раз.

Как ни странно, мошки, эти самые неприятные таёжные кровососы доставляли относительно мало неудобства. Надо было только не позволять этим мелким пронырливым тварям забираться под одежду. Если учесть, что непрокусываемое плотное одеяние нам приходилось надевать в настоящую летнюю жару, то станет понятным, что условия для дневной работы были далеко не лучшими. Постоянно хотелось содрать душный скафандр, умыться, залезть под полог, где можно спокойно открыть глаза и вдохнуть воздух полной порцией, а не сквозь зубы. Хотелось забыть, что нельзя вытирать пот с лица рукавом, нельзя касаться одежды тыльной стороной ладони, чтобы не стереть спасительной жидкости.

Ясные ночи ― блаженное время. В ведре ― лёд. Двукрылые кусаки разных калибров окоченело висят под коньком палатки. В лесу их и вовсе не видно. Ходить бы и работать. Но птицы ночью не собирают корм, они отдыхают. Вот и оказывалось для моей работы с магнитофоном всего несколько утренних часов, когда птицы уже проснулись, а насекомые ещё не согрелись. Дождливая погода для работы не годилась ― не работал бинокль.