― ... съела. ― Доносится до сознания конец Володиной фразы.

― Кто съел, кого съела? 

Я оглядываюсь и вижу на берегу, покрытом жёлтой со свежей прозеленью травой, огрызки осоки.

― Это, видимо, ондатра, ― высказываю я предположение.

― Да нет, ― не согласен Володя. ― Я говорю, наверно, крыльчатку съело водяного охлаждения. Сменить надо будет, когда вернусь. А ты что, мотор не знаешь? Причём тут ондатра?

― А, мотор... Знаю, есть в нём крыльчатка, такая резиновая. Извини, я просто прослушал, ― оправдываюсь я. ― Тут зяблик, понимаешь?

― Да, погодка портится, ― кивает Володя на небо. Потом, похлопывая себя по прорезиненным штанам, добавляет: ― Надо было пододеть что-нибудь потолще, у меня тут тоже зябнет...

Больше я уже не могу уточнять ― и про ондатру, и про крыльчатку, и про зяблика. Я хохочу. Володя смотрит на меня, лишь подозрительно усмехаясь. Он ничего не понял. Подходит Сергей и тоже смотрит на меня как-то странно ― почему это я смеюсь один, без Володи. От этого мне становится ещё смешнее. Наконец я успокаиваюсь, и мне приходится рассказать всё им обоим по порядку. Но для них это звучит уже как плохо пересказанный анекдот, и они смеются больше для приличия.

Однако мотор тем временем успевает достаточно остыть. Мы едем дальше.

Вот и Сывъю. Течение в ней ещё стремительнее, чем в Кожиме. В узких местах вода горбится, у скалы образуется угрожающе ревущий вал. Но мотор работает хорошо, Володя хорошо знает, как следует себя вести на этих реках и в это время, мы продвигаемся вперёд без приключений, хотя и медленно.

Внимательнее  вглядываемся в берега ― пора искать место для будущего стационара. Кажется, вот. С трудом находим кусочек берега, где течение позволяет причалить. Володя терпеливо ждёт, пока мы с Сергеем инспектируем окрестности.

Вот здесь мы и останемся. Несколько пеночек уже поёт на краю поляны, подтверждая правильность нашего выбора.

Разгрузка, костёр, недолгое чаепитие. И вот мы прощаемся с нашим благодетелем. Бодро заходится рёвом отдохнувший мотор. Отталкиваем облегчённое судно, и оно грациозно, «на пятке», сразу же уходит за поворот. Ещё некоторое время слышен стихающий гул ― то приглушённый, то усиленный эхом, отражённым от скал и увалов.

Дождь усиливается. Становится немного неуютно, но ставить палатку не хочется. Вместо этого мы только прикрываем ею вещи. Не терпится внимательнее  осмотреть теперь уже «наш» лес.

Выше по течению сразу же начинается неширокая пойма с приятным разнообразным лесом, куртинами ивняка, луговинами и кочкарными болотцами. К пойме примыкает склон увала, поросший смешанным высокоствольным лесом, с подростом, кустарниками и крохотными полянками. Ещё раз заключаем, что место мы нашли хорошее.

От посёлка и железной дороги мы отъехали всего восемнадцать километров, если мерить по прямой, и чуть-чуть поднялись в горы, а уже чувствуется разница в возрасте весны. Снег здесь сошёл только наполовину, листочков на деревьях нет и в помине.

Совершаем неторопливую экскурсию по лесу, намечаем будущий контрольный участок, на котором мы будем работать весь сезон. Придирчиво выбираем место для лагеря. Сергей остаётся ставить палатку, я же снова возвращаюсь на участок ― наблюдать за пеночками. Для начала нужно совсем немного ― увидеть, что у них сейчас происходит.

Пора сказать более  обстоятельно о том, что именно в поведении пеночек нас интересует более  всего.

Ещё в прошлом веке в зоологической печати появились первые упоминания о том, что птицам свойственно поведение, направленное на защиту участка обитания. Позднее  родились термины «территория» и «территориальность». Территория ― это пространство, которым птица владеет, изгоняя из него других птиц своего вида.

Деревенский петух поёт вовсе не для того, чтобы предвещать рассвет или разгонять нечистую силу. Его раздольное «кукареку» ― это одновременно и табличка на двери, и невидимый забор, предназначенный для других петухов. Петушиный «забор» вовсе не обязательно совпадает с реальным забором, разделяющим соседние дворы. Песня петуха ― это сигнал всем соседям и потенциальным соперникам: «Я здесь хозяин». Со своего двора даже задрипанный сиплый петушишко выгонит любого гордохвостого горлопана-соседа, если тот попытается войти. Петух в своём дворе ― хозяин территории, резидент. Право, не знаю, в какой литературе впервые появилось слово «резидент» ― в зоологической или в детективной.

Ревностная охрана петухом своего двора, изгнания соседских петухов, драки, если они случаются, кукареканье как способ демонстрации территории ― всё это поведение, которое орнитологи и этологи (зоологи, которые изучают поведение животных) называют территориальным, или территориальностью. Это поведение больше свойственно самцам, чем самкам, но у разных видов бывает по-разному, в том числе и наоборот. Территориальность присуща не только птицам, но и крабам, насекомым, рыбам, зверям и многим другим. Но здесь мы говорим о птицах, и потому не будем отвлекаться.

Зачем же нужна территория? На этот счёт есть определённые мнения. Первое, что пришло в голову исследователям: территория есть вместилище запасов корма, и самец должен её  охранять, чтобы прокормить себя, самку и потомство. Гнездо самка строит на территории самца, значит, территориальность ― это и охрана места гнездования. Есть колониальные виды, например, грачи, береговые ласточки, кайры, пингвины..., у которых территория малюсенькая, включает только само гнездо и небольшое пространство вокруг него. На этой территории нет никакого корма, и птицы кормятся за её  пределами.

Бывают случаи, когда не всем самцам хватает места в подходящих местообитаниях. Те, кто не успел обзавестись территорией, пытаются втиснуться между владениями резидентов, отвоевать в драках право хоть на какую-то площадь, и иногда это им удаётся. А если не удаётся, то они либо поселяются в не очень подходящих местообитаниях, либо так и остаются безземельными бродягами. Такие неудачники чаще всего вообще не гнездятся. Впрочем, подобных случаев, когда у какого-то вида некоторые самцы оказываются лишними, обнаружено не так уж много ― у больших синиц, у зябликов и ещё у некоторых. И до сих пор не известно, насколько такое явление закономерно, распространено, или, напротив, редко.

У многих изученных видов в территориальном поведении есть какие-то особенности, интересные черты. И надо внимательно разбираться с поведением каждого вида, чтобы найти какие-то закономерности, чтобы понять, зачем та или иная черта в поведении или почему.

Насколько это известно по данным наших коллег и предшественников, изучавших пеночек, эти виды ― классические территориалы, у которых самец поёт на территории, откуда он изгоняет всех остальных самцов своего вида. Здесь самка строит гнездо, здесь пара кормится сама и собирает корм для птенцов.

Так оно, видимо, и есть. Но кое-что кажется не очень убедительным, слишком общим, неконкретным. Орнитологи мало работали с пеночками, помеченными индивидуально. А попробуй разберись, кто где поёт и собирает корм, когда все они на одно лицо. И даже самцы и самки у пеночек выглядят совершенно одинаково. Не известно, есть ли у размеров территорий верхние и нижние пределы. Может ли она быть очень большой? До каких пределов она может сокращаться при вселении на какой-то участок леса новых самцов, бывают ли у пеночек «лишние»?

Вопрос о лишних очень важен: если территориальное поведение приводит к негнездованию части особей, то её  уже можно считать механизмом, который контролирует численность населения (популяции), ограничивая размножение, чтобы не было перенаселённости. Выявление механизмов управления демографическими процессами ― важная экологическая проблема. Один из главных разделов науки экологии так и называется ― популяционная экология. Это наука не только теоретическая. Она даёт рекомендации для разумного ведения охотничьего и рыболовного промысла, для мероприятий по акклиматизации растений и животных, для борьбы с вредителями сельского хозяйства и инфекционными болезнями. Есть общие законы, определяющие жизнь популяций самых разных организмов. Изучая жизнь мышей, можно лучше понять, как живут лоси. Экспериментируя с насекомыми в стеклянной банке, получают результаты, важные для рационального ведения рыбного хозяйства.