Снегиря я не искал. Для того чтобы найти его, нужен был всего лишь один телефонный звонок в уголовный розыск. И вот — последовавший телефонный разговор.

— Стрельцов? Это Вадим Глотов говорит. Ищу вора по кличке «Снегирь». Он работал на Михельса, вернее, один раз сработал, подготовив побег Невядомскому из тюремной больницы.

— Ох и зол я был на вас за этот побег, — сердито прерывает меня Стрельцов, — но тебе определенно везет, счастливчик. А Снегиря твоего я знаю. Ищи его в полуподвале углового дома в Столешниковом. На хлебах у Мокея-мойщика в Сандуновских банях. Больших дел у Снегиря давно не было. А о малых можно потолковать. Есть о чем…

Снегиря застал я сразу в его полуподвале в Столешниковом, точно следуя описанию Стрельцова… Снегирь собирался обедать и охотно угостил меня воблой в неограниченном количестве, узнав, что я пришел к нему от Стрельцова. Югова он не знал, а со мной, оказывается, встречался. Было это в прошлом месяце, иначе говоря, в октябре, когда сестра с матерью уезжали в эвакуацию, а меня, возвращавшегося вечером из редакции, загнали в бомбоубежище на Кировской улице. Снегирь был одним из трех мужчин, примостившихся у выхода из убежища, словесные портреты которых я по окончании воздушной тревоги сообщил по телефону Стрельцову. Немолодой, с глубокими морщинами у губ, Снегирь казался самым хладнокровным и рассудительным из тройки, от которой я и узнал о существовании множества опустевших московских квартир. Взгляд у него был цепкий, пронзительный, сразу запоминающий виденное. Одет хорошо: почти новый, видимо недавно купленный, свитер, синий — под стать глазам, туфли на толстой резиновой подошве, брюки темно-серые, прилично отглаженные, даже и не заметишь, что владелец их только что валялся на койке.

— У меня глаз точный, не ошибусь, если запомнил, — сказал он, говоря о нашей первой встрече. — Что же Стрельцов от меня хочет? Завязать мне или подождать лучшего случая?

— Помощи твоей хочет: где взять обоих немчиков?

— Кто брать будет?

— Скажем, я.

— Тебе их никогда не взять. Молод да и горяч слишком.

— Может, хоть дом укажешь.

— В том и загвоздка, милок, что адресов у них много. Знал бы, не стал молчать.

— Для Невядомского же сразу нашел.

— А я и не искал. К себе привез, у себя и поселил. Пока не вызнали. Князя ты взял?

— Точнее — мы. И Михельса возьмем. Только бы адрес, как ты говоришь, вызнать.

— Рад бы помочь, да не знаю. Честно говорю, не знаю. Скрывать бы не стал. Что мне Михельс? На него не работаю. Князь — другое дело. Свой. Да и то не жалею. Раз на дно идешь, там и сиди, а не льстись на тыщи.

— А ты на что льстишься, когда хлебный паек у рабочего человека из кошелька изымаешь? — вспомнил я отрепетированное со Стрельцовым мое «интервью» со Снегирем.

Он засмеялся:

— Знаю теперь, почему ты ко мне сегодня от Стрельцова пришел. Карточки я ему отдал, спасибо сказал, однако понимаю, что из спасибо шубу не сошьешь… — он вынул из ящика стола три одинаковых английских ключа и протянул мне. — Вот передай Стрельцову. Пусть своих красоток шлет, мои девицы там не подойдут. И шлет пусть без боязни — чисто все…

— Пошлем, — медленно проговорил я, осененный внезапным «открытием».

Это «открытие», как и весь разговор со Снегирем, требует пояснений. Дня три назад ребята Стрельцова взяли Снегиря с поличным, когда он в трамвае у балетного артиста Рышкова продуктовые карточки вытащил. Привезли к Стрельцову. Они — знакомцы старые, разговорились, и между прочим Снегирь поведал, что один «купчик» ищет «приходящую девочку» — по магазинам ходить, в очередях толкаться. Дескать, самому «купчику» это несподручно: засвечен сильно. А просил он о том Снегиря как человека, сами понимаете, уважаемого и солидного. О том просил и еще об одном: ключики по образцу выточить. Ба-альшой мастер по железной части наш Снегирь. Вот он и выточил, а отнести их «купчику» та «приходящая девочка» и должна, если, конечно, это интересно гражданину Стрельцову.

Гражданину Стрельцову это показалось весьма интересным. Настолько, что он даже отпустил Снегиря, тем более что карточки уже вернулись к хозяину. А интересным это показалось Стрельцову потому, что прослышал он через «надежных людей», будто кто-то из окружения Михельса и впрямь ищет приходящую девчонку. А Снегирь тот слух подтвердил. Ключ новоявленная «домработница» должна принести на Арбатский рынок торговцу старыми книгами Смирдину, однофамильцу владельца пушкинской книжной лавки. Снегирь, правда, не знал точно, кому потребовалась «приходящая девочка». Заказ на нее и на ключ передал ему знакомый уголовник. Но Стрельцов был уверен: Михельсу. Стрельцов вообще многое знал из того, что творится в военной Москве. А всех воров, которые так или иначе касались дела Михельса, он передавал нам. О «домработнице» — речь особая. Сначала я удивился: на кой черт Михельсу или там Зингеру — кому из них? — нужна была посторонняя свидетельница, пусть даже из воровского мира? А потом понял, что резон в том есть. Есть-пить им надо? На рынок ходить, в магазине ворованные карточки отоваривать? Чем меньше они станут появляться в людных местах, тем меньше шансов попасться нам на глаза. Михельс не дурак, понимает, что его ищут — пусть по словесному портрету. Хотя, если быть честным, все-таки неосторожен умный Михельс с этой «домработницей» из блатных… Ну, это уж его дело, и, похоже, нам на руку.

Таким образом, мое «открытие домработницы» произошло не случайно. Мысль об использовании Лейды в розыске агентов абвера, которым удалось просочиться в Москву, пришла мне в голову потому, что Лейда, хотя и косвенно, все же принимала участие в нашей погоне за Михельсом. Нужно было только согласие Югова, ибо в согласии Лейды я не сомневался. Но когда я рассказал об этом Югову, тот не ответил.

— Я полагал подобрать для этой роли какую-нибудь девушку из нашего аппарата, — наконец сказал он с оттенком недоумения. — Твоя Лейда не москвичка, Арбатского рынка не знает и найти там торговца крадеными книгами едва ли сумеет.

— Но ей именно потому и поверят, что она не из Москвы, а из Риги. Значит, ни в угро, ни у нас не работает. И для Зингера хорошенькая рижанка — надежная гарантия в том, что его не обманывают.

— Но она жила бок о бок с Михельсом в вашей квартире.

— Михельс ее не помнит, уверен. Сколько он у нас прожил? Всего ничего. А Лейда из своей сберкассы только по вечерам и приходила, и сразу — к себе. Как, впрочем, и Михельс: тот тоже из своей комнаты носа не показывал. Да и вы же знаете: она следила за ним, а он даже ее и не узнал. А для вашего успокоения я сам провожу ее на Арбатский рынок.

— Тебе нельзя даже показываться с ней на рынке. Только на расстоянии, в стороне. Потолкайся, если Михельса не увидишь. А если увидишь, знай, что следит он именно за Смирдиным. Что же, рискнем, — наконец согласился Югов. — Полагаю, что на рынок он не пойдет. Нечего ему там делать.

А Лейду даже не пришлось уговаривать. Согласилась сразу.

— Только какая же из меня домработница? Супа не сварю, с тестом возиться не умею.

— Зингер нанимает не повариху, — сказал я. — Зингер нанимает надежного человека, который в НКВД не донесет. Ты ему нужна, чтобы вместо него выходить на улицу и покупать продукты по краденым карточкам. Тебя еще проверять и проверять будут. А твое дело как можно скорее сообщить нам адрес его квартиры. Может быть, за тобой кто-нибудь из блатных ходить будет. Следи.

Не доходя до Арбатского рынка, я пропустил вперед Лейду, оглядываясь по сторонам, нет ли знакомых лиц.

Арбатский рынок был сравнительно новым для Москвы по тогдашнему времени. Размещался он бок о бок с кинотеатром «Художественный» на не слишком большой площадке как раз за старой станцией метро «Арбатская», линия от которой проходит по мосту через Москву-реку. Новая, глубоко залегающая линия метро и новая арбатская станция тогда еще не существовали. Частично рынок был крытым, частично покупатели толпились у лотков под открытым небом. До войны здесь торговали только продуктами, а война, конечно, внесла и сюда свои коррективы. Ларьков с продуктами стало поменьше, а стихия меновой торговли захлестнула и когда-то чистенькое арбатское торжище. Теперь это было действительно торжище, чем-то напоминающее старую Сухаревку. Продавали и обменивали здесь действительно все — от старой юбки до пачки табаку, полученного по сухому пайку, от кулька с солью до солдатских обмоток. Краденое тоже продавалось, но, как говорится, из-под полы или за пределами рынка. Тут же в сторонке торговали и старыми книгами, чаще всего тоже крадеными. Купить, однако, можно было многое, небезынтересное для любителя книг. У одного продавца я нашел «Жизнь животных» Брэма, у другого «Русские ночи» Одоевского, у третьего «Русскую мысль и речь» Михельсона. Все это были редкости, которых в книжных магазинах уже не увидишь.