"Чушь".

Мне гораздо больше по душе неторопливый ход рассуждений стареньких автоматов-анализаторов. С ними легче переживать неудачи. Они только подготовляют материал для выводов, которые делаешь сам. В таких случаях никто не мешает тебе немного подсластить пилюлю.

К сожалению, моя любимая машина была занята. Какой-то юноша, сидя за перфоратором, яростно стучал по клавишам. Рядом с ним лежала горка карточек с ответами — не меньше сотни штук. Мне впервые приходилось видеть здесь человека, которого интересовала такая уйма проблем.

— Простите, — обратился я к нему, — у вас еще много вопросов?

— Один, — ответил он, опуская карточку в машину, — сейчас я отсюда уберусь.

Он взял с лотка возвращенный машиной листок и безнадежно махнул рукой.

— Вот полюбуйтесь!

Я взглянул через его плечо:

"ВОПРОС: ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК ГЛУП, КАК ПРОБКА, МОЖЕТ ЛИ ОН СДЕЛАТЬ ЧТО-НИБУДЬ УМНОЕ?"

"ОТВЕТ: МОЖЕТ, НО ТОЛЬКО СЛУЧАЙНО, С НИЧТОЖНО МАЛОЙ СТЕПЕНЬЮ ВЕРОЯТНОСТИ".

— Н-да, — сказал я, — вряд ли стоило…

— Занимать машину? — перебил он меня, — А что мне прикажете делать, если я дурак?

Я рассмеялся.

— Ну, знаете ли, кто из нас не присваивал себе этого звания после очередной неудачи. Пожалуй, из всех метафор эта имеет наибольшее хождение.

— Метафор! — желчно сказал он. — В том-то все и дело, что никаких метафор тут нет. Просто я дурак от рождения.

— Вы сами себе противоречите, — сказал я, — настоящий дурак никогда не считает себя дураком, да и вообще какие в наше время могут быть дураки?

— Ну, если вам не нравится слово «дурак», так тупица. Дело в том, что я феноменально туп. Мне двадцать пять лет, а кроме обязательного курса машинного обучения, я ничего не прошел, да и тот дался мне с величайшим трудом. Профессии у меня никакой нет, потому что я даже мыслить логически не умею.

— Чем вы занимаетесь?

— Да ничем. Живу иждивенцем у общества.

— Неужели никакая профессия…

— Никакая. Все, что попроще, делают машины. Сами понимаете, что в двадцать третьем веке никто мне не поручит подметать улицы, а ни на что другое я не способен.

— Может, вы не пробовали?

— Пробовал. Все пробовал, ничего не получается. Вот пробую учиться логическому анализу у машин, да что толку?! Я и вопроса умного задать не могу…

— Да-а, — сказал я, — неприятно. Это что же у вас, наследственное или результат заболевания?

— Наверное, наследственное. Недаром у меня и фамилия такая — Тупицин.

Вероятно, еще предки славились.

— А к врачам вы обращались?

— Обращался. Никаких органических пороков не находят, а глупость, говорят, — извините, еще лечить не научились. Словом, дурак и все тут! Вот и сейчас: вам работать нужно, а я вас всякой ерундой занимаю.

— Что вы! — сказал я, опуская карточку в машину. — Все, что вы говорите, так необычайно.

— Необычайно! В том-то вся беда, что необычайно. Ведь я, по существу говоря, паразит. Люди работают, чтобы меня прокормить и одеть, а я не вношу ни малейшей лепты в общий труд. Больше того: все знают, что я тупица, и всячески стараются скрасить мне жизнь. Я получаю самые последние образцы одежды, приглашения на лучшие концерты, все деликатесы. Даже девушки кокетничают со мной больше, чем с другими, а на черта мне все это нужно, раз делается просто из жалости?

Он погрозил кому-то кулаком и побежал к выходу. Я хотел пойти за ним, как-то утешить, но тут раздался звонок. Машина кончила анализ. Я схватил карточку. Опять неудача! Моя гипотеза никуда не годилась.

Больше года я провел в высокогорной экспедиции, в надежде, что эта работа излечит меня от желания стать теоретиком. Однако ни трудности альпийских походов, ни подъемы в верхние слои атмосферы, ни совершенно новая для меня сложная техника физических экспериментов не были в состоянии отвлечь от постоянных дум об одном и том же. Новые гипотезы, одна другой смелее, рождались в моем мозгу.

Получив отпуск, я сейчас же помчался в Академию Познания.

За это время в зале логического анализа произошло много перемен. Моих любимцев — электронных анализаторов — уже не было. Их место заняли крохотные машинки неизвестной мне конструкции, способные производить до трех миллиардов логических операций в секунду. В конце зала я увидел массивную дверь, обитую звукоизоляционным материалом. На двери была табличка с надписью «КОНСУЛЬТАНТ».

Возле двери, в кресле, сидел старичок в академической ермолке. Он просматривал рукопись, лежавшую у него на коленях, время от времени нетерпеливо поглядывая на часы.

Дверь отворилась, и старичок с неожиданной резвостью вскочил, рассыпав листы по полу.

— Федор Михайлович! — сказал он заискивающим тоном. — Может быть, вы мне уделите сегодня хоть пять минут?

Я перевел взгляд и обомлел. В дверях стоял тот самый юноша, который прошлый раз жаловался мне на свою судьбу.

Но это был уже совсем другой Тупицин.

— Не могу, дорогой, — снисходительно сказал он, — у меня сейчас свидание с академиком Леонтьевым. Он записался ко мне на прием неделю назад.

— Но моя работа гораздо важнее той, что ведет Леонтьев, — настаивал старичок. — Я думаю, он, как честный ученый, сам это признает!

— Не могу, я обещал. А вас я попрошу зайти, — Тупицин вынул записную книжку, — на той неделе, ну, скажем, в пятницу в двенадцать часов. Устраивает?

— Что ж, — вздохнул старичок, — если раньше нельзя…

— Никак нельзя, — отрезал Тупицин и важной походкой направился к выходу.

Несколько минут я стоял, пораженный этой метаморфозой, затем бросился за ним вдогонку.

— Здравствуйте! — сказал я. — Вы меня не узнаете?

Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, и вдруг рассмеялся.

— Как же, помню! В этом зале, не правда ли?

— Конечно!

— Вы знаете, — сказал он, беря меня под руку, — в тот день я был близок к самоубийству.

— Очевидно, вы себя просто недооценивали. Болезненный самоанализ, ну, какие-нибудь неудачи, а отсюда и все остальное. Скажите, что же помогло вам найти место в жизни?

— Видите ли, — замялся он, — это не так легко объяснить. Я ведь вам говорил, что я тупица.

— Ну вот, — сказал я, — опять за старое! Лучше расскажите, чем вы тут занимаетесь.

— Я консультант по немыслимым предложениям.

— Что?! Никогда не слышал о такой должности. Разве логического анализа недостаточно, чтобы отсеивать подобные предложения?

— Достаточно. Но я как раз их придумываю.

— Для чего?

— Чтобы дать возможность ученым построить новую теорию. Вы ведь все находитесь в плену логики. Всегда во всем ищете преемственность, логическую связь с тем, что уже давно известно, а новые теории часто требуют именно отказа от старых представлений. Вот Леонтьев и посоветовал мне…

— Но как же вы это можете делать, будучи, простите за откровенность, профаном?

— Как раз поэтому мне часто удается натолкнуть ученого на новую гипотезу.

— Чепуха! — сказал я. — Форменная чепуха! Так можно гадать до скончания века. Я, правда, ученый-любитель, но проблема, которая меня интересует…

— А что это за проблема?

— Ну, как вам попроще рассказать? Мне хочется найти объяснение, почему антиматерия в доступном нам пространстве распределена не так, как обычная материя.

— А почему она должна быть так же распределена?

— Потому что признаки, которые ее отличают, ну, скажем, направление спина, знак заряда и другие, при образовании частиц могут появиться с такой же степенью вероятности, как и в привычном нам мире.

Он закрыл глаза, стараясь меня понять.

— Значит, вас интересует, почему антиматерия распределена не так, как обычная материя?

— Да.

— А почему так, вы знаете?

— Что так?

— Почему именно так распределена обычная материя?

Вопрос меня озадачил.

— Насколько мне известно, — ответил я, — еще никто…

— Не можете же вы знать, почему не так, когда не знаете, почему так. Кажется, он безнадежно запутался в своем софизме.