Как и следовало ожидать, Гитлер добился особенного успеха у мюнхенских салонных львиц, например у супруги владельца одного издательства Эльзы Брукман, урожденной литовской княгини и оголтелой антисемитки, которая впоследствии охотно наслаждалась славой «гитлеровской мамочки»; у невестки своего идола Рихарда Вагнера — англичанки Уинфрид Вагнер; у советницы королевского двора Эрны Ханфштенгль (ее сын Эрнст вскоре тесно сблизился с нацистским главарем) и у некой Каролы Гофман. Они самодовольно передавали его с рук на руки своим друзьям и знакомым, тем самым способствуя расширению светских связей Гитлера.

Гитлер, для которого актерство со времени возникновения и нагнетания его культа «фюрера» окончательно стало второй натурой, врастал в этой атмосфере в свою новую роль. Тщательно наблюдая привычки и нравы «высших» кругов, он выработал для себя кодекс поведения, представлявший смесь добропорядочно-буржуазных манер с экзальтированным оригинальничаньем. Впоследствии это облегчило ему проникновение в изысканные особняки могущественных и в конечном счете решавших его политическую судьбу капитанов промышленности.

Сначала Гитлер учился, как ни тяжело ему это было, внимательно слушать. Во время вечерних приемов он часами просиживал молча в углу и фиксировал все окружающее. Но уже очень скоро он перестал стесняться говорить. Хотя и здесь он почти всегда произносил свои монологи, но все же в совсем ином стиле, чем на нацистских сборищах: другая жестикуляция, другой лексикон, другая тональность. Набор его риторических трюков был обширен и прежде всего имел цель показать привилегированным слушателям, что он обладает даром убеждать «человека с улицы».

Что же касается содержания салонных речей Гитлера, то, поскольку цели его во многом совпадали с целями аудитории, он мог излагать здесь подлинные намерения фашистского руководства. Речи эти тогда не стенографировались, но но тому, что Гитлер позднее говорил в элитарных клубах и в узком кругу промышленников, можно заключить: он отнюдь не излагал тут федеровский бред о «созидающем» и «загребающем» капитале и не нес тому подобную чушь. Нет, он делал упор на необходимости уничтожения большевизма и «нового подъема» Германии, ловко вводя в игру эмоциональные моменты, причем в выражениях, необычных для культурной речи. Для закрепления эффекта Гитлер взял себе за правило сразу же после выступления покидать собравшееся общество.

Поскольку гитлеровские сообщники типа Эккарта, Эс-сера и Шойбнер-Рихтера ввели нацистского главаря в мюнхенские салоны именно для того, чтобы привлечь на сторону НСДАП новых покровителей, они могли считать, что замысел их увенчался полным успехом. В конце 1921 — начале 1922 г. между членами руководящей фашистской клики и отдельными представителями господствующего класса возникли многообразные новые связи. Например, Гитлер познакомился с тайным советником Аустом из баварского объединения промышленников, который не только оказал нацистской партии финансовую поддержку, но и, вероятно (вместе с уже упоминавшимся Тафелем), наладил ее контакт со своим зятем, юрисконсультом этого объединения Альфредом Куло. Через него Гитлер получил возможность выступать в мюнхенском Клубе господ, а также в местной Торговой палате.

Поскольку реакционные партийные боссы, как и промышленники, старались тщательно скрывать переплетение политики и хозяйства, лишь немногие источники дают представление о тех связях, которые устанавливались после подобных выступлений Гитлера перед фабрикантами, банкирами и крупными торговцами из числа правых экстремистов. Но и имеющихся данных достаточно для общего представления о тыле праворадикальных организаций¹⁴. После первых успехов своего главаря в «высшем» обществе НСДАП получила денежные пожертвования от союза владельцев металлургических предприятий, от объединения мюнхенских пивоварен и от штутгартских автозаводов Даймлера, а также от многочисленных средних и мелких предприятий Южной Германии.

В ситуации, которая в области внутренней и внешней политики постоянно обострялась инфляцией, нуждой народных масс, забастовками, спорами насчет репараций, а также подогревалась покушениями на республиканских политиков, нацистам (за которых теперь еще усерднее выступал и Класс) удалось оживить связи с берлинскими крупными промышленниками, например с главой известного машиностроительного концерна Борзигом, который являлся членом Имперского союза германской промышленности, а также правления Объединения союзов германских работодателей и председателем Общего союза предпринимателей металлообрабатывающей промышленности. По свидетельству одного его уполномоченного, Борзиг «в кругу своих самых близких промышленных друзей доверительно выступал за поддержку (гитлеровского. — В. Р.) движения» ¹⁵. Это в полной мере касалось и концерна Сименса, связи с которым укрепились.

И наконец, нацисты сумели попасть в поле зрения элиты германского монополистического капитала — промышленников Рура. В автобиографической книге магната стальной промышленности Фрица Тиссена «Я финансировал Гитлера» (подлинность которой апологеты крупного капитала стремятся подвергнуть сомнению, но поддающиеся проверке свидетельства которой оказались вполне соответствующими истине) этот монополист сообщает следующее. Деньги Людендорфу давал не только он, но и самый богатый человек в Германии — Гуго Стиннес вместе со своим генеральным директором Фридрихом Мино¹⁶.

Суммы денежных пожертвований из этих источников, как правило, выражались шестизначными числами, хотя в это время из-за инфляции марка катастрофически падала. Однако упоминавшиеся, к примеру, в письме Классу от июля 1922 г. 400 тыс. марок¹⁷ при тогдашнем курсе — 493 марки за один доллар — все же составляли около 3450 довоенных марок. Впрочем, это лишь капля в море в сравнении с пожертвованием Тиссена в твердой валюте в начале 1923 г.: оно дало возможность превратить «Фёлькишер беобахтер» в ежедневную газету. Это пожертвование, переданное через Людендорфа НСДАП и союзу «Оберланд», равнялось 100 тыс. золотых марок (по другим сведениям, даже вдвое больше¹⁸). В условиях безбрежной инфляции то было целое состояние!

Благодаря новым и вновь оживившимся старым связям Гитлер к концу 1921 г. установил контакт с берлинским Национальным клубом. Членами этого клуба были наряду с промышленниками и банкирами бывшие кайзеровские сановники, верхушка министерской бюрократии, военные и юнкеры, т. е. представители тех кругов, которые все еще цеплялись за монархические устои. Теперь они обратили внимание на нацистское движение и 8 декабря 1921 г. пригласили его «фюрера» на беседу, дабы узнать, как представляет он себе решение «проблемы марксизма» и как мыслит он себе «взятие власти», а также чего он хочет достигнуть своим антисемитизмом фашистского толка. Очевидно, они были удовлетворены ответами Гитлера, подчеркивавшего необходимость «бескровного» и, следовательно, легального, а потому связанного с наименьшим риском для них «взятия власти» нацистами. Руководство клуба пригласило его выступить 29 мая и 5 (или 12) июня 1922 г. с программными докладами.

Об этих и других выступлениях нацистского главаря в Берлине и Гамбурге (в частности, перед крупными пароходовладельцами, хозяевами верфей и оптовыми заморскими торговцами из Национального клуба) сохранились лишь весьма скупые и ненадежные воспоминания участников встреч. Однако то, что преподносил Гитлер «сливкам общества» двух крупнейших городов Германии, все же можно восстановить довольно точно. На основе одного из докладов он, явно по требованию своих слушателей, в октябре 1922 г. подготовил памятную записку для промышленников, где обобщил свои устные высказывания.

Этот документ исходил из того, что «оздоровление» германского хозяйства зависит от «государственного величия» рейха, а «величия» этого не достигнуть до тех пор, пока доля «интернационально-марксистски настроенной части нашего народа составляет свыше 40 процентов». Эти 40 процентов, по словам самого Гитлера представляющие собой «самые активные и энергичные элементы нации», стремятся к «большевизации Германии», которая равнозначна «уничтожению вообще всей христианско-западной культуры»; предотвратить ее способна лишь фашистская партия. Цель этой партии, говорилось далее, — «уничтожение и истребление марксистского мировоззрения». В качестве средств рекламировалось следующее: