«Нельзя так жить. Не могу так жить, не могу и не буду… одно из двух: или кончить все эти нечеловеческие дела, или… чтобы и меня посадили в тюрьму, где я бы ясно сознавал… все эти ужасы… или… надели на меня… саван, колпак и… столкнули со скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю». Узники верили в искренность Льва Толстого, в его отвращение к казням как высшему проявлению варварства самодержавной власти. «Не могу молчать» вызвало бурный отклик всей политической каторги, во всех корпусах и камерах централа. Обращение Толстого взбудоражило совесть народа, общественное мнение всех цивилизованных стран.

С 4 по 7 марта 1909 года в Риге шел «процесс 44-х», на котором судили Юрия Гавена и его товарищей. Гавен держал себя на военном суде с достоинством революционера. ЦК СДЛК организовал с помощью Петера Стучки сильную защиту на процессе. Привлечены были известные адвокаты из Петербурга и Москвы, имевшие большой опыт защиты политических подсудимых на военных судах. 7 марта был вынесен приговор. О. Карклина приговорили к восьми годам каторги, Ю. Гавена и Я. Янсона — к шести годам каждого, Ф. Розиня, К. Бегге, Ю. Межина, К. Шварца, С. Димандштейна и других — к четырем годам каторги каждого. Всего двадцать семь подсудимых приговорили к 131 году каторги, а семь человек — к ссылке в Сибирь. Суду остались неизвестными настоящие имена и дела некоторых подсудимых. Так, Семена Марковича Димандштейна судили под фамилией Горфинкель, Отто Карклина — под фамилией Блум. Суд не выявил роль Гавена в вооруженной борьбе «Лесных братьев» и ряде других выступлений, что спасло его от верного смертного приговора.

23 апреля 1909 года в Риге закончился судебный процесс по делу Тукумского восстания 1905 года. Военный суд приговорил Жанно Лушкевича к смертной казни через повешение. Гнрша Глазера — к каторге без срока, а остальных подсудимых — к разным срокам каторжных работ. Председательствовал на этом суде генерал-майор Остен-Сакен. Дело подсудимого Кирша Ивана было выделено из общего процесса «на предмет установления его умственных способностей». Кирш Иван виртуозно притворялся умалишенным. Только год спустя суд признал его вполне вменяемым и приговорил к восьми годам каторги. В ноябре того же года в военном суде в Риге слушалось «дело виндавской социал-демократической организации», известное как «судебный процесс 80-ти». Среди осужденных был Ян Рудзутак, приговоренный к пятнадцати годам каторги, и другие активисты СДЛК.

Каждый вывод политзаключенных на суд возбуждал сильнейшее волнение во всех корпусах централа. По возвращении с суда в камеры здесь слушали отчеты о подробностях и перипетиях каждого дня судебного разбирательства, анализировали и оценивали поведение каждого подсудимого на допросах и в открытом суде.

Начальник тюрьмы Эрнест, а затем сменивший его Гериус, старший надзиратель Крумин, все надзиратели зверствовали и избивали заключенных. Попавшие в централ члены ЦК и Рижского комитета СДЛК возглавили массовое сопротивление этому дикому произволу. В тюрьме действовала подпольная организация политических. Подполье охватывало все корпуса, имело связь с ними через «главного почтальона». С одиночными и женскими корпусами связь поддерживали через баню и тюремную аптеку. Непрерывно работал «телеграф», перестукивания, ручная сигнализация между корпусами. Члены ЦК СДЛК держали постоянную связь с оставшимися на воле це-кистами и видными деятелями партии.

В тягчайших условиях заточения члены партии в камерах обсуждали решения III съезда СДЛК, состоявшегося в октябре в Гельсингфорсе, Только три делегата II съезда присутствовали на III, почти все остальные попали на каторгу и в ссылку. Делегаты III съезда критиковали ЦК за недостаточное внимание обучению членов партии обращению с огнестрельным оружием. Похоже было, делегаты верили, что вскоре придется биться против самодержавия с оружием в руках.

В централе существовала политическая «академия». Была и каторжанская библиотека; ею одно время заведовал Гавен. Политкаторжане прилежно учились, будучи твердо уверены, что знания им понадобятся в грядущей революции. Юрий Гавен учился с большим упорством. У него тут были такие замечательные учителя-марксисты, как Фриц Розинь, который в централе переводил «Капитал» Маркса и «Женщину и социализм» Бебеля и на латышский язык. В день двадцатипятилетия со дня смерти Карла Маркса, вскоре после того, как Гавен попал в эту тюрьму, занятия кончились общим карцером (в том числе и для анархистов, несогласных с марксовым учением о государстве).

В 1909 году число казней сократилось, а выводов на суды стало больше. Уводили каждый раз десятки, а то и сотни товарищей. Их ждали каторга и ссылка.

Известие о разоблачении Азефа оживленно обсуждали во всех камерах политических. Отбывавшие здесь каторгу эсеры были до крайности подавлены тем, что в их центральном исполкоме долго орудовал матерый провокатор. Провокаторы выдавали и проваливали целые составы комитетов и конференций социал-демократических организаций. Это вызвало смятение среди заключенных. Охранка систематически сеяла взаимную подозрительность в партийной среде, что было самым страшным для революционеров.

Для подогрева верноподданнических чувств власти готовили открытие памятника Петру I в Риге. На церемонию ожидался приезд царя со свитой. Охранное ведомство воспользовалось этим поводом, чтобы инспирировать агитацию узников централа за подачу петиции «на высочайшее имя» о помиловании и смягчении приговоров. Гавен и другие члены ЦК повели энергичную кампанию против подачи прошений, позорных для революционера. Нашлись малодушные, наивно надеявшиеся на царские милости. Тюремщики и провокаторы натравливали уголовных на политических. Но царь в Ригу не приехал, амнистии не получилось.

Вскоре в централ пришли крайне тревожные вести о волнениях политзаключенных в каторжных тюрьмах России, особенно в Вологодской, Орловской и Нерчинской, в Зерентуе, где начались самоубийства среди узников как протест против телесных наказаний политических. За пять лет, с 1903 по 1907 год, в российских тюрьмах покончили с собою двести политических, а за 1908 год — сто двадцать, за 1909 год — сто сорок два, за 1910 год — сто сорок пять. В 1907 году в Рижском централе повесился Иогансон; в 1908 году покончил самоубийством приговоренный к смерти Освальд Нейланд, которого повесили уже мертвого. Покончил с собой в централе воронежский боевик социал-демократ Тихон Кривкин.

Весной 1910 года раздался голос протеста против жестокости режима в каторжных тюрьмах — голос, услышанный всеми передовыми людьми в России и за ее пределами. В марте и апреле в «Русском богатстве» печаталось «Бытовое явление» Владимира Короленко, в свое время испытавшего на самом себе все «прелести» российских тюрем. На конкретных примерах Короленко показал всю мерзость, подлость и преступность каторжного режима, в частности и в Рижском централе. Разоблачительное выступление Короленко вызвало необычайно широкий отклик в России и за рубежом. Протест Короленко был во сто крат усилен поддержкой Льва Толстого, обратившегося к нему с письмом, напечатанным в столичной прогрессивной прессе и за границей. Лев Николаевич высказался за распространение «Бытового явления» в тысячах тысяч экземпляров. Толстой писал, что никакая другая агитация не достигнет такой разоблачительной силы, как полный гнева и сострадания к узникам каторги протест Владимира Галактионовича Короленко.

Выпуски «Русского богатства» с выступлениями Короленко и Толстого встретили в камерах централа горячий отклик. Солдаты революции были тронуты до слез.

С радостью встретили узники сотый номер «Циня», переизданного в Брюсселе со статьей В. И. Ленина, в которой он писал: «Во время революции латышский пролетариат и латышская социал-демократия занимали одно из первых, наиболее видных мест в борьбе против самодержавия и всех сил старого строя… Он (латышский пролетариат. — В. Б.) шел в авангарде вооруженного восстания, он больше всех содействовал поднятию движения на высшую ступень, то есть на ступень восстания. Он больше, чем кто-либо другой, втянул в великую революционную борьбу против царизма и помещиков латышский сельскохозяйственный пролетариат и латышское крестьянство. Будучи одним из передовых отрядов российской социал-демократии во время революции, латышская рабочая партия оказалась впереди и в тяжелый период контрреволюции… Латышская социал-демократия имеет полное основание гордиться своими успехами…»[6] Юрий Гавен и его товарищи по заключению были воодушевлены тем, что В. И. Ленин столь высоко оценил их боевой опыт.