11 декабря 1906 года Лифляндское жандармское управление сообщило департаменту полиции, что «в ноябре — декабре 1905 года в имении „Мадон“ Венденского уезда образовался революционный комитет, состоящий из местных учителей Даумана, Арайса и других лиц, каковой комитет руководил революционным движением в данной местности, раздавал примкнувшим к движению оружие и руководил рядом убийств тех лиц, которых комитет считал противодействующими революционному движению». Конспиративность Гавена давала ему возможность продолжать партийную работу.

Охранное отделение в ходе дознания «О Мадонском революционном комитете Венденского уезда» еще с декабря 1906 года разыскивало Яна Даумана, руководителя комитета.

В уведомлении департамента полиции «Об окончании дознания в Мадонском революционном комитете» начальник Лифляндского жандармского управления сообщал, что по этому делу привлекается шестнадцать человек, из коих семь находятся под стражей, один (Виктор Барбан) расстрелян карателями «при попытке к бегству», а восемь скрылись, в их числе Ян Дауман и Петер Карклин.

Три месяца тянулся судебный процесс по делу семидесяти пяти участников Тукумского декабрьского восстания 1905 года.

9 февраля 1907 года 17 подсудимых были приговорены к смертной казни, а 46 — к каторжным работам на большие сроки. Партия подняла кампанию протеста во всем крае против судебной расправы и смертных приговоров.

8 февраля 1907 года в петербургской газете «Утро» была напечатана статья «Правда о рижских застенках», разоблачавшая садизм главарей рижского сыскного отделения: Грегуса, Давуса, Лейна, Мольдера и других. «Утро» прямо возлагало вину на высшее петербургское начальство, поощрявшее систему пыюк политических заключенных на допросах. 24 февраля также выступила газета «Сегодня». 25 февраля к протесту присоединились столичные «Речь», «Товарищ», «Народная свобода» (думский листок) и другие газеты. 28 февраля кампанию протеста против пыток поддержала лондонская «Трибюн», а 4 марта «Русские ведомости» вышли с огромной статьей депутата Государственной думы В. Кузьмина-Караваева, разоблачавшего причастность министерства внутренних дел и верхушки охранного ведомства к истязаниям в Рижском Централе, а также покровительство и потворство им.

Статья в «Русских ведомостях» 4 марта заканчивалась высказываниями Екатерины II и Александра I о недопустимости пыток и истязаний при допросах обвиняемых. Екатерина писала по поводу дела Артемия Волынского (Волынский, Хрущов, Еропкин): «Из дела сего видно, сколь мало можно положиться на пыточные речи, ибо до пытки все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили все, что злодеи их хотели. Странно, как роду человеческому на ум пришло лучше утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодной кровью: всякий пытаный человек в горячке и сам уже не знает, что говорит».

В 1801 году Александр I повелел сенату: «Повсеместно по всей империи подтвердить, чтобы нигде, ни под каким видом, ни в высших, ни в низших правительствах и судах, никто не дерзал ни делать, ни допущать, ни исполнять никаких истязаний, под страхом неминуемого строгого наказания, и чтобы пытки, самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной…»

Столетие спустя Столыпин и его подручные творили черные дела — такие, с которыми не могли мириться даже российские либералы.

Доведенные до отчаяния смертники Рижского централа, поддержанные остальными политзаключенными, подняли 31 марта 1907 года восстание. При подавлении и усмирении восставших было убито шесть заключенных, двенадцать тяжело ранено. Десять зачинщиков были казнены. На их похороны 4 апреля на Матвеевское кладбище пришло много народу. Полиция и казаки разогнали «посторонних», а потом наскоро зарыли трупы в одной яме и заровняли землю.

В начале апреля в Государственной думе депутат от Риги социал-демократ Ян Озол сделал запрос правительству от имени социал-демократической фракции о зверствах и расстреле в Рижском централе. 13 апреля социал-демократическая фракция внесла второй запрос — о зверствах карательных экспедиций в Лифляндии и Курляндии. При обсуждении запросов в думе депутат-трудовик Адашев сказал: «совершается своего рода ритуал — священнодействие истязаний. Священнослужители того бога, которому приносятся эти жертвы, справляют свой культ не только с полным сознанием своей „правоты“, но и с видимым наслаждением. У людей выдергивают волосы, у них вырывают ногти, жгут людей на огне и убивают их, а те, кто это делает, готовы… плясать под стоны истязуемых имя жертв».

В условиях тяжелых репрессий в латышском крае проходили выборы делегатов на II съезд СДЛК и на V съезд РСДРП. Юрий Гавен был избран делегатом от малиенской организации на оба эти съезда. Гавен считал это высшей наградой для себя. Он гордился оказанным ему доверием.

Поездка морем в Копенгаген, затем в Мальме и в Лондон, вызванная отказом датского и шведского правительств разрешить проведение съезда, досталась значительной части делегатов нелегко. Северное море сильно штормило, многие болели морской болезнью. Гавену шторм был нипочем, он не боялся морской болезни и был бы, как мечтал в юности, неплохим моряком, если бы не трагическая гибель старшего брата Екабса, преградившая ему дорогу к морю.

Давно уже его сокровенным желанием было увидеть и послушать автора «Партизанской войны». Еще хотел «послушать и повидать на съезде отца русских социал-демократов — Г. В. Плеханова», как он писал двадцать лет спустя в воспоминаниях о V съезде партии.

Вместе с товарищами, знавшими Лондон, Гавен ходил на поиски жилища для делегатов.

Есть старая поговорка: «Кто в двадцать лет не силен и в тридцать не умен, тот уже никогда в жизни не будет ни сильным, ни умным». Как утверждали бывшие делегаты съезда, Гавен в двадцать три года был определенно силен и умен. Статный, русый, чуть рыжеватый, с крупными энергичными чертами лица, голубоглазый и лобастый, широко улыбающийся, не — знающий страха и уныния, — таким был делегат Гавен-Доннер. Верный товарищ, «вполне артельный парень», как тогда выражались в рабочей среде.

В воспоминаниях о Лондонском съезде Гавен писал: «На другой день после приезда в Лондон попал на заседание большевистской фракции съезда, где обсуждался вопрос о подготовке вооруженного восстания, партизанской борьбе и об экс-проприациях… В. И. Ленин говорил не более сорока минут… Его конечные выводы о необходимости подготовки восстания и о партизанской борьбе». Для Гавена не было более важного вопроса. Статью Владимира Ильича в «Пролетарии» о партизанской войне, как «неизбежной форме» вооруженной борьбы, Гавен прочел, но ему хотелось услышать все из уст самого Ленина.

Съезд проходил в небольшой церкви на Саутгейт-Род. Когда делегаты стали рассаживаться, меньшевики захватили левый сектор зала заседаний. Спустя много лет собравшиеся у Гавена несколько бывших делегатов этого съезда весело всполхинали, как они готовы были силой высадить меньшевиков с левого сектора.

В конце концов расселись так, что рядом с меньшевиками расположились бундовцы, ближе к большевикам — поляки, а делегаты-латыши — рядом с ними. Гавену повезло: он сел ближайшим к полякам. Ему очень хотелось быть поближе к Розе Люксембург, о которой он много слыхал и относился к ней с большим уважением. Ни в РСДРП или в СДЛК, ни в других социалистических партиях мира, знал он, нет второй столь же крупной деятельницы, как Роза. В воспоминаниях Гавен подчеркивал это свое теплое отношение к Люксембург и ставил ее рядом с Лениным и Плехановым. Позже Гавена избрали в мандатную комиссию, где шла борьба против меньшевиков и бундовцев в защиту каждого большевистского мандата.

С самого начала съезда наметилось преобладание большевиков, составивших вместе с поляками и латышами большинство. Но некоторые поляки и латыши проявляли колебания по отдельным вопросам.

Гавен голосовал по всем вопросам как большевик. Только по отчету ЦК РСДРП он вместе со всеми делегатами-латышами высказался против принятия резолюции о деятельности ЦК. Они предложили принять отчет к сведению и перейти к обсуждению других вопросов повестки дня. Большинство делегатов проголосовало за это предложение. Самого же Гавена больше всего занимали вопросы о союзниках пролетариата в революции и о крестьянстве как союзнике, о руководстве рабочего класса крестьянскими выступлениями; наконец, вопрос об отношении партия к партизанской борьбе и боевым вооруженным организациям партии.