Евгений Богданов

Люкс-мадера-фикус

1

Как через одну точку можно провести сколько угодно линий, так и люди переваливают через какое-либо важное событие в своей жизни (а это может быть сильное потрясение, хуже того -- несчастье) всяк по-своему, следуя своему вектору, в соответствии с личными качествами, складом души, особенностями характера -- то есть так, как это продемонстрировал Квасов Николай Иванович, житель города Домодедово.

Таким событием -- но можно сказать и несчастьем, а уж потрясением точно -- стала для него раскрывшаяся тайная связь жены Юлии с сослуживцем Романом Викторовичем.

На сторонний взгляд, поведение Квасова не укладывалось ни в какие рамки, не поддавалось никакой мало-мальской житейской логике. В подобных случаях сторонние наблюдатели обыкновенно вертят пальцем у виска либо осудительно покачивают головой; иные, чаще всего это женщины, вздыхают сочувственно, сокрушенно, с потаенной грустью.

Сосед по лестничной клетке, некто с говорящей фамилией Чузыркин, пальцем не вертел, голову держал неподвижно, слегка набок -- из-за "хондроза"; свое отношение к поведению Николая Ивановича выразил публично и однозначно:

-- Сдвинутый.

А Николай Иванович упрямо гнул свою линию, не прислушиваясь к пересудам. Он вообще был туговат на ухо от постоянного громыхания листовым железом: работал кровельщиком-жестянщиком.

Чузыркин, давно растерявший свои ремесла, давно превратившийся в профессионального чернорабочего, слух и зрение имел превосходные и был в курсе соседских дел. В то отдаленное уже от наших дней лето многие умы в Домодедове занимала драма семейства Квасовых. Само собою, Чузыркина зазывали как очевидца. Для освежения памяти и пущей красочности изложения угощали. Чузыркин охотно шел на контакт; опрокинув стопку в щетинистый рот, нюхал указательный палец, задумывался. Убедившись, что тотчас другую не подадут, начинал рассказывать:

-- Ну что... Ну, Николай, значит, крышу кроет одному в Пестрищеве, ну, это полчаса на электричке да еще пешком скоко-то. Уезжает спозаранок, фактически на восходе солнца. Юлька сидит на билютне по случаю сохранения. Ну и что же? Николай за порог -- и Юлька за порог. Только он в Пестрищево, а она -- в Москву, в противоположное направление. Теперь... у Николая кончаются гвозди с широкой шляпкой. Приезжает средь бела дня -- Юльки нет. Он ко мне: "Юльку не видел?" Мое дело сторона, отпираюсь: мол, не видал. Перекурили это дело, он -- на выход, к себе опять. А будем так говорить: курили долго, почитай пачку высмолили. Ага, он к себе, а под дверью какая-то фря в парике маячит. И с ходу на Николая: "Ты будешь Квасов?" -- "Я..." -"Где твоя сучка?!" Ну, он, как водится, обалдел, отвечает: "Мы собак вообще не держим..." -- "Я не про собак, я про твою жену спрашиваю!" -- "Извините, я вас не понимаю". Она ему -- письма, будем так говорить, штук десять, и все на бумаге в клеточку. Тычет в глаза: "На, читай! Узнаешь образец почерка?!" Николай отвечает вроде того, что в почерках не разбирается, да и темно на лестнице, и что можно обойтись без грубостей. Я на эти повышенные тона вышел, подбираю с полу один листок, а образец-то почерка Юлькин, ее рука, скоко раз жировки мне заполняла! И той самой рукой чего токо не понаписано: Ромочка, милый, дорогой, желанный, да как нам было хорошо в Пахре в тот чудесный вечер... и прочая лабуда.

Если аудитория была женская, слушательницы ахали, всплескивали руками, допытывались подробностей:

-- Да кто ж она такая, в парике приперлась?

-- Все бы вам знать... "Кто"... -- В этом месте Чузыркин пристально вглядывался в свою стопку. Наполняли беспрекословно. -- "Кто-о"! Супруга этого Ромочки! -- выдохнув и понюхав палец, говорил он глубоко прочувствованно. -- Юлька с ним в Москве на одном производстве служит. Он, стало быть, инженер, она лаборантка, пробирки моет... Примкнули друг к дружке еще зимой в доме отдыха. Потом его, видать, сразу послали в командировку -- она давай письма ему строчить. Тоже и он безответственный человек: ты прочти да порви, так нет, берег их на свою голову! С высшим образованием, а того не знает, что от бабы хрен чего утаишь, тем более интимную переписку. Конечно, нашла! Стала пиджак стирать, а письма-то и обнародовались в нутряном кармане.

Слушательницы внимали затаив дыхание.

-- ...Дальше вообще кошмар. Слышу, дверь в подъезде хлопнула и кто-то бежит по лестнице, тяжело дышит. А это Юлия заявляется.

-- Ой-ё-ё...

-- Супруга Ромочки на нее: "Явилася, потаскуха?! Натешилась с моим дурнем?!" Да как врежет Юльке в черты лица! Николай ее за руку: "Гражданка! Прекратите фулюганить!" Держит ее и к Юльке: "Юлия, тебе эта женщина знакома?" Та вся бледная, губы трясутся, кивает: "Да..." -- "Кто ж она есть?" -- "Романа... Викторовича жена..." -- и деру из комнаты, фактически наутек. Николай за хлястик ее, завел обеих в квартиру, посадил одну на диван, другую в кресло-кровать, чешскую, с подлокотниками. Предлагает: "Давайте поговорим как люди, дело серьезное, не наломать бы дров". Я -- за ними, мне как раз срочно соль потребовалась.

-- Да Бог с ней, с солью! Они-то что?

-- Жена Романа Викторовича орет: "Нечего нам рассусоливать! Мой тюфяк вообще в бабах ни бум-бум! Пока ему женское место на нос не наденут, сроду не догадается, чего от него надо! Это она, шлюха твоя, голову ему заморочила! Ей Москва нужна, наша квартира в центре!" Я гляжу на них, а они будто раскрашенные: дамочка эта бордовая, что твой томат, Юлька белая, а Николай почернел -- как сажей опорошили. Возражает: "Мы тоже, как видите, не в собачьей будке живем. И не на выселках, а в благоустроенном городке". Тут и меня заело. Моя квартира точь-в-точь такая же и вполне отвечает любым стандартам: две комнаты, хоть и смежные, зато санузел раздельный, опять же кухня с балконом в лес. Люкс-мадера по всем периметрам. Я возьми и выскажись на эту тему. Ка-ак она разгогочется!.. Когда эта ирония у нее прошла, заявляет: "Прошу зарубить себе на носу: затаскаю по судам!"

-- А-а, это она про свою квартиру в центре! -- догадывались слушательницы. -- Чтоб с Романом Викторовичем не разменивать!

-- Не знаю, утверждать не буду. Размениваются после развода, а они фактически состоят в браке. Про развод разговору не было.

-- Ну-ну, "затаскаю по судам" -- а дальше, дальше-то что?

-- Выскочила и дверь за собой не удосужилась затворить. Только цокот копыт на лестнице. Будем так говорить: Буденный на боевом коне поскакал в атаку. Николай голову повесил, как в той песне, про одноименного мужика. И Юлька тоже глаза в пол. Я хочу потихоньку выйти, чего мешать, а он в этот момент очнулся, глядит исподлобья, будто впервые видит. "Чего тебе?" -спрашивает. "Соли, -- говорю, -- хотел одолжить". Юлька лепечет: "Возьмите на кухне". И опять оба в пол уставились, фактически словно каменные.

В этом месте Чузыркин делал большую паузу, нахлобучивал шляпу, которую носил круглый год при любой погоде, и вставал с невнятным ворчанием. Однако его удерживали, улещали очередной стопкой. Чузыркин усаживался плотнее, со вкусом выпивал ее и уж более не пренебрегал закуской, давал оценку соленому огурцу:

-- Огурец люкс-мадера и даже фикус! Сама солила аль покупной?

-- Сама, сама, батюшка, не томи душу!

-- Так на чем я остановился?

-- Москвичка ускакала на кованых каблуках, а Колька с Юлькой в столбняке сидят.

-- Ага. Как из столбняка вышли, я того не видал. Вот Ромочку этого -будем так говорить: Романа Викторовича -- увидел на другой день. Приехал, видать, с первой электричкой. Сидит у подъезда на лавочке, ждет своей жалкой участи. Я в магазин наладился, по сигареты, ну и присел рядом скоротать время до открытия магазина. Кого, спрашиваю, дескать, ждете, молодой человек? "Юлию..." -- "Это какую Юлию? Квасову, что ли?" -- "Она, -отвечает, -- не Квасова, а Чобану". -- "Отродясь такой фамилии не слыхал". -- "Она ж с Молдавии, -- объясняет, -- отец молдаван, мать русская". -- "У нас одна Юлия проживает, и фамилия у нее Квасова". -"Ошибаетесь, -- говорит, -- фамилия у нее девичья по отцу". -- "И на что она вам понадобилась?" -- "Поговорить надо". -- "А с мужем ее не желаете поговорить?" -- "Не желаю, но тоже надо". -- "И об чем?" Он говорит: "Вы, наверное, Чузыркин? Мне юля о вас рассказывала". -- "Ну Чузыркин". -- "Вы не могли бы со мной к ним пройти? А то мне одному как-то... не то чтобы боязно, а смущаюсь".