Результаты сказались почти незамедлительно. Менее чем за месяц внутренние распри практически утихли. Теперь пожилые дамы пытались перещеголять друг друга в ином: кто больше знает о популярных или известных личностях. На избранных кумиров собирались целые досье, шел активный обмен информацией.

Но что больше всего радовало и даже несколько удивляло доктора Гоаннэ, так это тот факт, что в результате его эксперимента улучшились и медицинские показатели! За какие-то год-два продолжительность жизни его подопечных превысила средний уровень по стране.

Окрыленный успехом, Гоаннэ опубликовал статью о своем методе в знаменитом «Ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик» под скромным названием «О некоторых положительных результатах применения метода коллективной и индивидуальной реморализации и реабилитации особ женского пола преклонных лет». Он готовился к всеобщему практическому применению своего метода, но грянула война, смешавшая его планы.

К тому времени с начала Игры, как называли свое увлечение пансионерки, прошло уже больше четырех лет, в течение которых досье и картотеки становились все более всеобъемлющими и незаметно начали превосходить по плотности и качеству информации не только полицейские архивы, но и сведения, собранные знаменитой Фратерите! Они охватывали всю Северингию — если не территориально, то социально, во всяком случае. Не было за эти четыре года ни одного мало-мальски заметного события в стране, ни одной сколько-нибудь известной личности, оставшихся незамеченными пожилыми дамами из мало кому известного городка. И даже когда болезнь или, увы, смерть выбивала из Игры одну из них, ее участок не оставался без присмотра и переходил по наследству к следующей.

Игра должна была продолжаться!

Даже война не отменила Игру. Дамы из Мюра-на-Отейне были истинными патриотками Северингии и поэтому, несмотря на протесты доктора Гоаннэ (тоже, конечно, патриота, но более осторожного), те из них, кому позволяло здоровье, разъезжали по стране, наблюдали, подмечали, присматривались — а потом передавали сведения о численности немецких гарнизонов, местонахождении воинских складов, передвижении эшелонов и так далее Сопротивлению.

К счастью для них и для доктора, гестапо не разнюхало об опасном хобби пансионерок, и после войны дамы, бывало, с огоньком в глазах вспоминали о былых подвигах и с гордостью демонстрировали новичкам и посетителям благодарственный адрес от правительства Северингии за подписью самого Великого князя.

Увидела его и Шано. Адрес висел на почетном месте в столовой, куда она переместилась вместе с дамами, чтобы все-таки помянуть бедного Микаэля за ужином с рюмочкой наливки.

Там за ужином Шано и дослушала окончание истории.

Военный опыт пошел пансионеркам на пользу. Старые дамы вынесли из него главное для себя: из Игры можно извлечь практическую выгоду. В тяжелые послевоенные годы, когда существование пансионата было под угрозой — у правительства не хватало средств, а доктор Гоаннэ, их единственный защитник и подмога, нелепо погиб со всей семьей в автомобильной катастрофе, — пансионерки взялись поправлять свое положение сами.

В Корисе чиновники, ведающие благотворительностью, не переставали удивляться, откуда у богом забытого пансионата появилось вдруг столько дарителей из состоятельных фамилий? Им было невдомек, что дарители были вовсе не бескорыстны; просто они не хотели, чтобы их сотрудничество с немецкими властями во время оккупации стало достоянием широкой общественности. А когда война ушла в прошлое и этот источник доходов иссяк, пансионерки Мюра-на-Отейне начали осваивать новые пути пополнения средств. Ведь благоустройство «замка», достойное существование его обитательниц, лечение и уход — все это требовало немалых денег. И Игра продолжалась.

Впрочем, дамы не злоупотребляли Игрой для удовлетворения своих маленьких прихотей. К тому же они разработали надежную стратегию общения с источниками финансовых поступлений и действовали всегда аккуратно и наверняка. Поэтому за всю активную, так сказать, стадию развития Игры у дам из «замка» ни разу не возникло каких-либо недоразумений с полицией, равно как и неприятностей со стороны их подопечных, — сказывался, видимо, недюжинный жизненный опыт каждой из них, приобретенный еще вне стен пансионата.

Не испытывали дамы и угрызений совести по поводу своих вроде бы незаконных действий. Каждая кандидатура очередного клиента всесторонне обсуждалась и в случае каких-либо сомнений решительно отклонялась; презумпцию невиновности пожилые дамы соблюдали неукоснительно. К тому же милые старушки, когда доводилось, не упускали случая анонимно помочь той же полиции, не упускали случая и поблаготворительствовать, не за свой, правда, счет. Словом, робингудствовали понемногу в меру сил и возможностей.

Памятуя слова Иисуса, что в подобных делах «пусть левая рука твоя не ведает, что творит правая», пансионерки предпочитали во всех случаях действовать инкогнито. И добрых двадцать лет посредником в переговорах «замка» и исполнителем приватных поручений был Микаэль Кушлер, поначалу служивший в пансионате садовником.

Майк быстро сообразил, с какой стороны на этом бутерброде масло, какие выгоды сулит ему такое посредничество, и, по-своему толкуя смысл фразы о левой и правой руке, стал под шумок обделывать свои делишки, используя получаемую информацию, в то и вовсе воруя ее у старушек. Те, впрочем, были не так уж наивны, но подобное положение вещей их вполне устраивало. Ведь будь на месте Майка какой-нибудь более оборотистый проходимец, он мог бы попытаться прибрать своих покровительниц к рукам, и старые дамы это прекрасно понимали. Но Майк хорошо знал свое место, и те крохи со стола, которые он подворовывал, добрые «тетушки» прощали своему непутевому «племяннику». К тому же он ни разу не попался на делах пансионата, а если попадался по собственной глупости, у него хватало благоразумия помалкивать об истинном источнике своей информации.

Поэтому старушки закрывали глаза на мелкие прегрешения непутевого «племянника». Они продолжали пользоваться его услугами до самого последнего времени, а порой сами подбрасывали Майку безобидные, на их взгляд, пустячки, которые тот умудрялся порой с треском проваливать. Так что, помимо прочего, старушкам приходилось еще поддерживать Майка материально, выплачивая ему что-то вроде ежемесячной ренты — так, сущую безделицу, крон шестьдесят, но достаточно, чтобы показать свое расположение и уберечь от ненужных соблазнов…

— Вот оно что! — не удержавшись, воскликнула Шано. — А я все думала, откуда у него берутся деньги в начале каждого месяца! Ох, Майк, Майк…

— Что вы, что вы, милочка! — замахала на нее ручками мадам Флаксман, та самая, что первой подошла к Шано на кладбище, а сейчас вела заглавную партию в хоре пансионерок. Про себя Шано сразу решила, что мадам Елена, как называли ее между собой подруги, была если не лидером, то, по крайней мере, душой здешнего общества: — Что вы, не следует осуждать Микаэля, надо быть снисходительным к человеческим слабостям.

— Что вы знаете о его слабостях! — с досадой воскликнула Шано.

И осеклась. После всего, что она здесь услышала, еще неизвестно было, кто что о ком знает и в каких, прямо скажем, товарных количествах.

— Ах, милая, — словно подтверждая ее мысли, грустно сказала мадам Флаксман, — мы знаем о бедном Микаэле гораздо больше, чем вы полагаете. — И добавила, почти дословно повторив то, что сегодня днем говорил господин Мюллер: — Не таким уж он был плохим человеком, упокой Господь его душу.

— Аминь, — вразноголосицу ответили дамы, мелко крестясь.

— Простите, — смутилась Шано, — я ничего такого не хотела сказать, просто вырвалось.

Дамы понимающе заулыбались.

Ужин тем временем закончился, и его остатки исчезли со столов; Шано даже не заметила, как это произошло — прислуга здесь действительно была хорошо вышколена. За окном начало смеркаться, и, глянув на часы, она с удивлением увидела, что уже почти восемь. Ее жест не ускользнул от внимания дам. Те засуетились.