— Я спокойна, — сказала Занни. — И я хотела бы, чтобы меня выслушали прямо сейчас.

— Сейчас никто не будет с тобой разговаривать, — наставительно сказала женщина. — Детей, выступающих в качестве потерпевших, можно допрашивать только в присутствии хотя бы одного из родителей, поручителя, детского психиатра или адвоката из комитета по надзору за правами несовершеннолетних.

— Моих родителей убили пять лет назад, — сказала Занни, жестко глядя на женщину. — На озере Сент-Этьен. Может, слыхали?

Женщина ахнула, и официальность полицейской служащей мигом сменилась неподдельным участием.

— Ах! А что убийцы? — спросила она. — Их поймали?

Занни только пожала плечами и замкнулась — так бывало с ней всегда, когда ее расспрашивали о том времени.

Она молча допила молоко, гадая, кто явится раньше: сестра Жанна или старший инспектор Коэн. Монахиня сразу потащит ее обратно в приют. Но Занни просто необходимо поговорить с Коэном — ведь иначе Майку могут предъявить бог весть какие обвинения. Занни решила: если монахиня появится раньше, придется устроить что-то вроде истерики. Утихомирят ее не сразу, какое-то время удастся выиграть, а там, глядишь, и Коэн появится.

Однако устраивать спектакль ей не пришлось — Коэн приехал первым. Но прежде чем он подошел к Занни, его перехватил один из полицейских и долго говорил с ним о чем-то. А тут и сестра Жанна подоспела. Ее тут же вовлекли в разговор, и по реакции монахини Занни поняла, что ей наговаривают разные ужасы.

Женщина, опекавшая Занни, отвлеклась на коллег и сестру Жанну. Занни решила, что не стоит туда пялиться, лучше проявить выдержку. Она опустила взгляд и, наконец, прочитала название книги, которую недавно сняла с полки. Это был сборник законов, касающийся прав малолетних. Занни подумала, взвесила книгу на руке и решительно засунула за ремень джинсов сзади, под куртку. Стало неудобно сидеть, и она распустила ремень на пару дырочек. Потом подошла к жалюзи и посмотрела в щель. Коэн покачивал головой. Похоже, ко всему, что ему рассказывали, он относился более чем скептически. Интересно, чего они ему такого наговорили?

Занни шумно вздохнула и решительно отрыла дверь.

— Ты куда?! — воскликнула женщина-полицейский.

Занни только махнула рукой и решительно вышла из кабинета.

— Добрый вечер, господин инспектор, — сказала она, подойдя прямиком к Коэну и игнорируя остальных. — Не знаю, что вам наговорили, но все было совсем не так.

— Ага, — у Коэна дерзко взлетели брови. — А как все было?

Местный полицейский деликатно кашлянул и произнес:

— Мы не имеем права допрашивать…

— Это не допрос, — перебил его Коэн. — Говори, Занни.

— Я сама сбежала из приюта, — сообщила Занни. — Майк случайно встретил меня. Увидел, что я совсем замерзла, и привел к себе домой. Он сварил мне кофе и как раз собрался сходить к автомату, чтобы позвонить в приют, а тут… — Она прервалась, выразительно глянула на полицейских и закончила: — Тут ворвались эти вот. Уж не знаю, чего они там себе навоображали. Может, решили, что Майк какой-нибудь маньяк?

— Именно так и решили, — кивнул Коэн.

У Занни не хватило слов, чтобы высказать переполнявшее ее презрение, — она просто выразительно фыркнула.

Коэн с интересом смотрел на девочку. Насколько он знал, это был первый случай, когда Занни решила кого-то защитить. Любопытно, чем это ей так понравился Майк? Или дело в том, что именно он ее нашел? А может, и вправду, как подозревал Коэн, в комнате Майка она тогда оказалась не случайно… Но ведь тщательнейшая проверка, проведенная после бойни на озере Сент-Этьен, не выявила никакой связи между Майком Касслером и семейством псевдо-Дюроков.

Коэну позвонили отсюда, из этого же участка, сразу же после звонка Занни и сообщили, что, возможно, задержан маньяк, который уже дважды нападал на малолетних. Коэн был бы только рад, если бы так оно и оказалось, — этот маньяк портил ему жизнь уже второй месяц. Но, предупрежденный звонком Занни, инспектор был почти наверняка уверен, что вся эта история лишь недоразумение.

Майка Касслера Коэн знал хорошо — никто чаще не умудрялся влипать в разные неприятности. В этом смысле Майк был своего рода феноменом. Вероятно, и в случае с Занни Шевальер сыграла роль его потрясающая невезучесть. Следовало, конечно, проверить его алиби на те два вечера, когда злодействовал маньяк, но инспектор был заранее уверен, что алиби у Майка есть — ведь он практически всегда околачивался в людных местах. Старшего инспектора Коэна интересовало другое.

Он взял Занни за руку и отвел в сторонку.

— Занни, — мягко сказал он, убедившись, что никто их не слышит, — то, что произошло сегодня… это как-то связано с тем, что случилось на озере Сент-Этьен?

— Никак, — отрезала Занни. Коэну даже показалось, что она слегка удивилась. — Что это вам в голову пришло?

Коэн помолчал.

— Ладно, — проговорил он. — Уже поздно, все устали. Отправляйся-ка ты спать.

Почему-то ему казалось, что Занни будет возражать. Но девочка лишь покладисто кивнула. Сестра Жанна крепко взяла ее за руку, Занни сказала в пространство «до свидания» и покорно последовала за монахиней к машине.

Коэн смотрел им вслед, пока они не отъехали, потом обернулся к сержанту:

— Вы что, всерьез намерены выдвинуть обвинение против Кушлера?

— Старая дура! — с чувством ответил тот.

…Ночи не было.

То есть не было никакой ночной тьмы. Вокруг были разлиты аметистовые сумерки; они, как клюквенное желе, налипли на город, глушили огни фонарей…

Гроза уходила на северо-восток; не было уже слышно раскатов грома, но зарницы еще временами блистали, освещая темные бока туч…

И где-то в этих тучах таилась страшная опасность. Гроза уходила — и вместе с грозой уходили силы.

Она висела над пропастью, вцепившись обеими руками в какой-то ржавый крюк, торчащий из кирпичной стены. Сил уже почти не оставалось, а воздух, еще недавно казавшийся плотным и надежным, как вода, с каждым мгновением становился все менее осязаемым, превращаясь в пустоту. Он уже не удерживал наливающееся свинцом тело, и когда онемевшие пальцы разожмутся, она просто соскользнет вдоль стены — и разобьется.

Она отчаянно заскребла босыми ногами по шершавой стене. Никакой опоры не было, хотя, когда она висела, вытянувшись в полный рост, ей казалось, что самыми кончиками пальцев она касается какого-то выступа. Скосив, насколько возможно, глаза, она увидела черный провал и только потом — узенький, в полкирпича, карниз. Будь она чуть повыше ростом, будь у нее руки чуть длиннее, она могла бы встать на этот карниз, чтобы руки хоть чуть-чуть отдохнули. Тогда можно было бы попробовать добраться до окна.

Оно было совсем рядом, метрах в двух, но сейчас куда ближе была пропасть под ногами.

Она наконец решилась и усилием воли заставила правую руку отпустить крюк. На мгновение показалось, что левая не выдержит, порвется кожа, мышцы, хрустнет тонкая кость или разойдется локтевой сустав, но вдруг ощутила правой ногой опору, и левой руке стало намного легче. Пальцы правой зашарили по стене, нащупали какую-то щель, где выкрошился цемент, и некоторое время она стояла так, отдыхая, прижимаясь щекой к шершавой стене, через минуту-другую, уцепившись правой рукой за кирпич, рискнула отпустить крюк.

Движение чуть не отбросило ее в темный провал…

Каким-то чудом ей удалось восстановить равновесие, обе ноги теперь стояли на прочной опоре. Но вот рукам по-прежнему было худо — приходилось цепляться за малейшие неровности стены.

Со стороны она, наверное, напоминала большую птицу, врезавшуюся с лету в этот старый дом, но почему-то не рухнувшую вниз, а так и прилепившуюся к стене на собственной крови, раскинув бесполезные уже крылья.

Пыль на карнизе после дождя превратилась в грязь, мелкая каменная крошка больно колола босые ступни.

Она вдруг обнаружила, что не стоит, а мелкими шажками продвигается к окну.