Или она может рискнуть.

Она может рискнуть и остаться. Выяснить, кем же стал Холден, разобраться с их прошлым, определить их будущее.

Ее руки, нервно складывающие и разглаживающие на кухонном столе пустые продуктовые пакеты, замерли.

Их… будущее.

Она несколько раз зажмурила глаза, стараясь не поддаваться панике, но паника уже началась. Гризельда никогда не задумывалась о своем будущем, не надеялась на него и не планировала. Она не читала те брошюры местных колледжей, что дала ей миссис Макеллан; она не мыслила категориями брака или детей. Будущее было роскошью, которую могли себе позволить люди с целями, поддержкой и любовью. Гризельда жила. Она ела, пила, дышала, работала, спала. Она не строила планы на будущее.

И все же, это слово с такой легкостью проникло ей в мозг, будто что-то в ее голове или сердце, уступило и каким-то образом разрешило ей принять это слово, задуматься и впервые за всю ее взрослую жизнь всерьез над ним поразмыслить.

— Гри?

Она подскочила, испугавшись внезапного звука его голоса. Она даже не слышала, как Холден вернулся в квартиру.

— Да? — сказала она, прижав ладонь к бешено колотящемуся сердцу.

Его идеальные губы скривились в насмешке.

— Не хотел тебя напугать.

— Ты меня не напугал, — ответила она, и, почувствовав, как уголки ее собственных губ дернулись вверх, поняла, что говорит чистую правду. Любовь. Перемены. Будущее. Эти вещи ее пугали. Но Холден? Нет. Холден никогда не сможет стать истинной причиной ее страха, независимо от того, какой выбор он сделал после их жизни в подвале. Даже те несколько часов, которые они провели вместе, сказали о нем достаточно того, что она узнала, вспомнила, поняла. Когда-то давно он хранил в своих ладонях ее сердце, раз за разом заслонял своим телом, смягчал ее истерзанную душу, когда уже не оставалось никакого утешения. И те же самые руки, что защищали ее в детстве, вчера ночью обнимали ее, когда она спала. Этим утром она проснулась в крепких объятьях этих рук. И что бы там не случилось, каждой клеткой своего существа она точно знала, что не боится Холдена Крофта.

— Ну, это хорошо, — сказал он. На его губах все еще держалась та легкая улыбка, от которой ее сердце пело и рвалось из груди.

— У Квинта все в порядке?

— Да. Все нормально. Он, э-э, дал мне вот это, — Холден разжал пальцы и показал ей комплект ключей.

— Ключи?

— От своего охотничьего домика. Он в часе езды от города или около того.

Он быстро облизал губы, и что-то глубоко внутри Гризельды сжалось горячей спиралью.

— Он сказал, что мы можем пожить там несколько недель. Уехать отсюда.

— Только ты и я?

— Гриз, — сказал он, — я знаю, что выгляжу немного, э-э, иначе. Г-грубовато. И я знаю, что ты расстроена тем, что меня зовут Сет и что я остался с Калебом. Но я хочу получить шанс узнать тебя, и чтобы ты узнала меня. И, ладно, если тебе не п-понравится, я не собираюсь удерживать тебя силой. Я тебя отпущу.

«О Боже, Холден, Никогда не отпускай меня».

— Но сначала я хотел бы рассказать тебе о себе, — он слегка распрямил спину. — Я хотел бы п-попробовать.

Он нервно сглотнул, по-прежнему глядя на нее, и она почувствовала, что тонет в его глазах. Они все еще были опухшими и в ссадинах, но такими знакомыми и нежными.

— Я знаю, что выгляжу совершенно сломленным, но…

— Холден, — сказала она, остервенело моргая глазами, потому что чувствовала, что вот-вот расплачется, и ей было просто чертовски тяжело. — Ты сломлен или остался прежним?

Он сверкнул на нее глазами, крепко стиснул зубы и тяжело задышал. Он, так же как и она, отчаянно пытался скрыть слезы.

— Я с-сломлен, — наконец, прошептал он. — Но думаю, что смог бы снова стать прежним.

Она даже не попыталась стереть скатившуюся по щеке слезу. Коротко кивнув, она протянула ему свою дрожащую руку.

— Так давай это выясним.

Гри приготовила ему тарелку хлопьев и печеные яблоки, настояв на том, чтобы он сел за кухонный стол и дал ей собрать в дорогу кое-какие вещи. Он сказал ей, где лежит спортивная сумка, и каждый раз, когда ее голова появлялась в гостиной, она спрашивала его, где найти что-нибудь еще. Он был вынужден отдать ей должное — она очень основательно подошла к делу, упаковав полотенца, постельное белье, туалетную бумагу. Ну, на всякий случай. Когда он ей об этом сказал, она остановилась, и ее красивое лицо скривилось в усмешке.

— Я думаю, это во мне говорит няня, — призналась она, и ее щеки порозовели.

— Ты со мной нянчишься? — спросил он, положив в рот очередной кусок фрукта и подумав, что печеные яблоки никогда не были такими сладкими.

Закатив глаза и покачав головой, она вернулась в коридор и стала энергично копошиться в шкафчиках ванной комнаты. Ему пришло в голову, что она наверняка наткнулась на ту большую пачку «Троянс», что он купил, когда в последний раз был в «Уолмарт» [6] . И хотя он искренне ненавидел себя за такие мысли, но невольно понадеялся, что, может, она незаметно закинет парочку в его сумку. Ну, на всякий случай.

Он не совсем понял, что изменилось за время между его признанием, что он остался с Калебом, и ее желанием поехать с ним в дом Квинта, но у него хватило ума ее об этом не спрашивать. Он вот-вот останется с ней наедине на несколько недель, и это единственное, что имело значение.

— Прежде чем мы поедем, я поменяю тебе повязки, — прокричала она из коридора, и он слегка усмехнулся про себя, положив в рот последнее яблоко и принимаясь за хлопья. Черт, да она командовала в точности, как раньше, и это ему нравилось, потому что было так знакомо, что чуть не пробудило в нем желание расплакаться. Вместо этого он сунул в рот ложку хлопьев и медленно прожевал, наслаждаясь звуками снующей по его квартире Гризельды.

Через двадцать минут, посуда уже была вымыта, его раны перевязаны, сумка собрана, а он запирал за собой дверь своей квартиры. Гризельда набросила через плечо спортивную сумку и взяла в руки два коричневых пакета, заполненных едой и другими вещами.

Пока она спускалась перед ним по лестнице, он восхищался, насколько она сильная и самостоятельная: разобрала продукты, приготовила ему завтрак, собрала сумку, застелила постель и прибиралась в квартире, потом занялась его ранами и заново упаковала продукты. Она все делала умело, с готовностью, словно играючи, безо всяких жалоб и не требуя благодарности, что делало ее совсем непохожей на всех остальных женщин, которых он когда-либо знал.

Он задавался вопросом, а что если этому в какой-то мере способствовали годы, проведенные с Калебом, когда их жизнь напрямую зависела от силы и трудолюбия? С марта по ноябрь они каждый день, с семи утра до пяти вечера, работали в саду. С ноября по февраль они работали в амбаре, консервируя фрукты и овощи, которые сами же заботливо выращивали в теплое время года. Один или два раза в неделю Калеб загружал в кузов своего грузовика несколько ящиков, а, когда через несколько часов возвращался в стельку пьяным, ящики уже были пусты и готовы к следующей погрузке.

Холден не мог говорить за Гризельду, особенно после всех этих лет, но для него работа была настоящим благословением. По большей части, когда они молча работали, Калеб их не трогал, и поэтому, вызывая в памяти те дни, если ему, конечно, удавалось абстрагироваться от страха, Холдену вспоминалось чувство полной и ничем не нарушаемой общности с Гризельдой, каждый час, каждую минуту, каждый день. Дни сливались в однообразии работы, но, по крайней мере, они были вместе, и для него это обстоятельство не только значительно облегчало жизнь, но и в некотором смысле, сделало те дни особенно ценными.

— Ты справишься с лестницей? — спросила она, оглянувшись на него.

Он вышел из глубокой задумчивости и кивнул. Хотя его бок, грудь и лицо по-прежнему очень болели, все было не так ужасно, как вчера, к тому же Адвил, который он принял, пока она меняла повязки, начал снимать боль. Если он двигался медленно и осторожно, боль уже не была такой невыносимой.