Как заманчиво было рассказать Майе всю правду. Все равно, что броситься с края бассейна в теплую воду, свободно паря, с головой погружаясь в сострадание подруги, а потом утонуть, когда она столкнется с ужасной правдой о том, что произошло.

Она шумно и глубоко вздохнула.

— Нет, Майя.

Гризельда оттолкнулась от скамейки и, подойдя к детской горке, изобразила на лице улыбку.

— Пора обедать, малыш, — позвала она Пруденс. — Время для игр окончено.

— Зельда, ты не знаешь, где моя удочка? — спросил Джона, заглядывая в спальню.

Гризельда посмотрела на него с края кровати и, покачав головой, повернулась к телевизору.

— Ну же, детка. Неужели ты не можешь выдавить из себя улыбку? У нас год не было отпуска.

На самом деле у них вообще никогда не было отпуска. По крайней мере, за тот год, что они жили вместе. Они познакомились, когда кабельная компания направила Джону в ее дом проверить надежность соединения. Он позвонил в ее квартиру вместо квартиры коменданта, и хотя она почувствовала, что он очень жестокий, в тот же вечер они начали встречаться. В самый первый раз, когда они занимались сексом, он был с ней очень груб. Ей это не понравилось, но потом, когда он уснул, то крепко обнял ее, и это было так приятно, что она не попросила его уйти. По большей части, она ненавидела его за жестокость и ненавидела себя за то, что так любила моменты, когда он был нежным.

Что касается вопроса Майи, Гризельда просто не позволяла себе быть с кем-то добрым и достойным. Она считала, что пока жизнь Холдена, по всей вероятности, сущий ад, она не заслуживает счастья. В их отношениях с Джоной ей приходилось очень дорого расплачиваться за каждое объятие, за каждое ласковое прикосновение. Она не могла расслабиться и потерять бдительность. Как бы ласков он с ней не был, все это непременно компенсировалось его жестокостью, и это было единственной причиной, почему она это допускала.

Иногда, когда ей по несколько дней не перепадало от Джоны ни доброго слова, ни прикосновения, она почти сравнивала проведенное с ним время с искуплением грехов. Покаяние — дело выбора грешников, не так ли? Это было наказанием, платой за грех. Она была рада расплачиваться за свою вину, потому что это приближало ее жизнь искуплению, хотя наказание по своей природе причиняло боль.

Но этот вечер? С обрушившимися на нее выходными в Западной Вирджинии? У нее просто не осталось сил на его оскорбления.

— Может быть, мне остаться дома, Джона? Я просто не думаю, что я…

Он в одно мгновение пересек комнату и встал перед ней, уперев руки в бока.

— Ты не хочешь провести время со мной и нашими друзьями?

Она откинулась на руки и, взглянув на него, скрестила пальцы один за другим.

— Я хочу. Конечно, я хочу.

— Тогда в чем проблема?

Она попыталась придумать убедительное объяснение своему нежеланию ехать в Западную Вирджинию.

— Разве не лучше поехать вдвоем? Только ты и я?

— Звучит пиз*ец как скучно, — сказал он и, достав из заднего кармана смятый кисет[2], открыл его и зажал между пальцами щепотку коричневого табака.

Она взглянула на него, чувствуя, как ее глаза вспыхнули редким проявлением обиды.

— Я не знаю, почему мы вместе, — пробормотала она, презирая его. И еще больше презирая себя.

Запихнув табак между зубами и нижней губой, он ухмыльнулся ей как гребаный бабуин.

— Потому что ты прелесть, Зельда. Ты заботишься обо мне. Черт, да ты х*й сосешь лучше всех девчонок, кого я знал.

Как и ее прежний мучитель Билли, Джона был хулиганом. Он был единственным ребенком престарелых родителей, которые души в нем не чаяли, и, судя по тому, что Гризельде удалось выяснить, большую часть своего детства и юности он шел по ним паровым катком. Пару раз он попадал в неприятности из-за мелких правонарушений — порчи имущества, пьянства и хулиганства, о чем рассказывал с особой гордостью, — но его родители постоянно нанимали ему хороших адвокатов, и Джоне всегда удавалось уйти от наказания.

Гризельда никогда не видела его мать и отца, они умерли за два года до того как она встретила Джону. Но когда она с ним познакомилась, он просто транжирил оставленные ими сбережения, и дом, за который два года не платил налогов. Таким образом, дом был возвращен в собственность банка. Джона был очень красив и держал себя в хорошей физической форме. Его шутки были грубыми, что нравилось его друзьям из кабельной компании, но ей пришлось признать, что он мог быть просто очаровательным, хотя, если не добивался своего, становился эгоистичным и жестоким. Но когда его руки не били и не хватали ее, они могли быть теплыми и нежными. И когда посреди ночи он прижимал ее к груди, она могла закрыть глаза и, засыпая под успокаивающий шепот его горячего дыхания на своей шее, притвориться, что это не он.

Не желая попадаться на эту удочку, она опустила голову и проглотила это, соглашаясь с его мерзкими словами и чувствуя себя такой грязной, как он и хотел. Она посмотрела на свои узловатые коленки, едва прикрытые ее не по размеру большой футболкой.

— Зачем ты заставляешь меня говорить тебе такие вещи? — спросил он. — Вот, что я тебе скажу… ты сегодня капризная, Зельда. Это миссис Ути-Пути на тебя так влияет?

Она не ответила. Девушка стиснула челюсти, зная, что сейчас произойдет.

Он схватил ее за волосы и рывком задрал вверх ее лицо.

— Я задал тебе вопрос.

— Я просто устала, — она вздохнула, глядя в его злые зеленые глаза. Он бы ударил ее, если бы она не сказала ему того, что он хотел услышать, а сегодня вечером она была не в настроении терпеть дополнительную порцию боли. Ожидание поездки в Западную Вирджинию уже было достаточно болезненным.

— Я с нетерпением жду завтрашнего дня.

— Так-то лучше, — кивнул он ей, улыбаясь и ослабляя хватку. — Теперь я чувствую себя гораздо лучше. А ты разве не чувствуешь себя лучше?

Она кивнула, заставив уголки своих губ приподняться.

Руки Джона потянулись к его ремню, и от звука звякающей пряжки у нее как всегда кровь застыла в жилах.

— Ты такая красивая, детка. Помнишь, что я сказал раньше? Это был комплимент. Ты самая лучшая, детка. Я серьезно. Лучшая. Как на счет…

У нее скрутило живот, когда вдруг раздался звонок его телефона. Поморщившись от досады, Джона застегнул ширинку и достал из заднего кармана свой телефон. Его лицо сразу же просияло.

— Шон! У нас все готово на завтра, х*есос?

Гризельда смотрела, как Джона развернулся и, не взглянув на нее, вышел из комнаты. Глубоко и неровно вдохнув, она откинулась на кровать. Она смотрела на потолочный вентилятор, медленно вращающийся над головой, и в глазах у нее стояли слезы.

— Детка, прости, если прежде разозлил тебя. Я не должен был грубить тебе.

Гризельда быстро открыла глаза и с удивлением обнаружила, что лежит в постели, под одеялом, телевизор выключен, свет погашен. Она заснула, уставившись на вентилятор, и Джона ее укрыл. Теперь он нежно держал ее сзади, ласково шепча ей на ухо.

— Я без ума от тебя, Зельда. Иногда мне кажется, что я без тебя умру.

Она сосредоточилась на его нежном объятии и попыталась воспрепятствовать его голосу и словам, не давая им проникнуть в уши.

— Ты не хочешь ехать в Западную Вирджинию, детка? Ты когда-нибудь там была?

Она сглотнула вставший в горле комок. Ей снова снился Холден. Это случалось почти каждую ночь, и во сне она возбужденно шевелила ногами под одеялом. Она практически ощущала, как сухая земля Западной Вирджинии просачивается меж ее пальцев. Они наблюдали за мамой-оленихой и ее пестрым от веснушек олененком. «Она уж-ж-жасно красивая, да, Гри?»

В голове стучало, и она со всей силы зажмурила глаза.

— Все будет хорошо.

— Я так возбужден, — прошептал Джона, твердея у нее за спиной. — Я хочу тебя, Зельда.