Не знаю, шутил он тогда или нет. Он хлопнул меня по спине, когда я проходила мимо, довольно сильно так, что я чуть не выронила кувшин. От него пахло элем и кровью лисичек. Мать не промолвила ни слова. Она публично никогда не ругала отца, да и наедине — тоже.
Теперь мне запрещали гулять, я потеряла свободу, ветер, запах волны, пробежки вместе с Сиф по морскому берегу. Видела теперь ее редко. Старый Сул заставлял се тяжко работать и с сетями, и с лодками. Он теперь и пальцем не хотел шевельнуть. Всю работу выполняла Сиф.
В башне мы встречались теперь очень редко. Сиф загорела, как мальчик. Узкая рубашка была ей мала в плечах. Я сшила ей новую. Грудь у нее всегда была маленькой — не то что у меня. Мать мне ее даже перетягивала, чтобы я не выглядела старше своих лет. А грудь Сиф в просторной блузке вообще была незаметна. Когда она закатывала рукава, на натруженных руках ее резко выступали вены. Говорила она теперь, как рыбаки. Я едва ее узнавала. Встречались мы редко, но она всегда старалась оставить для меня какой-нибудь подарок в зарослях рампиона: яркую ракушку, морскую звезду, пятнистую клешню огромного рака.
Мне было почти одиннадцать, а Сиф — около четырнадцати лет. Зима закончилась, наступало полнолуние. Погода стояла теплой для этого времени года. Я увидела длинную прядь водорослей, повешенных на воротах, ведущих к морю. Это был знак: встречаемся в башне. Стало смеркаться, и мне надлежало вовремя явиться к ужину. Мать всегда ругала меня за опоздания, иногда даже щипала. Но Сиф повесила водоросли, и я пошла.
Она не сидела, как обычно, а расхаживала по площадке. Рубашка была разорвана на плече, и она придерживала ее рукой, а сама все ходила, ходила по узкому пространству. Она была выше меня на ширину двух ладоней, и это меня поразило. Дело в том, что, когда мы встречались с ней в прошлом году, то вечно сидели где-нибудь, скорчившись, а не бегали и не гуляли по берегу, как раньше.
Увидев выражение ее глаз, я замерла на последней ступеньке. Оно было дикое, полубезумное. Такой я ее никогда раньше не видела. Лицо ее было красным и исцарапанным.
— Сиф, — выдохнула я. Она тут же меня прервала.
— Я уезжаю. У меня есть лодка.
Я потеряла дар речи. Свечка в моей руке горела и оплывала, стены в ее свете подпрыгивали и танцевали. Я в недоумении покачала головой. Сердце колотилось от быстрого подъема по ступенькам.
— Сул разрешил мне взять се. Он сказал, что она никуда не годится. Но я отремонтировала ее. Она выдержит. Во всяком случае, я как-нибудь доберусь до Джорби.
— О чем ты говоришь? Что ты имеешь в виду? — начала я, но она опять не дала мне говорить. Рука ее сжалась, и костяшки на пальцах побелели.
— Сул опять пил. Начал в полдень. Утром он нашел на берегу выброшенный морем бочонок с красным вином. Совершенно целый, неиспорченный. Только не говори об этом милорду. Забрал весь себе. И мне ни капли.
Слова се шипели и взрывались, как пламя свечи.
— А два часа назад он стал говорить, что я очень хорошенькая, что ему всегда нравились высокие и светловолосые девушки. Он сказал, что я напоминаю ему одну девушку, которую он когда-то знал, только она не была такой худой. А потом спросил, не хотела бы я, чтобы он меня обнял. Мол, я так давно живу с ним под одной крышей, что он уже и позабыл, мальчик я или девочка, так вот, не покажу ли я ему, кто я такая.
Она потрогала рубашку в том месте, где она была разорвана. От ярости ее всю трясло.
— Я ударила его острогой. Потекла кровь. Он упал. Может, я и убила его. Выяснять не стала, — она потерла руку. По коже у меня побежали мурашки.
— Не может быть, чтобы он умер, Сиф, — прошептала я. — Ты не могла ударить его так сильно.
— Могла, и ударила бы еще раз, — пробормотала она и пронзила меня своими серо-зелено-синими глазами. — Даже если он и не умер, здесь я больше не останусь. Уеду из Улиса, иначе сойду с ума.
Теперь меня всю охватило холодом. Я стала трястись.
— Не надо, не уезжай, — воскликнула я. — Я скажу отцу. Он накажет Сула, прикажет ему оставить тебя в покое. Я попрошу кухарку, чтобы она дала тебе место в кухне…
Я замолчала. Сиф перестала ходить. Прислонилась спиной к каменному простенку и посмотрела на меня. Потом недоверчиво рассмеялась.
— Ты думаешь, что твоего отца хоть сколько-нибудь волнует, что со мной будет? — спросила она. — Если бы у него было хоть чуточку совести, он взял бы меня к себе, когда Зара умерла.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — запинаясь, проговорила я. — Мой отец — справедливый и благородный человек…
— Ради бога, не рассказывай мне о твоем «справедливом и благородном» лорде, — опять взъярилась Сиф. Она выпрямилась и отодвинулась от стены. — Это он, такой справедливый и благородный, оставил меня на попечение Сула на все эти годы, — она готова была закричать. — Да твой прекрасный благородный отец женился бы на моей матери, если бы родилась не я, а мальчик! Я нащупала за спиной стену и прислонилась к ней. Мне нужна была сейчас опора. Я не сводила глаз с Сиф. Она не подошла ко мне.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — прошептала я наконец,
— Во имя Гунноры, — задохнулась Сиф, — Кто же, ты думаешь, был моим отцом?
Я не ответила. Не могла. Я почувствовала, что бледнею. Ни за что в жизни, ни на один миг не могла я предположить такое. Но если бы я даже озадачилась этим вопросом, то уж решила бы, что это Сул.
— Он обещал, что поможет ей благополучно добраться до Верхнего Холлека, — говорила Сиф, — и даст денег на дорогу. Он обещал сам ее отвезти на север, но позже, после того как его положение лорда на острове станет более прочным, — Сиф прислонилась затылком к стене. — Она со временем полюбила его. Он был к ней добр. Она мне об этом говорила. Но она не родила ему наследника. Родила меня. Поэтому он женился на твоей матери, а моей пришлось самостоятельно искать путь домой.
— Этого не может быть, — прошептала я. Голос мой дрожал. Я готова была расплакаться. — Мой отец никогда…
— Не был так бесчестен? — закончила она за меня и устало вздохнула. Теперь она говорила негромко, но в словах ее звучала ярость. — Радуйся тому, что он был бесчестен. Тебе это пошло на пользу. Иначе это я ходила бы в твоих красивых платьях, а ты бы никогда не родилась.
Мы молча смотрели друг на друга. Весенний вечерний воздух был холоден. Глаза ее наконец обратились на меня с мольбой.
— Мне нужна еда, Элис. Лодка у меня уже есть.
Я зарыдала. Удержаться я не могла. Неужели она и в самом деле задумала это. Не могла же Сиф и в самом деле уехать от меня.
— Куда ты поедешь? — выговорила я наконец. Сиф повернулась и опять зашагала взад и вперед.
— Не знаю. Сначала — в Верхний Холлек. Наймусь в моряки. Они подумают, что я мальчик.
— Да нет, — сказала я. — Они скоро узнают правду.
— Прежде чем узнают, поеду дальше, — проворчала Сиф. — Поеду на север. И найду Врата моей матери.
Все это было ужасно глупо, начиная с того, что она вообще уедет с острова.
— Они никогда тебя отсюда не выпустят, — сказала я. — Даже если Сул и не умер, они не поднимут для тебя цепь в гавани.
— А я оттуда и не поплыву, — отрезала моя сестра. Меня охватила паника.
— Да ведь ты утонешь, как когда-то твоя мать. Умрешь на скалах!
Она перестала ходить и подошла ко мне. Она стояла на площадке, а я — на ступеньках. Сиф протянула руку и дотронулась до моего плеча.
— Сейчас середина месяца, Элис, — прошептала она и удивленно посмотрела на меня. — Через два дня полнолуние. Весенний прилив. Вода глубока. Разве тебе это неизвестно?
Я покачала головой. Прожив на острове всю свою жизнь, я ни разу не садилась в лодку и ничегошеньки не знала о приливах. Сиф крепче сжала мое плечо.
— Ты должна мне помочь, — сказала она. — У Сула нет никаких припасов, а у меня не было времени делать их. Я думала, что у меня впереди еще один год. Но придется ехать сейчас, сегодня ночью. Сама я не могу пойти в кухню, а ты можешь.