— Это честный контрабандист. Можете не сомневаться. Но скуп! — аптекарь воздел руки к потолку. — Как сто тысяч скряг! Вы ему больше десяти рублей ни в коем случае не давайте!

Аптекарь оставил Бабушкина одного, ушел куда-то в глубь аптеки. Вскоре вернулся, неся на ладони золотую монету.

— Это вам, — улыбнулся он. — От киевских друзей. Не помешает, а?

Еще бы! У Бабушкина было всего два рубля и горсточка мелочи. Лежа на соломе в товарном вагоне, он всю дорогу до Киева мучительно ломал себе голову: где бы раздобыть еще денег? И вот — как в сказке!..

Бабушкин сунул золотую десятирублевку в карман, но аптекарь замахал руками:

— Нет, нет!

Забрал монету. Потом оторвал у Бабушкина со студенческой тужурки пуговицу.

Бабушкин не понимал: что он делает?

Аптекарь ловко обтянул монету синей материей и пришил Бабушкину к тужурке вместо пуговицы.

— Хитро! — сказал Бабушкин. — А зачем?

— О, вы не знаете, сколько жулья вокруг! — засуетился аптекарь. — Вам придется ночевать в кабаках, и на постоялых дворах, и бог знает где. Вам мигом очистят карманы. А так — целее…

Аптекарь сам купил Бабушкину железнодорожный билет и посоветовал сесть в поезд перед самым отправлением, когда уже прозвучат удары станционного колокола и свисток обер-кондуктора.

Вскоре Иван Васильевич был уже в пограничном селении. Он легко нашел шинок[3] Драховского.

Шинкарь — длинный, сутулый, с маленьким, с кулак величиной, лицом и большим носом — узнав, что незнакомцу надо переправиться через границу, сразу заявил, что это неимоверно трудно, и запросил пятьдесят рублей.

Но Бабушкин, сославшись на аптекаря, предложил "красненькую" и ни копейки больше.

Торговались долго. Шинкарь подробно объяснял Бабушкину, как он рискует, переправляя людей в Германию, сколько взяток должен давать…

— Красненькая, — твердил Бабушкин.

Шинкарь говорил, что у него девять детей и всех надо накормить, одеть, обуть…

— Красненькая, — повторял Бабушкин.

Он держался твердо: все равно, кроме той золотой десятирублевки, денег у него не было.

Наконец шинкарь убедился, что с Бабушкина больше не возьмешь. Он скис и, что-то недовольно бормоча по-польски, согласился.

Бабушкин вышел во двор, украдкой оторвал пуговицу с тужурки и, вернувшись в кабак, передал шинкарю золотую монету.

Вскоре Бабушкин лег спать. В три часа ночи его должны были разбудить.

"Что такое граница? — думал Иван Васильевич, засыпая. — Колючая проволока? Глубокий ров с водой? Часовые? Река? Или, может быть, просто черта, полоса?"

Ночью, под проливным дождем, Бабушкин с шинкарем углубились в лес. Капли барабанили по листве, ветер, глухо гудя, раскачивал стволы. Ноги то и дело глубоко проваливались в топкое месиво. Иногда шли прямо по воде: очевидно, тропинка превратилась в русло вновь рожденного потока.

"Луна бы вышла. Или хоть молния", — думал Бабушкин.

В кромешной темноте он ничего не различал и шагал, выставив руки вперед. Ему казалось, сейчас он с разгона налетит на дерево.

К счастью, контрабандист, как сова, хорошо видел во мраке. Шли долго. Шинкарь впереди, Бабушкин — в двух шагах за ним. Вымокли до нитки.

Начало светать. Вскоре лес поредел. Впереди торчал столб. На нем распластался черный двуглавый орел с огромными раскинутыми крыльями: российский герб.

Вдруг сзади, сквозь шум дождя, послышался цокот копыт. Похоже было, скачут два всадника.

Шинкарь прислушался.

— Сюда ехают, — побледнев, шепнул он Бабушкину. — О матка боска![4] Пусть пан побегит! Быстрей!

Бабушкин побежал. Мелькнул другой столб. На нем тоже чернел хищный орел, но не двуглавый, а с одной головой.

"Германский! — на бегу догадался Иван Васильевич. — Неужели это и есть граница?!"

Пробежав с полкилометра, он, задыхаясь, упал на траву.

Потом пробрался к видневшимся вдали домишкам. Это была станция. Названия ее Бабушкин не знал.

Дождь кончился. Иван Васильевич лег в лесу на полянке возле железнодорожного полотна. От его мокрой студенческой формы шел пар: одежда быстро сохла на солнце.

Показался поезд. Иван Васильевич притаился в кустах, пропустил первые вагоны и на ходу вскочил на товарную платформу в середине состава. Ждать хвостового вагона нельзя: там наверняка едет проводник.

Бабушкина сильно тряхнуло, ударило коленями о какую-то скобу, но он не разжал рук…

Иван Васильевич обходными путями, минуя станционные постройки, вышел на привокзальную площадь. Вот он какой, Штутгарт! Трижды менял поезда Бабушкин после границы, прежде чем добрался до него. И все-таки — Штутгарт! Настроение у Бабушкина было самое радужное: итак, первая часть побега осуществлена! Скоро, очень скоро он увидит Ленина!

Бабушкин шел по веселым, празднично-пестрым улицам. Сняв фуражку, подставив голову солнцу, он улыбался: все отлично!

И вдруг, проходя мимо парикмахерской, он бросил случайный взгляд на зеркало в витрине и чуть не обомлел. "Негр" убедился, что в его черных как деготь волосах появились зеленые пряди! Да, да, не какие-нибудь каштановые, или рыжие, или русые. Именно зеленые!

Бабушкин остановился. Подождал, пока схлынут прохожие. Когда на панели стало пусто, он снова внимательно оглядел себя в зеркале.

Черт побери! Пряди были ядовито-зеленые и притом спереди, на самом виду. Действуя "пятерней" как расческой Бабушкин попытался по-другому уложить волосы. Получилось еще хуже: у зеленых прядей обнаружились грязно-малиновые подтеки.

"Негр Джимми", — хмуро вспомнил Бабушкин. — Вот тебе и патентованная красочка! Облезла!"

Попробовал сделать челку. Не помогло.

"С такими волосами не то что шуцман — любой мальчишка заподозрит неладное", — покачал головой Бабушкин.

Единственное, что он смог придумать, — нахлобучил поглубже студенческую фуражку, давно уже потерявшую свой щегольский вид, и решил нигде не снимать ее.

Зайти в парикмахерскую и остричь волосы Бабушкин не мог: его, конечно, задержали бы.

Правда, Германия не выдавала русскому царю политических беженцев и даже предоставляла им приют, но у Бабушкина не было паспорта. Как тут докажешь, что ты не вор, не убийца, не бродяга?!

Бабушкин шел по улицам и у прохожих спрашивал:

— Дитц? Где Дитц?

Оказалось, найти его нетрудно. Дитц держал большой книжный магазин в центре города.

Бабушкин постоял перед огромным зеркальным стеклом витрины, за которым были красиво разложены книги, посмотрел на внушительную вывеску: на обоих ее концах тоже были изображены книги.

"Туда ли я попал? — подумал он. — Ведь Дитц — революционер? И, кажется, из рабочих. А тут…"

Из магазина вышла изящно одетая седая дама, вслед за ней — нарядный господин с тросточкой.

Бабушкин провел ладонью по щеке; под рукой — густая, колючая щетина.

"С самого Екатеринослава не брился! — вспомнил он. — И когда соскоблю эту шерсть — неизвестно!"

Посмотрел на свой потрепанный, грязный студенческий костюм, сапоги, измазанные глиной, и покачал головой.

Но делать нечего. Бабушкин решительно толкнул дверь и вошел в сверкающий книжный магазин.

— Господин Дитц? — спросил он у продавца.

Тот изумленно оглядел оборванца и молча показал за прилавок, где виднелась обитая кожей дверь.

Бабушкин вошел. Маленькая комната — кабинет хозяина: письменный стол, два книжных шкафа, два кресла и диван.

Дитц — усатый, обрюзглый старик с полным, умным лицом и сигарой в углу рта, одетый в добротный черный костюм, — увидев странного посетителя, так растерялся, что даже не предложил ему сесть.

К счастью, Дитц немного говорил по-русски: когда-то был в Петербурге.

Но Бабушкин этого не знал.

"Как же я объяснюсь с ним?" — волнуясь, подумал он.

Бабушкин видел: старик глядит на него подозрительно, чуть не враждебно.