В тот же день хоронили Азада. Душный, теплый, почти летний день, несмотря на то, что стоял еще только март. На кладбище многие сняли свои пальто и плащи и держали их, перебросив через руку, солнце блестело нестерпимо, мулла читал молитвы густым спокойным голосом - смерть для него была работа, всего лишь работа, средство для существования; над ними пролетел самолет, на несколько секунд абсолютно заглушив заупокойные молитвы муллы своим нарастающим гулом.

Ночью он долго не мог заснуть. Плакать не хотелось, он мог трезво размышлять, но в то же время ему казалось странным, что он не может проникнуться этой страшной потерей самого, может быть, близкого человека на свете. На миг проскользнуло в мозгу, что он, непонятно как, охвачен бездушностью и черствостью брата по отношению к окружающим, равнодушием, которое характерно было для покойного. Он лежал без сна, и чем дальше, тем труднее, тем почти невозможнее было ему осознать горе, прочувствовать всю неизмеримую глубину его... Что-то странное, необъяснимое творилось в его душе. Потом он заснул и приснился ему его брат-близнец, Фуад, который уехал в Москву и вот уже три года, как там женился. - Смотри же, -говорил он Фуаду на прощание, - будь осторожен, сам знаешь, какое время смутное. Звони почаще, мама будет беспокоиться, понадобятся деньги, дай знать, пришлю моментально.

Фуад кивал, соглашаясь, но во взгляде его была непонятная ему отрешенность, туманность, видно было, что мыслями он далеко отсюда, от брата. Это его сердило.

- И не будь разиней, - сказал он в сердцах. - Люди только того и ждут, чтобы тебя облапошить. Научись жить.

Фуад улыбнулся ему вдруг такой беззащитной, мягкой, доброй улыбкой, будто они прощались навсегда. И он понял, что никогда тот не научится жить, и будут его постоянно обманывать, и он в ответ будет вот так вот, как сейчас, улыбаться. У него сердце защемило.

- Обнимемся, брат, - сказал он.

Они обнялись. Потом он полез в карман и вытащил деньги.

- Ничего не говори, - сказал он. - Ты уезжаешь. Не помешает. Бери.

- Нет, не надо, - сказал Фуад, осторожно отстраняя от себя руку брата с деньгами. - Ты с мамой, тебе будет тяжелее, оставь. - Бери, тебе говорят, - он насильно впихнул деньги в карман брату. - Для тебя отложил. Не такие уж большие деньги - тысяча баксов. На первых порах может сгодиться, пока устраиваться будешь.

И Фуад уехал.

Утром он проснулся с тяжелой головой, к тому же еще и сердце побаливало, чего раньше с ним никогда не случалось, никак не мог вспомнить, что видел во сне, встал, оделся. Надевая пиджак, по привычке пощупал нагрудный карман: он был пуст. Этого не могло быть: он отлично помнил, что там лежали деньги, тысяча долларов, которые он положил перед отъездом... Он тряхнул головой, будто отгоняя наваждение. Перед каким отъездом?.. Что за чушь? Как каким? Перед отъездом из Москвы... Да? А что же он там делал, в Москве? Нет, этого быть не может, он здесь, дома, и последние десять лет никуда из Баку не выезжал, мама постоянно болела да и дела всякие... Нет, конечно же, он вспомнил: он вчера выиграл в казино эти деньги, и в тот же день вложил их в дело, приятель едет в Дубай за товаром, он отдал ему и просил привезти и на его тысячу тоже. Вот и все...

Мама, тяжело переставляя ноги, вощла в его комнату. Она очень по старела, заметил он про себя, впрочем, тут же прибавил он, вполне естественно, что, чем больше живешь, тем больше старишься, обратного процесса, к сожалению, нет. Некоторое время она молча, тяжело переводя дыхание, смотрела на него.

- Фуад, - сказала она тихо.

Он недоуменно посмотрел на нее. Она присела на краешек кровати. - Нет больше нашего Азада, - она всхлипнула. - Что ты, мама, - сказал он. - Я здесь, не плачь.

Но она продолжала плакать и причитать о чем-то своем. Мама совсем больна, подумал он, и тут вовремя вспомнил, что у него сегодня утром важная встреча. Я всю ночь не спала, вспоминала его, каким он был, - продолжала она, тихо плача, не замечая его суетливых движений. - Он много мне крови попортил, много нервов потрепал, бывало, ночами не сплю, жду его, волнуюсь, а он ни на утро, ни на следующее не приходил, пропадал по суткам, по неделям, я на первых порах звонила в милицию, по больницам, по моргам искала его, - она вдруг громко зарыдала, - но пусть лучше так, пусть все, что угодно, лишь бы был, лишь бы был мой сынок, - она немного помолчала и снова заговорила, поглядев на него. -Не то, что ты, сыночек, он был полной противоположностью тебе, будто вы не только не близнецы, но и не братья вовсе, совсем на тебя не был похож, ты спокойный, рассудительный, тихий, а от него, помнишь, вся улица в детстве плакала, как выходил, все прятались, знали - жди неприятностей, как Азад показался на улице... Ты что, Фуад, куда-то собираешься? ..

Эти двое ждали его, как договаривались, в маленьком, безлюдном переулке, аппендицитовым отростком уходящем от одной из центральных улиц города. Завидев его, они подошли и молча передали ему кулек из плотной бумаги, какие продают здесь на базарах. Он, не говоря ни слова, заглянул в кулек - там лежали деньги: две внушительные пачки зеленых купюр.

- Как договаривались, - сказал один из них. - Будешь пересчитывать?

Он помотал головой.

- Не беспокойся, - сказал второй. - Как в аптеке. Бумажка к бумажке.

- Созвонимся, - сказал первый, и они ушли.

Он взял кулек под мышку и вышел из переулка. Ноги сами привели его к Лале. Входя в подъезд, он поднял голову, оглядел фасад дома, окна на втором этаже, дом казался знакомым, а в подъезде он к тому же отчетливо вспомнил запахи, острые, сложные, неприятные запахи, которые никакими силами нельзя было выветрить отсюда. Как давно я здесь не был, подумал он, поднимаясь по лестнице, и тут вдруг очень ярко вспомнил объятия Налы, ее стоны в постели, которые приводили его в неистовство, их с ней любимые позы. Она открыла ему дверь и чуть не вскрикнула, увидев его на пороге. Вид у нее был крайне утомленный, усталый.

- Ты?! - в каком-то суеверном ужасе воскликнула она.

- А ты кого-то другого ждала? - спросил он входя.

- А? Что тут неожиданного, в моем приходе?

- Нет... - растерянно проговорила она. - Но мне... мне...

- Что тебе? - спросил он, проходя в комнату и спокойно разваливаясь на диване.