Увидев прохожего, Параня останавливалась, принималась сучить ногами черной заскорузлой пяткой скребла расчесанную до болячек голень, глаза на минуту останавливались - провально-темные, с диким разбродом, один направлен в душу, другой далеко в сторону. При первом же звуке сиплого голоса глаза срывались, начинали суетливую беготню.
- Он все видит!.. Он все знает!.. Ужо вас, ужо!.. На мне венец! Жених положил... Родной и любимый... На мне его благость... Ужо вас! Ужо!..
Слова, то сиплые, то гортанные, то невнятно жеванные, сыпались, как орехи из рогожи, пузырилась пена в углах синих губ.
- Забижали... Ужо вас... Он все видит... Родной и любимый, на мне венец...
Все сбегались к ней, сбивались в кучу, слушали словно в летаргии, не шевелясь, испытывая коробящую неловкость, боясь и глядеть в косящие глаза дурочки и отводить взгляд.
- Великий вождь милостивый!.. Слышу! Слышу тебя!.. Иду! Иду!.. Раба твоя возлюбленная...
Любой и каждый много слышал о Сталине, но не такое и не из таких уст. Мороз продирал по коже, когда высочайший из людей, вождь всех народов, гений человечества вдруг становился рядом с косоглазой дурочкой. Мокрый от слюней подбородок, закипевшая пена в углах темных губ, пыльные, никогда не чесанные гривастые волосы, и блуждающие каждый по себе глаза, и перекошенные плечи, и черные, расчесанные до болячек ноги. Сталин - и Параня! Смешно?.. Нет, страшно.
Со всех сторон спешили, чтобы упиться этим преступным страхом. Слушали и молчали. Боже упаси обронить даже не слово, а вздох, дрогнуть хоть бровью. Боже упаси выделиться из остальных. Молчи и слушай, ничего не выражай лицом, кроме каменности.
- Вижу! Вижу! Свет ангельский!.. Свет! Свет! Светоч!.. Вождь и учитель... Венец принимаю!.. Ужо вам! Ужо! - Параня начинала дергаться, пена гуще вскипела в углах вывернутых губ.
Ваня Душной, придерживая кобуру нагана, припечатывая на каблук, подошел, озабоченно сопя, раздвинул плечом сборище, встал перед дурочкой. Та грозила в воздух немытым кулачком:
- Ужо вам!
- Ты!.. Тоже за агитацию?.. Сматывай, недоделанная, чтоб руки не пачкать! - Развернулся кругом, лицом к народу. - А вы!.. По какому случаю стянулись на митинг? Топай но домам, покуда я добрый!
Но из толпы подали голос:
- Высоко берешь, Ванька. Не сорвись. Она тут товарища Сталина хвалит, ты ей рот затыкать...
И Ваня Душной осекся, переступил с сапога на сапог.
- Но кто ее уполномочил?.. Что это будет, коль каждая шалава на вождя набросится, пусть даже с хвальбой?..
Посовестил, однако крутых мер не принял, рванул за инструкцией в отделение к товарищу Кнышеву.
Начальник районного отделения милиции Кнышев человек пожилой, многосемейный, страдавший дамской болезнью мигренью, любил прибедняться: "Мы люди маленькие, высокий замах не для нас. Пьяницу скрутить иль жулика сцапать вот наш скромный вклад в дело социализма".
Люди с высоким районным замахом вроде Дыбакова, наверное, сейчас уже рубят лес где-то в холодной Сибири, а Кпышев как сидел, так и сидит на своем мосте, рассчитывает сидеть и дальше.
Он схватился за голову, когда узнал о том, что поселковая дурочка Параня выдает себя за невесту товарища Сталина. Сразу же позвонил в одно место, в другое, во время разговоров сильно потел, сто раз говорил "виноват", наконец положил трубку и решительно приказал Ване Душному:
- Бери!
И вот через весь поселок Ваня Душной, время от времени прикладываясь коленом к тощему мешковинному заду, провел хнычущую невесту великого вождя всех народов в предварилку.
Параня не первая. Многих за вождя взяли в поселке и в прошлом году и в нынешнем, возмущаться - да боже упаси! - в голову не приходило. Наоборот, Симаха Бучило, после того как забрали Дыбакова, обличал его без просыпу трое суток:
- Он в очках ходил! И в галстуке! Простой народ нонче должон властвовать! Тот что без галстуков!.. Я - за!.. Я за расстрел голосую!..
И голосовал перед прохожими сразу обеими руками.
Симаха Бучило обличал бы и дальше, да Ваня Душной перебил - утащил в милицию на всякий случай, чтоб не докатился до перегибчиков.
Но странно - поселковые массы восприняли вдруг арест Парани неодобрительно. На улицах начались гадания не слишком потаенные, даже не шепотом, даже порой на басах.
- Она же товарища Сталина хвалила, не Троцкого.
- Зазорно вроде товарищу Сталину-то с ней женихаться...
- Что тут зазорного? Прежде всегда ушибленных девок считали - Христовы, мол, невестушки.
- Сравнила, кума, шильце с рыльцем. Одно дело там Христос, другое сам товарищ Сталин...
- А чего бы не сравнить? Христос богом был, куда уж выше, тыщу лет на него молились.
- Нет, как ни кинь, по-старому или по-новому, а промашечка вышла хвалила, а ее цап!
- Промашечка? Ой, братцы, не тем пахнет! Не-ет! За любовь к отцу и учителю - в холодную? Не-ет, братцы, тут не промашечка, умысел ищи!
Находились и такие, кто даже Параню брал под сомнение: будь бдителен, враг повсюду, отцу родному не верь, почему нужно оказывать доверие какой-то дурочке?
- А что, ежели она того... замаскированный агент из какой-нибудь Англии?
- Вроде ты не знаешь, из какой такой она державы иностранной...
- Знать-то знаю, но все-таки... Могли и завербовать: притворяйся убогенькой, сообщай тайные сведения...
- Тайные-то сведения не на улицах валяются, они, простота, по учрежденьицам лежат. Вот если б она проникла куда, хоть в контору "Утильсырье", тогда подозревай, слова не скажу.
- Но замечено за Параней - чиста.
И общий возмущенный клич по поселку:
- Так за что ее, братцы, губят? Живая душа как-никак!
Никто другой из арестованных - тот же Дыбаков хотя бы - такой защиты не вызывал: "Живая душа гибнет!"
Шумел поселок, и ходил сторонкой в парусиновых брюках инкассатор Молодцов Андрей Андреевич, человек приятной наружности, культурного поведения - себе на уме...
- Писать надо, писать самому...
- До самого, поди, не долетит - высоконько. Лучше кому следует нужное словечко подпустить...
Нужное словечко было подпущено, и без промашки, кому следует.
Через несколько дней начальнику милиции Кнышеву позвонили:
- Ты, такой-рассякой, свихнулся?!
- Виноват...
- Думаешь, мы все с тобой за компанию отправимся петь в один голос "Солнце всходит и заходит"?
- Виноват, не пойму.
- Нет уж, пой ты, пташечка, мы послушаем...
- Виноват. Узнать позвольте, в чем дело?
- На чью агентуру работаешь, сволочь?
- Виноват!
- Не отвертишься. Сигнальчик поступил, что ты, провокатор, за сердечное выражение любви и преданности к товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу людей в холодную сажаешь!..
Кнышев имел слабую голову, подверженную деликатной болезни, но достаточно крепкое сердце - удар снес и понял, что нужно срочно изобличить и обезвредить истинного виновника диверсии, иначе обезвредят его самого.
Он вызвал к себе Ваню Душного. Тот встал у дверей - приземистый, в выгоревшей до невнятного воробьиного цвета гимнастерке, просторный в плечах, ноги в неуклюжей косолапой стоечке, лицо губастое, простодушно-суровое и готовность на нем: кого, товарищ начальник?..
- А разреши-ка, Савушкин, проверить мне твое личное оружие... Как отдаешь, лапоть?! Как отдаешь?! Начальству оружие вместе с поясом и кобурой подают. Вежливенько!.. Вот так-то!.. Посмотрим, посмотрим... Ты им гвозди вбивал, что ли?
- Не гвозди - замок. У самогонщицы Глашки Плетухиной... Нет, говорит, ключей, и все тут. Пришлось сбить замок.
- А патроны куда использовал?
- Сроду их не бывало. Сами знаете - для красы носим эти штуки.
- Не в порядке оружие, не в порядке. Спрячем его... - И Кнышев сунул пояс с кобурой в свой письменный стол, а затем - как подменили вдруг человека - с замогильной угрозой: - На чью агентуру работаешь, сволочь?
- Чего?