-- Имел удовольствие слышать-с. Очень приятно-с. Отставной штабс-капитан Безрылов.

Безрылов поднес руку к козырьку и молодцевато щелкнул шпорами.

-- Отлично-с. Теперь мы можем приступить к исследованию. Отделаем по-военному, живо, пока еще засветло. Эй, понятые, сюда!..

Караульные крестьяне приблизились к начальству и все вместе двинулись к мертвому телу. Первым подошел очень развязно Безрылов и сразу отдернул весь полог. Мы все отшатнулись при виде открывшейся при этом картины. Вся грудь убитого представляла одну зияющую рану, прорезанную и истыканную в разных направлениях. Невольный ужас охватывал душу при виде этих следов исступленного зверства. Каждая рана была бы смертельна, но было очевидно, что большинство из них нанесены мертвому.

Даже господин Безрылов потерял всю свою развязность. Он стоял неподвижно, держа в руке конец полога. Его щеки побагровели, а концы усов угрожающе торчали, как два копья.

-- Ррак-ка-льи! -- произнес он, наконец, и как-то глубоко вздохнул.

Быть может, в этом вздохе сказалось сожаление о том, что для господина Безрылова нет уже возврата с пути укрывательства и потачек.

Он тихо закрыл полог и обратился к Проскурову, который, между тем, уставился на него своими упорными глазами.

-- Пожалуйста, -- попросил заседатель, опуская глаза, -- опишем при вскрытии, завтра... Теперь исследуем обстановку и перенесем тело в Б.

-- А там произведем допрос арестованному по этому делу, -- сказал Проскуров жестко.

Глаза Безрылова забегали, как два затравленные зверька.

-- Арестованному? -- переспросил он. -- У вас есть уже и арестованный?.. Как же мне... как же я ничего не знал об этом?

Он был жалок, но тотчас же попытался оправиться. Кинув быстрый, враждебный взгляд на крестьян и на своего ямщика, он обратился опять к Проскурову:

-- Вот и отлично-с. У вас дело кипит в руках... зам-ме-ча-тельно...

VIII. "Иван тридцати восьми лет"

Около полуночи, отдохнув несколько и напившись чаю, чиновники приступили к следствию.

В довольно просторной комнате, за столом, уставленным письменными принадлежностями, поместился по середине Проскуров. Его несколько комичная подвижность исчезла; он стал серьезен и важен. Справа уселся Безрылов, успевший совершенно оправиться и вновь приобретший свою армейскую развязность. Во время короткого роздыха он умылся, нафабрил усы и взбил свои седоватые кудри. Вообще, Безрылов стал бодр и великолепен. Похлебывая густой чай из стоявшего перед ним стакана, он посматривал на следователя со снисходительною улыбкой. Я уселся на другом конце стола.

-- Прикажите ввести арестованного, -- сказал Проскуров, подымая глаза от листа бумаги, на котором он быстро писал форму допроса.

Безрылов кивнул только головой, и Евсеич бросился вон из избы.

Через минуту входная дверь отворилась, и в ней резко обрисовалась высокая фигура того самого мужчины, которого я видел с Костюшкой на перевозе задумчиво следящим за облаками.

Входя в комнату, он слегка запнулся за порог, оглядел то место; за которое задел, потом вышел на середину и остановился. Его походка была ровна и спокойна. Широкое лицо, с грубоватыми, но довольно правильными чертами, выражало полное равнодушие. Голубые глаза были несколько тусклы и неопределенно смотрели вперед, как будто не видя ближайших предметов. Волосы подстрижены в скобку. На новой ситцевой рубахе виднелись следы крови.

Проскуров передал мне "форму" и, подвинув перо и чернильницу, приступил к обычному опросу.

-- Как зовут?

-- "Иван тридцати восьми лет".

-- Где имеете место жительства? :

-- Без приюту... в бродяжестве...

-- Скажите, Иван тридцати восьми лет, вами ли совершено сего числа убийство ямщика Федора Михайлова?

-- Так точно, ваше благородие, моя работа... Что уж, видимое дело...

-- Молодец! -- одобрил бродягу Безрылов.

-- Что ж, ваше благородие, зачем чинить напрасную проволочку?.. Не отопрешься.

-- А по чьему научению или подговору? -- продолжал следователь, когда первые ответы были записаны. -- И откуда у вас те пятьдесят рублей тридцать две копейки, которые найдены при обыске?

Бродяга вскинул на него своими задумчивыми глазами.

-- Ну, уж это, -- ответил он, -- ты, ваше благородие, лучше оставь! Ты свое дело знаешь, -- ну, и я свое тоже знаю... Сам по себе работал, больше ничего... Я, да темная ночка, да тайга-матушка -- сам-третей!..

Безрылов крякнул и с наслаждением отхлебнул сразу полстакана, кидая на Проскурова насмешливый взгляд. Затем он опять уставился на бродягу, видимо любуясь его образцовою тюремною выправкой, как любуется служака-офицер на бравого солдата.

Проскуров оставался спокоен. Видно было, что он и не особенно рассчитывал на откровенность бродяги.

-- Ну, а не желаете ли сказать, -- продолжал он свой допрос, почему вы так зверски изрезали убитого вами Федора Михайлова? Вы имели против покойного личную вражду или ненависть?

Допрашиваемый смотрел на следователя с недоумением.

-- Пырнул я его ножиком раз и другой... -- Более, кажись, не было... Свалился он...

-- Десятник, -- обратился Проскуров к крестьянину, -- возьмите свечу и посветите арестанту. А вы взгляните в ту комнату.

Бродяга все тою же ровною походкой подошел к двери и остановился. Крестьянин, взяв со стола одну свечу, вошел в соседнюю горницу.

Вдруг жиган вздрогнул и отшатнулся. Потом, взглянув с видимым усилием еще раз в том же направлении, он отошел к противоположной стене. Мы все следили за ним в сильнейшем волнении, которое как будто передавалось нам от этой мощной, но теперь сломленной и подавленной фигуры.

Он был бледен. Некоторое время он стоял, опустив голову и опершись плечом о стену. Потом он поднял голову и посмотрел на нас смутным и недоумевающим взглядом.

-- Ваше благородие... хрестьяне православные, -- заговорил он умоляющим тоном, -- не делал я этого... Верьте совести -- не делал!.. Со страху нешто, не помню... Да нет, не может этого быть...

Вдруг он оживился. Глаза его в первый раз сверкнули.

-- Ваше благородие, -- заговорил он решительно, подходя к столу, -пишите: Костюшка это сделал, -- Костинкин -- рваная -- ноздря!.. Он, беспременно он, подлец!.. Никто, как он, человека этак испакостил. Его дело... Все одно: товарищ, не товарищ-- знать не хочу!.. Пишите, ваше благородие!..

При этой неожиданной вспышке откровенности Проскуров быстро выхватил у меня перо и бумагу и приготовился записывать сам. Бродяга тяжело и как будто с усилием стал развертывать перед нами мрачную драму.

Он бежал из N-ского острога, где содержался за бродяжество, и некоторое время слонялся без дела, пока судьба не столкнула его, в одном "заведении", с Костюшкой и его товарищами. Тут в первый раз услышал он разговор про покойного Михалыча. "Убивец", мол, такой человек, его ничем не возьмешь: ни ножом, ни пулей, потому заколдован". -- "Пустое дело, господа, -- я говорю: -- не может этого быть. Всякого человека железом возьмешь". -- "А вы, спрашивают, кто такие будете, какого роду-племени?" -- "А это, говорю, дело мое. Острог -- мне батюшка, а тайга -- моя матушка. Тут и род, тут и племя, а что не люблю слушать, когда, например, пустяки этакие говорят... вот что!" Ну, слово за слово, разговорились, приняли они меня в компанию свою, полуштоф поставили, потом Костинкин и говорит: "Ежели вы, говорит, человек благонадежный, то не желаете ли с нами на фарт (Фарт -- по-сибирски -удача, дело, обещающее выгоду) итти?" -- "Пойду", говорю. "Ладно, мол, нам человек нужен. Днем ли, ночью ли, а уж в логу беспременно дело сделать надо, потому что капиталы повезет тут господин из города большие. Только смотри, говорит, не хвастаешь ли? Ежели с другим ямщиком господин этот поедет, сделаем дело, раздуваним честь честью... Ну, а ежели "убивец" опять повезет, -- мотри, убегешь". -- "Не будет этого, говорю, чтоб я убег". -- "Ну, ладно, мол: ежели имеешь в себе такой дух, то будешь счастливый человек, -- за "убивца" можешь себе награду получить большую!.."