Правда, меня попытались задержать в качестве главного свидетеля (или обвиняемого?), на что я ответил, что выполняю спецзадание генерала Бармалейчика и все предложения к нему. На Петровке его хорошо знают, как облупленного. На этом и разошлись с исполнительным и бдительным товарищем в модном костюмчике суконной фабрики «Мосшвея».

Мы загрузились в джип, он был теплым, как остров. Солнечный реактор снова начинал работать на полную мощность.

Молчали. У Полины был виноватый вид, будто ТТ принадлежал ей и она передала его подруге. На долгую память. Наверное, девочка начинала понимать, что мы и вправду находимся не на театральных подмостках и никакой гений режиссера не в состоянии вернуть мизансцену на час назад. До рокового, простите, хлопка.

Я задумался, как богатырь на распутье. По какой дорожке нам покатить? Искать импозантного Фредерико или младшенькую из семейства Лариных? С кем больше шансов повстречаться? И где?

Где-то я уже встречал информацию про семейство Лариных. Странно, фамилия на слуху, а вспомнить не могу. Склероз. Есть старшенькая Татьяна, а как зовут младшенькую?.. Если их знала Нинель Шаловна, значит, они близкие знакомые Рафаэля? По двору? По школе?.. Снова напугать до смерти боевых нянечек, техничек, завуча и библиотекаря по имени…

— Куда, командир? — прервал мои мысли Никитин, точно пьяный электрик перерезал провода и весь дом погрузился во мрак.

— А я знаю? — пожал плечами. — Фамилия Лариных тебе ничего?.. Такого?..

— Да нет вроде. — Никитин сделал вид, что задумался. — У нас старшина был. Ларин. Еще тот поганец. Гонял молодняк по десять километров… Утром и вечером. И по выходным. А?

— Заметно, — сказал я. — Мозги до сих пор не вернулись на место.

— Ааа, — добродушно отмахнулся Никитушка, зная мой единственный недостаток. От моих шуток кони дохнут. И люди.

— У Пушкина есть про помещика Ларина, — вспомнила Полина. — В «Евгении Онегине».

— О! — насторожился я. — А не посетить ли нам бедного Евгения? С утюжком. Наверное, он-то знает про эту старшенькую и младшенькую…

— И у пушкинского Ларина была старшая Татьяна и младшая…

— Полина, — оборвал я девушку. — Ну, какой Пушкин сейчас?.. Ты посмотри вокруг, кому какое дело до Пушкина, если себя забывают.

— И помнят, и читают, — твердо сказала Полина. — И вам бы не мешало…

— Поля, — сказал я. — Лучше не мешай…

— Пожалуйста, — вздорно хмыкнула.

— Так, на чем мы остановились?

— На Евгении, который Евгения, — хохотнул мой товарищ.

— Ну что? — принимал я решение. — К нему?

— Можно, — проговорил Никитин. — Ать твою! — И потянулся к телефону спутниковой связи, как собака академика Павлова к миске с перловой кашей. Аллё? Чего? Какой Бармалей? Да, пошшшел…

Реакция Полины оказалась быстрее моей. Она вырвала трубку из грубых лап водилы и закричала радостно:

— Бармалейчик, это ты? Привет-привет… Как дела? Так. Так. Так. Все понятно. Спасибо, родненький… Целую.

Потом посмотрела на нас. Свысока. Так могут смотреть только журналистки, ведущие собственное дознание. Мы с Никитиным сделали вид, что нас это не касается.

— Ну, как бензопровод? — поинтересовался я мехчастью авто.

— Подтекает малость, — признался Никитин. — Менять надо. Машину.

— Ну ладно, — проговорила наконец девушка, хлопнув нас по плечам, поехали!

— Куда? — хором гаркнули мы, перепугав бредущего в философской задумчивости забулдыгу в рваных галошах и в армейской шинели цвета шпал.

Он отпрянул от джипа, потом понял, что ему не угрожает опасность, и заорал от всей расхристанной своей души:

— Куда? Куда иду? Да в дуду! — Понятно, что он употребил более емкое и точное словцо. Народное.

Мы же мчались по проспекту… Нет, не туда, куда поплелся ханыжка. А в обратную сторону. Мы мчались в посольство. Посольство республики Мексика.

Почему туда? Вопрос своевременный. Как вопль товарища в рваных галошах и шпальной шинельке. Потому что Бармалей и его люди именно там обнаружили нашего молодого героя. Именно там. В посольстве Мексики. Как это им удалось? Вопрос второстепенный, главное, чтобы не произошло очередной ошибки и мальчик Рафаэль не оказался девочкой Руфиной. Это я снова шучу. Значит, нервничаю. Нервишки шалят, как детишки в песочницах, когда из-за вредности характера топают по своим и чужим куличикам и пирожкам. Потом детишки вырастают и начинают топтать судьбы. Свои и чужие.

Я люблю посещать дипломатические рауты и приемы. Там есть о чем поговорить. Особенно если сам ни бум-бум. Впрочем, тереть бузу и уши[219] необязательно — улыбайся, как марципан на блюде, и все будет в порядке. Хотя, признаться, меня не часто приглашали на светский обед. И даже ужин. Чувствовали, должно быть, подлецы в смокингах, что мои манеры далеки от манер миленькой, но чуть безжизненной, как янтарная трость, принцессы Dian. Более того, если быть откровенным до конца, — никогда я, грешник, не был удостоен высокой чести присутствовать при великом дипломатическом жоре. Увы, кому свежее суфле с ананасами, а кому вымоченная в чае селедка с картошечкой да на десерт почерневший от русских морозов банан.

Это я к тому, что у посольства дружеской нам страны наблюдалась легкая суета. Перед обедом. Что может быть приятнее вареного кактуса с черным перчиком-убийцем по прозвищу «чили»? И поэтому мы повели себя так, будто обожрались этого «чили». В неограниченном количестве. С витамином С (це).

Наш джип буквально ворвался в открытые посольские ворота, пугая ворон и пирата[220] в будке. У парадного подъезда наш лимузин затормозил. Из него вывалились я и Полина и со словами: «Ко второму атташе. Ждет», — исчезли на территории иностранного государства, оставив Никитина в качестве высокой договаривающейся стороны. С нашими родными, фаршированными инструкциями флейшами.[221]

Почему мы действовали нагло, с нарушением всех международных конвенций? Особенно Женевской, мать её так.

Еще добираясь до посольства, мы выяснили, что Полина у нас полиглот, то есть знает несколько языков: русский, английский, немецкий, французский, испанский и проч.; затем с помощью генерала Орешко и его бармалейской службы нам удалось поймать по телефону Фредерико Хосе Сальвадора Энрико Иглесиаса на его рабочем месте. Второго атташе посольства. Переговоры с ним вела Полина. Озвучивая мои мысли на каком-то немыслимом, сисиписимисисюсиючном сленге. Я, например, ничего не понял, кроме родного и дорогого «si». Впрочем, мои чувства не имели значения. Главное, общение было обоюдоострым, как «чили», и в какой-то степени скандальным. (Si-si, попахивало скандальцем. Международным.) Но благодаря титаническим усилиям Полины дедушка Рафаэля понял, что мы не желаем вреда его любимому и единственному внучку. Тем не менее дипломат убоялся выходить за мексиканские стены, и тогда мы решили не утомлять мидовские крючкотворские службы — как, впрочем, и другие формальные службы — сообщением о нашей конфиденциальной встрече. Зачем кому-то знать о наших личных сношениях? Со вторым атташе. И его внуком.

…Рафаэль оказался похож на фотографию. Странно, не правда ли? Был худощав и ломок. С неприятными, плавными движениями. С томным взором. Голоском молоденького евнуха.

Встреча наша происходила в личных апартаментах атташе. Огромная медная люстра, такие можно видеть в нашей подземке, мебель периода французского то ли ренессанса, то ли упадка, живописное полотно, изображающее историческое покорение Кортесом диких гор Мексики. Полотно убеждало, что покорение было трудным, как наши родные реформы. Во всяком случае, лошади были как живые. С грустными, косящими, человеческими глазами.

Что интересно, все присутствующие говорили на русском языке. Даже атташе дон Фредерико. Но понимали друг друга плохо. Поначалу. Будто говорили на разных наречиях.