А телеграмму? Телеграмму она получила, помнится, поинтересовался я? Москва пообещала узнать и потом сообщила, что да, Полина благодарит меня за телеграмму. За пожелания счастливой учебы. Какой учебы, удивился я. Про себя. Но не придал всем этим мелким странностям должного внимания, решив, что в Бостоне мой текст переврали в сторону общей стерилизации.
Затем, когда началась золотая осень и листья кружили в прозрачно-прохладном воздухе, приехала славная троица: Орешко-Никитин-Резо. А, как известно, в таком составе они появляются только по особо важным или праздникам, или делишкам. Праздники не наблюдались. Разве что День шахтера.
Встреченные молодым, грозным лаем «интеллигентных» волкодавов, мои товарищи тотчас же приступили к обсуждению дела. О колумбийском кокаине. О, бедная моя, милая отчизна, ты как мировой сливной бачок, право.
История была банальна, как рождение лабзиков или сверхнового созвездия. Появилась информация, что солнечная Богота готовит дождливой Москве гуманитарный груз — контейнер с бижутерией, где находится пробная партия дури. Если эта партия удачно всасывается на отечественном рынке, то следует вторая партия. Контейнер с семнадцатью тоннами консервов — «мясо с картошкой». И там, с колумбийской картошечкой, дрянь. В количестве тонны. Стоимостью больше двухсот миллионов вашингтончиков. Требуются люди, способные аккуратно и без накладок протащить первую партию. Чтобы каждая бывшая советская женщина имела право приобрести экзотическое ожерелье или бусы. Вторую же партию поведут официальным путем. Чтобы кокаиновая каша, не дай Бог, не угодила в желудки простого потребителя.
Ну, что ж, если родине нужен мой подвиг на кокаиновых плантациях, она его получит. Давненько что-то не брал я в руки лучшего друга «стечкина». Узнав о моих боевых намерениях, генерал Бармалейчик, он же Орешко, поднял хай, что это тайная операция, требующая работы тыквой, которая вроде как бы растет у меня на плечах, а не пальбы… На это я ответил, что пошутил, хотя, признаюсь, был несколько разочарован. Не коцнуть врага, если он того заслуживает?.. Не знаю, не знаю. До чего мы с такой щадящей вселенскую мразь и слизь политикой дойдем! Не люблю. Не люблю дипломатических виражей, это правда. Да делать нечего. Не мы выбираем дело, а дело нас.
И мы отправились в родной город. Работать.
На хозяйстве за старшего был оставлен Евсеич. И барон Тузенбах, который после рождения такого количества тузиков стал относиться к миру с какой-то философской невозмутимостью и гордостью. И я его понимал: когда твои дети защищают пограничные рубежи необъятной Родины, есть чем гордиться.
Не буду подробно рассказывать об операции «Бижутерия». О ней можно прочитать в любой газете. (Шутка.) А если серьезно, то это было стандартное мероприятие — такое, скажем, как собрание общества книголюбов, посвященное сочинению века «Бешеная команда и бешенство её бейцал» (название романа условное).
Ничего интересного не происходило — никакого искреннего мордобоя, бега по пересеченной местности и шпалам. Об использовании стволов вообще лучше умолчать. Главным оружием в этом деле, как выяснилось, были накладные квитанции на груз. И все прочие бумажные документы. Короче говоря, от такой бюрократической канители у меня появилось желание застрелиться. Чтобы хоть какое-то событие произошло. В окружающем меня мире. И сделал это, но промахнулся. (Шутка.)
И что обидно, вся эта волокита сожрала несколько месяцев моей жизни. Е' дуреха![268] И когда вся эта затирка[269] закончилась, я обнаружил, что на улице слякотная дождливая зима, а Жены все нет. В чем дело? Может, она решила остаться на другом материке насовсем? Подальше от меня. Это я шучу; занервничал и поэтому так удачно шучу.
Ничего не понимаю. Неужели Полина повела собственное расследование деятельности «козы-ностры»? «Козу» из двух пальцев она мне показывала в аэропорту? Показывала! Это я тоже шутил, идиот, не подозревая, как был близок к истине.
И решил, что пора серьезно поговорить с Женой. По телефону. И потребовать внятных объяснений. С этой светлой целью я и прибыл в гости к Екатерине Гурьяновне. Как бы на блины. Вместе с Никитиным и Резо.
Встреча была радушной. Со стороны тети Кати. А вот Ника почему-то куксилась и дичилась. Мы решили, что это в ней гуляет обида. На долгое наше отсутствие. Хотя мы ей подарили колумбийские клипсы, похожие на океанские ракушечки. Нет, вторую половину понять нам, первой половине, не дано. Никогда.
Понятно, что мы отметили наливочкой, закусывая блинчиками, успешное завершение дела об экзотических стекляшках. Приятно сидеть в теплой, как лето, кухне, болтать невозможную чепуху и слушать, как в окно стучится слякоть.
Но, наверное, в нашем несовершенном мире существует какая-то вселенская сволочь, прячущаяся во мглистой слизи ночи и следящая оттуда, чтобы человек не забывался в своем уютненьком счастье.
Все началось с того, что мы направили Никитина в качестве мирной делегации к Нике. Мол, мирись-мирись, никогда не дерись.
Он отправился заключать перемирие, а мы с Резо и тетей Катей продолжили гулять. И было так хорошо, повторюсь, будто гуляли мы по кокаиновым плантациям. Или райским кущам.
Затем появился Никитин. Вид у него был такой, точно в него вонзили трехгранный штык, запрещенный, между прочим, всеми международными конвенциями по охране здоровья человека. По той причине, что вышеназванное холодное оружие при его умелом использовании наносит очень болезненные ощущения. Не тому, разумеется, кто, а тому — в кого.
— Саша, — проговорил он осторожно. — С тобой можно поговорить?
— Нельзя, — хохотнул я. — Ты чего, Никитушка, блинов объелся? Тетя Катя, ему более не наливать.
— Никитин, — обиделся Хулио. — Тут все свои. И вообще я могу выйти, вах!
— Детки, вы чего? — заволновалась Екатерина Гурьяновна. — Ой, чегось Ника чудит. Вот я ей…
— Ничего, тетя Катя, прорвемся, — поднялся я. Не люблю разговаривать на лестничной клетке. С друзьями. Но, видимо, надо. Может, мне хотят сообщить, что Колумбия решила стать частью Московского княжества.
Мы вышли в холодный общественный коридор. С клавишами ступенек, по которым, помнится, сбегала наша веселая весенняя «свадьба». Никитин закурил; это он делал в крайних случаях, когда собирался взорвать, к такой-то матери, объект стратегического назначения или когда невыносимо скучал.
Дом взрывать не было необходимости, скучать мы ему не давали, тогда что? Я ему напомнил о вреде курения и потребовал объяснений. Никитин начал издалека — с международного положения. (Шутка.)
— Алекс, я тебя прошу… спокойно, — сказал мой боевой друг. Обещаешь?
— Никитушка, ты же меня знаешь, — удивился я. — Говори, в чем дело, еть-переметь, — занервничал. — Что за тайны мадридского двора?
И он сказал. Лучше бы он этого не делал. Как пишут в таких случаях хреновы романисты, земля разверзлась под моими ногами. Было такое впечатление, что подо мной взорвалась ядерная боеголовка «Томагавка» made in USA. Атомные всполохи всеми цветами радуги… Я закрыл глаза от ослепительной вспышки. Есть такая веселая инструкция по гражданской обороне: если ты оказался в эпицентре подобного взрыва, рекомендуется защищать буркалы. Чтобы потом не носить очки.
— Саша, ты как? — поинтересовались моим самочувствием.
— Ха-ха-хакеры, — попытался засмеяться я. — Ну, хакеры, е' их мать! И рявкнул: — Где она?! — И ринулся в квартиру.
Мой друг — за мной. Как бы за компанию. Хотя пытался прервать мое закономерное желание поговорить по душам. С Никой. И только потому, что ему не нравилось мое состояние. А какое оно может быть после отравления ядерными грибочками?
Несмотря на активное сопротивление, я прорвался в комнату девушки. Когда я хочу добиться цели, то легче остановить паровоз ФЭД, чем меня.
При моем появлении (с пыхтящим Никитиным на плечах) несчастная взвизгнула и спряталась за декоративную подушку. Эта подушка меня остановила, как заговор. Я понял, что угрозами делу не помочь.