— Ну, давай знакомиться, бродяга.

Что-то у нас было общее, у меня и собаки. Что? Мне кажется, глаза.

* * *

В родном доме я спал как убитый. Без снов и сновидений.

Правда, сквозь сон чувствовал, что мой грешный организм впитывает полезную, как витамины, энергетику бревенчатых стен, на которых висели в рамочках портреты моих родных людей, скрипящих половиц, по которым ходили мои родные люди, смородинового воздуха, которым дышали мои родные…

Подобно аккумулятору, я заряжался энергией и силой, необходимыми мне для будущей работы. Если хождение за смертью можно назвать работой.

Проснулся я поздно — солнышко тянулось к зениту. На горячем, как сковорода, крыльце дрых счастливый кобельсдох, обретший в моем безответственном лице хозяина. Я осмотрелся окрест — ба! Бабье лето. Последние деньки перед дождями, слякотью и безнадежностью. Надо откусить лакомый кусочек от задержавшегося румяного лета. И мы с Тузиком отправились на речку. Смородинка, блистая, кружила среди сладкоягодных лугов. Я в чем мама родила бросился в холодные воды её. Как когда-то, в другой жизни. Пес, переживая, молодо лаял с берега. Затем не выдержал и плюхнулся, лапа, в речку спасать потенциального утопленника.

Я был счастлив: моя жизнь ещё кому-то нужна. Или перед Тузиковым взором прыгали мои руки с душисто-мясной пищей? Нет, собаки, в отличие от двуногих тварей, искренни в своих чувствах. Тузику я нужен был сам по себе. Как факт бытия.

Мы побарахтались, спасая друг друга, потом выползли на берег, где нас ожидал яростный приступ голода. Делать нечего — и по тропинке, вихляющей вдоль реки Смородинки, мы потопали в одноименную с рекой деревеньку.

В деревне наблюдалось воскресное оживление: дачный люд копался в огородах, жег мусор и листву, консервировал на зиму плоды (садов в трехлитровые стеклянные бочонки). На скамеечках, как стражи сельского порядка, сидели старорежимные, стерильные старушки в валенках. У магазинчика кипела общественно-праздная жизнь. Мятые местные мужички готовились к проводам трудного на урожай лета. Дачники скупали дешевый огородный инвентарь для будущих трудовых будней. Играла в казаки-разбойники мелюзга. У двери продмага я столкнулся с девушкой. Посторонился, уважая молодость и красоту. Однако девушка тоже задержалась, уважая мою старость?.. Неуверенно спросила:

— Саша?

Я понял, что знаком с этой прекрасной незнакомкой. Кто такая? Не знаю.

— Саша? Ты вернулся?

И я узнал её, ту, которую впервые встретил на берегу речки. Я узнал её, девочку-ромашку, если говорить красиво. И вот наша новая, неожиданная встреча. Через сто девять лет. Разумеется, Аня повзрослела; и её красота обрела как бы природную завершенность и утонченность. Модная прическа, легкий грим, улыбка городской дамы.

— Аня? — сказал я. И спросил, будто мы расстались вчера. После танцев в клубе. — Как дела?

— Хорошо, — ответила. — Вышла замуж. За дипломата. — И кивнула в сторону импортной подержанной колымаги. Там, у багажника, суетился лысовато-моложавый субчик. (Я субъективен, это правда.)

— Поздравляю, Аня.

— Спасибо, Саша.

— И тебе спасибо, Аня, — сказал я. — За все.

Девушка усмехнулась, мадонна деревни Смородино.

— Следующая наша встреча в двухтысячном году?

— Не знаю, — признался я.

— Вера Ивановна просила передать… шкатулку, — проговорила. — Там документы… письма, кажется… Шкатулка в Москве у меня…

Тут наша светская беседа была прервана криком мужа, который удивлялся, почему супруга задерживается с подозрительными субчиками в моем лице. Мы оба, я и Аня, посмотрели на него как на недоумка: дипломат, а орет, точно на Привозе. Даже Тузик возмущенно рявкнул на него.

— Извини, — вздохнула Аня. — Мне можно с тобой как-нибудь связаться по телефону?..

— Можно, — сказал я и назвал номер дежурного телефона. Его цифры были просты, как детская считалочка. Раз — два — три — четыре — пять! Вышел я искать…

Аня запомнила считалочку и волшебные слова-пароль. И мы разошлись, как после белого танца в клубе имени III Интернационала. По разным углам. Жаль. Я бы мог проводить девушку до родной её хаты. Увы, не судьба.

Подержанная импортная колымага, разваливаясь на ходу, исчезла в клубах пыли. А я, раздумывая о гримасах фортуны, зашел в продмаг, где пахло мылом, мышами, макаронами и прелыми тканями. Купил несколько банок тушенки, хлеба, минеральной воды и отправился восвояси. Тузик трусил передо мной — хвост его был в малиновых репейниках. Такой хвост я лицезрел девять лет назад. Только тогда я был не один. Рядом со мной шла девочка, которая верила, что я дипломат в США, или в КНР, или МНР, или в СФРЮ.

И почему я не дипломат? Сейчас бы ходил по Арбату в смокинге, смущая нищенский, праздный люд. Или на брудершафт пил самогон с израильским послом. Или сидел в шезлонге под пальмой на острове Майорка. Что и говорить, не судьба. У каждого свое дерево. Я иду под родными соснами и сожалею лишь об одном, что рядом нет той, которой я когда-то нравился. И которая, разумеется, нравилась мне, любителю сибирских курортов.

С Тузиком мы вернулись домой. Пообедали тушенкой. Обожравшийся пес рухнул в тень сарая и уснул мертвым сном. Я же отправился в погреб. И не за консервированными огурцами, это правда. Вытащив из холодного тайника ящик с промасленным оружием, я принялся чистить советский АКМ, израильский «узи», американский карабин, пистолет «стечкина», ножи и диски производства Японии. Что и говорить, человек научился убивать себе подобных. Всевозможными веселыми способами.

Однако не будем о грустном. Поговорим о прекрасном. О чем же? Забыл, хотя, конечно, помню. Поговорим о Фениксе — ясном соколе, гекнувшемся в нашей среднерусской низине, а точнее, в девятиметровом колодце. Теперь у меня единственный вопрос: освобождать птичку из плена или подождать? Чего ждать и зачем освобождать? Для таких птичек нужна клетка, крепкая и надежная. Зачем мне вытаскивать птичку, а вдруг она упорхнет из моих рук? Правда, по большому счету, на хрена она мне нужна? Отдать алмаз обществу на борьбу с воинствующей педерастией? Чтобы всем представителям сексуальных меньшинств устроить профилактический ремонт. Не знаю. Не знаю, что делать с африканским камешком. Пусть лежит в артезианских водах до лучших времен. Ан нет. Какая-то сила заставила меня, закончив работу с оружием, заняться волнующей меня проблемой.

Лучше бы я ничего не делал. Я крепок задним умом, без сомнений. Используя автомобильный трос, я, как скалолаз на пике Коммунизма, спустился в колодец имени четырех миллионов долларов. Вода была ледяная, и через четверть часа мой копчик превратился в сосульку. Молчу о других функционально важных органах моего несчастного тела. Мои попытки обнаружить на песчаном дне хоть какие-то признаки предмета, напоминающего лекарственный пузырек, в котором и был замурован алмаз, оказались тщетны. Колодец был пуст, как пустыня Гоби после испытания атомной бомбы.

Проклятие! Где алмаз, Саша? Спросил я себя, продрогшего и протрезвевшего, подобно куриным тушкам, поставляемым нам по бартеру за нефть и газ. Я прыгал вокруг колодца и задавал себе этот простенький вопрос. Если слямзили, то кто? О том, что алмазная птичка у меня, знали трое. Я. Сын государственно-политического чиновника. И Орешко. Я исключаюсь сразу. У меня алиби на девять лет. У Сынишки тоже. Он те же девять лет мучился под кипарисами на Американском континенте. Остается кто? Верно, Орешко! Как говорил в таких случаях Николай Григорьевич: за такую работу полагается в три места — в харю, в спину и в двери… А если я ошибаюсь? Утеряв ум и бдительность на хозяйских нарах. Зачем полковнику Орешко, генералу без пяти минут, мелкий, комканый камешек? Разве что супруге подарить на праздник всех трудящихся землекопов? Тем более вычислить секретку Феникса, находясь в здравом уме, невозможно. Только такой расхристанный болван, как я, мог утопить птаху в сельском искусственном водоеме. Действия дурака не просчитываются никем. Кроме, разумеется, другого дурака. Значит, надо искать ещё одного дурака. Похожего на меня. М-да.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: