— Я — это я, Саша, — проговорил человечек от науки, и по голосу нетрудно было узнать ночного Гостюшева.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Минуточку, — предостерегли меня.

Лифт остановился, створки открылись, и мы попали в блок-карантин, похожий на банно-прачечный комбинат. Здесь нам выдали нашу гражданскую одежду, кажется, обновленную химическими парами, и мы с Гостюшевым, быстро переодевшись, поспешили на выход. Было такое впечатление, что за нами гонится стая циклопов.

Я поперхнулся свежим, зимним, вечерним воздухом и увиденным. Сосновый бор, казалось, был залит вулканической магмой малинового солнца. Такая необыкновенная красота случается только перед концом света. Думаю, финал близок. Мой.

А по дальним дорожкам ходили люди. От неверного освещения они были похожи на механические фигуры. На кукол. На зомби, бредущих к мертвому, темно алеющему закату.

— Куда это мы бежим? — остановился я.

— У вас, Саша, кажется, машина? — спросил Гостюшев.

— Да. А в чем-таки дело?

— Они обнаружили настоящего Смирнова-Сокольского.

— Тьфу ты, черт!.. Ох, Орешко-Орешко, — ругнулся я.

— У нас минут двадцать-тридцать, пока они обработают информацию…

— Это кто? Служба безопасности?

— Она-она, родная.

— Хорошо работают, циклопы, — плюнул я на снег. — Только начал обживаться.

— Саша, это очень серьезно.

— Можно подумать? — спросил я. — Одну минуту.

— Подумать-то можно…

— Красиво, — вздохнул я полной грудью. — Лепота. А кто там бродит среди сосен?

— Это санаторные… товарищи, — ответил Гостюшев. — Или господа!

— На зомби похожие.

— Кто-то из них и есть зомби. Только не подозревает.

— Зомби на прогулке, — задумчиво проговорил я.

— Зомби на прогулке, — эхом повторил мой товарищ.

Солнце тонуло за черным, дальним лесом, малиновым пожарищем освещая облака. Тени удлинялись — мир изменялся. И не в лучшую сторону.

— У нас какие шансы? — поинтересовался я.

— Вы о чем, Саша? — испугался Гостюшев.

Я объяснил, что проникнуть в Центр у нас не будет более никакой возможности. Во всяком случае, мне. И поэтому, ежели имеется хоть малейший шанс на победу, его надо использовать. Мой собеседник по прогулке взялся за голову: шанс — один против тысячи. Электронная система слежения, виртуальная система слежения, компьютерная система слежения…

— На все эти е' системы у меня своя система, — сказал я.

— Какая?

— Самая надежная система из систем, — и ударил кулаком по своей ладони. — Это я сам!

— Саша!

— Толя!

— Это безумие.

— Надеюсь, связь с внешним миром имеется?

— Да, но…

— Тогда какие проблемы? Надо трубить чрезвычайный сбор.

— Ооо! — снова взялся за голову мой товарищ.

Все-таки она, научно-техническая интеллигенция, больше верит машинам, не человеку — Божьему, мать её природу так, творению. И в этом её, науки, принципиальное заблуждение. Человек — он и на созвездии Альтаир человек; и в Марианской впадине он то же самое; и в самой глубокой шахте имени XXI Партсъезда КПСС он самый человечный человек.

Мы обсудили возможный план действий и, надышавшись морозцем, вернулись в подземный Академгородок. Туда, где нас не ждали. Или ждали. С нетерпением. Чтобы свернуть шею.

Да, шанс на победу был. По словам Гостюшева, все управление Систем слежения находилось на Главном блокпосту. Устилая путь к нему трупами, мы, допустим, сможем переключить Системы на обслуживание самих себя. Есть такая возможность. По времени — на час. Но тем самым намертво блокируется зона «Гелио», превращаясь в бронированный банковский сейф. В супербанковское хранилище. Шифр которого неизвестен никому. Даже Господу Богу. А собрать пятерых солнцелюбов, входящих в эту зону и знающих по одной цифре, нереально. Вот такая замкнутая, хитрожопая система. Взрывать бессмысленно. И тут я вспомнил о Булыжнике, помнится, я о нем, товарище по нашей родной, зековской зоне, упоминал как-то. Был он медвежатником, но с интеллектуальным уклоном, то есть не только взрывами курочил сейфовую бронь, но и трудился пальчиками и головой. Никитин найдет Булыжника (в миру Иван Григорьевич Пулыжников), и все будет в порядке. В порядке? сомневался Гостюшев. И был прав: порядок только на кладбище. И то среди покойников.

Вернувшись в подземелье, я первым делом решил посетить отчий блок-шесть. То есть зайти в свою временную обитель. К ужасу коллеги Гостюшева. Однако на такой подвиг у меня были свои уважительные причины. Мой боевой друг «стечкин» томился там, под стеночкой, в ожидании работы. Возникает закономерный вопрос: откуда шпаер?[107] Могу ответить: я его нашел. (Шутка, конечно.) Просто друг «стечкин» случайно завалялся в моем кармане, выбрасывать в снег было жалко, пришлось проносить мимо всевозможных сторожей, используя медитацию, телепатию и удобную проходимость толстой, извините, кишки.

Словом, соблюдая меры предосторожности, я проник в блок-комнату. У койки на коленях стоял человек, уткнувшись лицом в камень подушки. На полу валялись в беспорядке журналы. Было такое впечатление, что человек споткнулся и убился о подушку. Я осторожно приблизился к неудачнику. Он был мертв — пуля пробила шейные позвонки. Я чуть повернул голову потемненного[108] и узнал Славу. И понял, что он оказался жертвой собственной педантичности. Он принес новые журнальные публикации по проблеме паранормальных явлений — и пал от банальной пули, приняв первый, подлый удар на себя. Вместо меня. Прости, Слава. Одно утешает, что его душа не корчилась в муках, а, вырвавшись из поврежденного тела, устремилась в светлую, свободную даль Мирового воздушного океана, где, быть может, обретет вечное успокоение.

Я выцарапал «стечкина» из потайного местечка — начиналась война. И в ней, как это ни цинично звучит, я имел преимущество. Враг был убежден, что я молюсь вечности в блоке-шесть и, следовательно, не способен нанести вреда централизованному зомбированию нуждающихся в этом (по мнению земных божков) граждан.

Я осмотрелся и вспомнил о клятых «светлячках». Пришлось вырвать эту светящуюся дрянь из чужого комбинезона и взять с собой, оставив свой датчик рядом с телесной оболочкой Славы.

Я не стал пугать плохой новостью впечатлительного Гостюшева, который и без того находился в депрессивно-пассивном состоянии. Я взбодрил его словами о долге перед Отечеством, и мы поспешили прочь от опасного места.

Пока нам везло: трудовой день заканчивался и научный люд разбрелся по своим боксам. Мы без проблем проникли в лабораторию, где коллега Гостюшев хранил трубку спутниковой связи. Через несколько минут мы обменивались энергичными мнениями о ситуации с внешним миром в лице Никитина и Орешко. Ор стоял такой, что Служба безопасности имела полное моральное право повязать нас как нарушителей сна дремлющей фауны и флоры. Я доказывал, что пришло время активных действий. Меня убеждали в обратном: рано, требуется более тщательная подготовка к Акции. Тогда я предупредил, что взорву все к такой-то матери!

— Я ему взорву, я ему взорву! — доносился возмущенный голос полковника Орешко, который, вероятно, метался по кабинету в ожидании генеральского звания. — Я ему взорву, сукин он сын!

— Никитин, передай полковнику, что он сам такой и что у меня есть электронно-виртуальная бомба, — пригрозил я. Глаза коллеги Гостюшева полезли на лоб от моих слов. — Будет маленький взрыв, как атомный. Тут рядом со мной товарищ, он подтверждает.

— Да, — выдавил из себя ученый, ничего не понимающий.

Короче говоря, консенсус, если выражаться мудозвонским языком политиканов, был найден. Мы с Гостюшевым прогрызаем ход к бронированной зоне «Гелио», а к нам на помощь идет подкрепление вместе с хакером и медвежатником. Веселая, знаете, такая гоп-компания.

Когда мы закончили активные переговоры с внешним миром, мой коллега Гостюшев заплетающимся языком задал вопрос: