- Акулина-прянишница, - отвечает ключница.

- А, Акулина Степановна! А тебе б, мать Акуляна Степановна, кажется, пора уж и на горох воробьев пугать становиться, - замечает Марфа Андревна. Да и с кем же это ты, дорогая, заблудилася?

Раздавался поголовный сдержанный смех.

Марфу Андревну это смешило, и она во что бы то ни стало решалась обнаружить тайну прянишницы Акулины.

- Сейчас сознаваться, кто? - приставала она, грозно постукивая палочкой. - Акулина! слышишь, сейчас говори!

- Матушка... да как же я могу на себя выговорить, - раздавался голос Акулины.

- Ну ты, Семен Козырь!.. Это ты?

- Я-с, матушка Марфа Андревна, - отвечал из темного уголка массивный седой лакей Семен Козырь.

- Тоже хорошо! Когда уж это грех-то над тобою сжалится да покинет? Козырь молчит. - Ну, ты зато никогда не лжешь, - говори, кто старушку увел, да не лги гляди!

- Нет, матушка, не лгу.

И Семен Козырь сам старается весь закрыться ладонями.

- Говори! - повелевает Марфа Андревна.

- Они с Васькой Волчком пришли.

- С Васькой Волчком!.. Эй, где ты?.. Васька Волчок!

Кучка вдруг раздвигается, и кто-то, схватив Ваську сзади за локти и упершись ему в спину головою, быстро выдвигает его перед светлые очи Марфы Андревны.

Васька Волчок идет, подпихиваемый сзади, а глаза его закрыты, и голова качается на плечах во все стороны...

- Так вот он какой, Васька Волчок!

- Он-с, он, - сычит, выставляясь из-за локтей Васьки, молодая веселая морда с черными курчавыми волосами.

- А ты кто такой? - спрашивает морду Марфа Андревна.

- Тараска-шорник.

- Так ты почему знаешь, что это он?

- Так как когда на той неделе... когда Акулина Степановна господские пряники пекли...

- Ну!

- Так они Тараске ложку меду господского давали: "посласти, говорит, Тараска, язык".

- Да?

- Только-с и всего, посластись, - говорят они, и мне тоже ложку меду давали, но я говорю: "Зачем, говорю, я буду, Акулина Степановна, господский, говорю, мед есть? Я, говорю, на это, говорю, никогда не согласен".

- Врешь! - вдруг быстро очнувшись, вскрикнул на это Волчок Васька.

- Ей-богу, Марфа Андревна, - начал божиться, покинув Ваську, Тараска; но Васька живыми и ясными доводами сейчас же уличил Тараску, что он не один ел господский мед, что Акулина-прянишница прежде дала ложку меду ему, Ваське, а потом Тараске и притом еще Тараске пол-ложки прибавила да сказала: ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами, - никому, что обсластился, не сказывай.

Тараске просто и отвечать нечего было против этих улик, потому что ко всему этому еще и сама прянишница заговорила:

- Точно, матушка, точно я, подлая, две ложки с половиной украла.

- Ну, так стряси ему теперь, Васька, за это хороший вихор, чтобы он господского меду не ел.

Васька взял Тараску за вихор и начал тихонько поколыхивать.

- Хорошенько тряси, - руководила Марфа Андревна.

Васька лукавил и хоть начал размахивать рукою пошибче, а все водил руку в ту сторону, куда вертел голову Тараска.

- Ну, переменитесь-ка: Васька не умеет, вижу, возьми-ка теперь ты его, Тараска, поболтай за его вину.

Взял теперь Ваську за хохол Тараска, взял и держит, не знай отплатить ему дружбой за мягкую таску, не знай отработать его как следует. Эх, поусердствую! - неравно заметит госпожа это, за службу примат... Подумал, подумал этак Тараска и, почувствовав под рукою, что ожидавший от товарища льготы Васька гнет голову в левую сторону, Тараска вдруг круто поворотил его направо и заиграл. Бедный Васька даже взвизгнул, наклонился весь наперед и водил перед собою руками, точно в жмурки играл.

"Экая злющая тварь этот Тараска!" - думала, глядя на них Марфа Андревна, и кричала:

- Стой! стой! стой!

Тараска остановился и выпустил Ваську. Васька был красен как рак, глаза его бегали, грудь высоко вздымалась, он тяжело дышал, и рука его за каждым дыханием порывалась к Тараске. Как только их отсюда выпустят, так и сомневаться невозможно, что у них непременно произойдет большое побоище.

Чтобы предотвратить это и закончить все дело миром, Марфа Андревна говорит:

- Ну, теперь бери же ты, Васька, Тараску и ты, Тараска, Ваську да на взаем одни другого поучите.

Васька не ждал повторения приказания: в ту же секунду обе руки его были в волосах Тараски, а Тараскины в волосах Васьки, и оба парня начинали "репу садить". Они так трепали друг друга, что непонятным образом головы их с руками находились внизу у пола, а босые пятки взлетали чуть не под самый потолок. Крики: "стой! довольно! пусти"! ничего не помогали. Ребят разнимали насильно, разводили их врозь, взбрызгивали водой, заставляли друг другу поклониться в ноги, друг друга перекрестить и поцеловаться и потом отпускали.

Порядок водворялся снова в коридоре, и Марфа Андревна опять принималась за разбор и как раз начинала опять с того самого пункта, на котором дело остановилось.

- Стыдно, мать Акулина Степановна, стыдно, стыдно! - говорила она прянишнице.

- Матушка, враг... - отвечала Акулина.

- Да, враг! Нечего на врага: нет, видно, наша коровка хоть и старенька, да бычка любит. Пусти, Василиса, вон ее, бычиху.

Мучения Акулины-прянишницы прекращались, и она исчезала.

- Семен Козырь! - возглашала ключница.

- Ну, да я уж видела!.. А? да, Семен Козырь!.. Другим бы пример подавать, а он сам как козел в горох сигает! Хорошо!.. Обернись-ка ко мне, Семен Козырь.

- Матушка, Марфа Андревна, облегчите, питательница, - не могу.

- Отчего не можешь?

- Очень устыжаюсь, матушка, - плачевно барабанит старый челядинец.

- Сколько годков-то тебе, Семен Козырь?

- Пятьдесят четыре, матушка, - отвечает, держа в пригоршнях лицо, седой Козырь. - Сходи же завтра к отцу Алексею.

- Слушаю, матушка.

- И скажи ему от меня, что я велю ему на тебя хорошую епитимью наложить.

- Слушаю, питательница, рано схожу.

- А теперь поткай его, ключница, голиком в морду.

- Поткала, сударыня, - возвещала ключница, действительно поткав Козыря, как велено, в морду, и Козырь зато уже, как человек пожилой, не подвергался более никакому наказанию, тогда как с другими начиналась на долгое, долгое время оригинальная расправа. Кончался пропуск; вылетали из западни последние птицы, и Марфа Андревна уходила к себе нисколько не расстроенная и даже веселая. Мнение, что эти охоты ее веселили, было не совсем неосновательно, они развлекали ее, и она после такой охоты целый час еще, сидя в постели, беседовала с ключницей: как шел Кожиен, как сгорел со стыда Семен Козырь и как Малашка, пройдя, сказала: "Ну дак что ж что отцу! а зачем замуж не отдают?"