ДИРЕКТОР. А нет тут особого секрета. Не сегодня-завтра тебя введут в курс дела. Ты знаешь, что эксперименты в Дубне повторили в Киеве у Глушкова и в Арзамасе-16?

СЦЕНАРИСТ (осторожно). Слышал. Без подробностей.

ДИРЕКТОР. Я тебе скажу. Из Киева доложили, что смогли посмотреть ещё дальше, чем дубновские. Украину принимают в НАТО, а Российской Федерации в приёме отказано.

СЦЕНАРИСТ. И какова наша реакция?

ДИРЕКТОР. (с горечью). А что — реакция? Варшавский договор, по всей видимости, распался. Американцы ставят базы по всем нашим границам, «оборонка» погибла. В стране — сплошная растащиловка. Наши учёные работают на американский военпром…

СЦЕНАРИСТ. Да уж, читал я про это. Не могу поверить…

ДИРЕКТОР. А вторая новость — вот. В Арзамасе-16 вытащили совершенно безумный экстраполят. В Ленинграде установлен памятник Сахарову, и не где-нибудь, а на площади имени Сахарова. Но это цветочки. В Москве перед зданием КГБ сковырнули памятник Дзержинскому и на этом месте увековечили… Ты думаешь, кого? Солженицына!

СЦЕНАРИСТ (выдыхает). Врёшь!

ДИРЕКТОР. Гадом буду!

СЦЕНАРИСТ (потерянно). Беда, беда…

Долго молчат. Трагическая пауза ничем не нарушается.

ДИРЕКТОР (сам себе). Да и Ленинграда никакого, говорят, там у нас больше нет…

СЦЕНАРИСТ. Что, шведы обратно оттяпали?

Снизу доносится голос режиссёра: «Поехали!»

Актёр закидывает за плечи рюкзак, из которого торчит геологический молоток, вместе с актрисой они становятся с тыльной стороны декорации — перед фальшивой дверью. Кряхтя, он поднимает партнёршу на руки, переступает порог, роняет ношу на постель. Лица обоих светятся нежностью. Она шепчет: «Милый! Милый!». Он опускается перед ней на колени.

На тумбочке лежат книги, придавая эпизоду вес. Мальм читательский набор: «Как закалялась сталь», «Целина» и томик Тургенева.

ОНА (включает бра). Любовь моя, о, наконец мы одни!

ОН. Каждую минуту, каждую секунду своей суровой жизни в тайге я думал о нашей встрече и ждал её!

ОНА. Когда ты сегодня позвонил мне на фабрику, я чуть с ума не сошла от радости. Даже до конца профгруппы не высидела! Ой, что будет, выговор влепят…

ОН. А знаешь, какая в тайге красотища? Воздух чист, как слеза, вода прозрачна, как воздух. Кедры шишками тебя одаривают, птицы и звери с тобой здороваются…

ОНА. Я хочу в тайгу, увези меня с собой.

ОН. Жизнь моя, теперь мы всегда будем вместе.

Целуются, умело изображая страсть. — Стоп! — командует режиссёр. — Спасибо, нормальненько. Не космический полёт, конечно, не взрыв сверхновой… Разве что — подработать реплики…

— Зачем — реплики? — живо удивляется актёр. — Например, у Герасимца метод — импровизация, полное доверие исполнителям.

Режиссёр мгновенно воспламеняется:

— Твой Герасимец — дряхлый пень, самодур и бездарность! Снял полтора идейно правильных фильма — и классик, видите ли!.. (Несколько секунд тяжело дышит.) Ты мне лучше вот что скажи, умник. Куда ты всё время смотрел? Куда угодно, только не на свою возлюбленную.

Актёр мнётся, криво улыбаясь. Медлит с ответом.

— Давай, давай, не тушуйся.

— На «Зосю» смотрел.

— На кого? — режиссёр в недоумении оглядывает помещение.

— Да вон, «стеночка», — показывает герой на декорацию, вернее, на шкаф и на сервант возле кровати. — Польская «Зося». Скоро себе такую же покупаю. Очередь подошла, деньги нужны. Прости, из головы не выходит.

— Бред. С кем работаю…

— Бред? — злится актёр. — Ты при студии отовариваешься — без очереди, без записи и без наценок, а нам Союз выделяет — шиш без масла! Кому бред, кому — геморрой!

— Тоже мне, оправдание нашёл.

— Никита, а нельзя, чтобы он побрился? — встревает актриса.

— Кто?

— Да этот твой «заслуженный и без пяти минут народный», — мажет она пятерней по щеке партнёра. — Тёрка, а не герой-любовник! Кожу с меня живьём сдирает.

Актёр хочет что-то гневно возразить, но режиссёр закрывает ему рот рукой.

— Экие вы оба тонкие. Ларочка, ты ж и не такое терпела. Зимняя прорубь, полуденный песок в Гоби… подумаешь, лёгкая щетинка. Представь симпатичного ёжика из мультика… (Внезапно суровеет.) Кстати, к тебе тоже вопрос. Что ты там все время рукой делала? Под ночнушкой зачем-то шарила… Признаться, это странно выглядит.

Она агрессивно подбоченивается.

— К твоему сведению, капроновые чулки надо периодически подтягивать. Чтобы гармошек на коленках не было. И чтобы винтом не пошли.

— Почему по размеру не подобрала? Чем вы там с костюмером занимались?

— НЕ ПО РАЗМЕРУ?! — Яростным рывком она задирает подол. — Полюбуйся, как это устроено, если раньше не видел!

Устроено самым обычным образом: чулки крепятся к поясу на резинках. Все детали пригнаны друг к другу, как в хорошо отлаженном механизме.

— Как ни старайся, мой милый, чулок не ляжет по ноге, это тебе не кожа! А если кому-то представляется по-другому, он либо мальчишка, либо дурак!

— Развоевалась… Перед объективами только не поправляй больше ничего, хорошо? Зрителю совсем не коленки твои интересны… (Хлопает в ладоши.) Внимание, нулевая готовность!

Звукооператор спускает к кровати микрофон на длинном палке со шнуром. Оператор нехотя вылезает из тележки: на плече у него громоздится неопрятного вида агрегат.

— А стационарные?

— Вот, вот и вот. — Оператор показывает на камеры. Точки я со вчерашнего не менял — в отсутствие постановочных распоряжений.

— Где кордебалет?! — внезапно вспоминает режиссёр и начинает безумно озираться. — Убить меня хотите?!

Помреж высовывает голову из павильона.

— Девчата, ау!

Вплывают три русалки в блестках, покачивая хвостами из перьев. Кроме блёсток и хвостов, иной одежды на них нет. Пожилая постановщица танцев сопровождает это трио. Объяснять им задачу не нужно: всю неделю плотно репетировали

— Свет!

Вспыхивают юпитеры, раскалёнными лучами впившись в декорацию.

Режиссёр заметно волнуется:

— Ларочка, Серёженька, ребятки! Я хочу увидеть настоящее чувство. Покажите, что возвышенная страсть присуща нашему человеку не только за станком или кульманом.

СЦЕНАРИСТ (презрительно фыркнув). Идеалист хренов.

ДИРЕКТОР. Эдичка, оставь и мне сколько-нибудь. Сценарист возвращает товарищу бутылку, затем достает из бокового кармана пиджака театральный бинокль. Величавым жестом прикладывает оптику к глазам — и застывает.

Директор потрясённо смотрит на сценариста с его биноклем и бормочет: «Чёрт, не догадался…»

— Мотор

В точности повторяется отрепетированная сцена. Оператор следит объективом за перемещениями актёров. Камеры громко стрекочут. Сценарист свободной рукой вытаскивает из кармана большое яблоко и сочно откусывает, не отрывать от действа. Директор киностудии с завистью смотрит на яблоко. Режиссёр ободряюще приговаривает: «Так… Так… Митя, книги крупно!»

Книги, лежащие на тумбочке, даются крупно. Разделавшись с текстом, актёры начинают бурно целоваться. Противиться здоровому инстинкту больше нет причин, поэтому житель тайги наконец срывает с себя свитер и клетчатую рубашку, обнажая волосатое, смуглое от кварцевых ванн тело. Героиня вскакивает и освобождается от пеньюара. Нетерпеливые мужские руки стаскивают с неё ночную рубашку.

РЕЖИССЁР. Медленнее! Куда спешим? Героиня остаётся в нижнем белье. Лифчик, трусы, пояс с чулками, — всё лимонного цвета. Бельё обильно украшено оборочками, фестончиками, атласными ленточками. Издалека — очень красиво. Вблизи… Из бюстгальтера вылез предательский ус, впивается актрисе в тело. Она мужественно терпит.

Герой выпрыгивает из брюк, придерживая большие семейные трусы. Сатиновые, ясное дело, однако не синие, как у всех, а в желтую полоску. Это очень современно, даже вызывающе.

Возлюбленные снова на кровати. Женщина лежит неподвижно — глаза томно прикрыты, руки раскинуты. Герой эффектно освобождает её от лифчика, она издаёт стон, исполненный искреннего облегчения, и метает снаряд в сторону камеры. Оседлав героиню верхом, начинает жадно целовать её грудь. Часто дыша от наслаждения, она выгибается поцелуям навстречу.