Вдруг взгляд Плешивого упал на дверь. Что это? Неужели явились те самые жандармы, которые сопровождали «ревизора»? Жандармы мелькнули и тут же исчезли. Мыстык, словно ужаленный, сорвался с места и, шатаясь из стороны в сторону, кинулся к дверям. Выскочил на улицу и увидел у подъезда жандармов. Узнав извозчика, жандармы заулыбались.

— Что-нибудь случилось? — спросил Мыстык.

— Да нет, ничего…

— Почему же вы не зашли?

— Думали подкрепиться, да… — неуверенно начал тот, что был посмуглее.

— Не про нас этот ресторан, — закончил второй.

— Почему?

— Здесь посидеть надо, а времени у нас в обрез: через час отходит почтовый. К тому же дороговато…

— Да и начальство сюда может заглянуть.

Но Мыстыка волновало совсем другое, и он спросил:

— Что вы сделали с беем-эфенди?

Жандармы подтянулись, словно перед ними неожиданно появился сам «бей-эфенди».

— Сдали.

— Шепнули, что он «ревизор ревизоров»?

— Не потребовалось. Дежурный ефрейтор и без нас все знал. Да что там говорить? Бей-эфенди нынче будет спать в постели самого лейтенанта.

— Как же так?

— Когда пришел лейтенант, ефрейтор что-то шепнул ему на ухо.

— Лейтенант удивился и тут же вежливо спросил, как себя чувствует бей-эфенди.

— А почему его не отвезли в прокуратуру?

— Документы не успели оформить. Завтра отвезут.

Выудив у жандармов все, что его интересовало, Плешивый приличия ради заметил:

— Жаль, что начальство ваше может нагрянуть: пригласил бы я вас, хоть здесь и дороговато…

— Благодарим! — в один голос выпалили жандармы. — Да и времени у нас в обрез…

Плешивый вернулся к столу повеселевший.

— Так вот, он и в самом деле важная птица. Потолковал я сейчас на улице с жандармами. Правда, какой с них спрос? Приказано им было доставить его в жандармское управление — доставили. А тут вдруг выясняется, что начальству уже все известно. Вы только представьте! Ведь устроили его не в камере, не на полу! Прибежал сам начальник жандармерии. Добро пожаловать, говорит, бей-эфенди! — врал Мыстык и никак не мог остановиться: — Лейтенанту, само собой, взбучку дал. А в чем, скажите, виноват лейтенант? Откуда ему, бедняге, знать, что арестованный — важная персона? Словом, начальник приказал срочно доставить из дому кровать, постель, обед и сладкое. Кто знает, может, они с начальником сюда пожалуют, только переоденутся.

Теперь, когда любопытство было удовлетворено, каждый из сидевших за столом думал: «Значит, все это подстроено: и арест „ревизора“ в Стамбуле, и прибытие его в город в сопровождении жандармов. Да и чему, собственно, удивляться? Когда надо, власти ни перед чем не остановятся. Разве не засылают они в другие страны шпионов, чтобы вести там подрывную деятельность? И шпионы ухитряются пролезть, как говорится, в игольное ушко, выкрасть из сейфа важные бумаги, добыть нужные сведения о противнике. Ну а на бескрайних просторах нашей родины — Турции — действуют их коллеги, вроде этого самого „ревизора“. Выполняя задание, выдают себя то за одного, то за другого. У властей руки длинные, очень длинные!»

Хасан-ага то и дело произносил тосты.

— Ну, товарищи, теперь давайте за всех нас!

Чокнулись, выпили.

— За твою честь!

— Да поможет нам аллах, чтобы эта горькая показалась нам сахаром, сметаной, медом!

— Нет, пусть горько пьется!

— Пусть каждая красотка твоею назовется!

Жандармы поведали Мыстыку истинную правду, да только истолковали все по-своему. Они и в самом деле хотели предупредить дежурного, но ефрейтор отмахнулся: «Знаю, знаю». В тот день он только и слышал разговоры о бее-эфенди — и от бакалейщика, и от мясника, и от зеленщика, и от других лавочников. Лейтенанту он действительно шепнул что-то на ухо, но к «ревизору» это не имело никакого отношения. Дело в том, что лейтенант был без памяти влюблен в младшую дочь председателя муниципалитета. Девица оказалась хитрой и всячески избегала приглянувшегося ей лейтенанта. «Обожаю его, — призналась она своей соседке, жене ефрейтора, — только не подаю вида. Моя старшая сестра постоянно твердит, что мужчины — странные создания. Бегаешь от них — они тебя преследуют, станешь их преследовать — убегают. А я намерена выйти за него замуж». Вот о чем ефрейтор шептал на ухо лейтенанту.

Лейтенант возликовал, что, впрочем, не помешало ему с должным вниманием отнестись к личности «ревизора». Его костюм, манеры, весь его облик внушали невольное уважение. Бумаги, доставленные жандармами в желтом объемистом конверте, потребовали бы уйму времени, пожелай лейтенант в них разобраться. Но лейтенант не пожелал. На должность он был назначен всего три месяца назад и не хотел ввязываться в историю. Время от времени в жандармское управление привозили арестованных почти изо всех районов страны, и лейтенант должен был их переправлять либо в прокуратуру, либо в другие вилайеты, в зависимости от характера самого дела… Но вот уже две недели лейтенант не мог сосредоточить внимание на работе. Все его мысли были заняты младшей дочерью председателя муниципалитета. Ни разу в жизни лейтенант не влюблялся так страстно, хотя недавно ему уже стукнуло тридцать. Однако женитьба не входила в его расчеты. Жил он со старушкой матерью, страдавшей от ревматизма, а еще больше от сознания того, что ее чадо, когда она умрет, некому будет призреть да приласкать. Но вот однажды вечером сынок ее вернулся домой радостный и даже принес с собой бутылочку ракы. Он редко позволял себе такую вольность — пить при матери, на редкость набожной, соблюдавшей все пять намазов[10],— и непременно испрашивал у нее на это позволения. Так было и в тот раз. Он нежно обнял мать, поцеловал, откупорил бутылку и выпил половину, закусывая наспех приготовленным салатом, сыром и оставшимися от обеда фаршированными баклажанами. Матери нравилось, когда сын бывал под хмельком, — он приходил в отличное расположение духа. Лейтенант поговорил с матерью о разных разностях, потом разоткровенничался и рассказал о дочке председателя муниципалитета. Старушка, само собой, очень обрадовалась: наконец-то сын влюбился! Наконец-то! Раздумывать она не станет, пойдет к родителям будущей невесты, заручится их согласием, а через несколько месяцев сыграют свадьбу, и дитятко ее навсегда будет избавлено от одиночества…

Ошалев от радости после сообщения ефрейтора, лейтенант поместил недавно доставленного рослого мужчину в свой кабинет. Утром он сдаст его в прокуратуру, а сейчас пойдет домой, обнимет и поцелует мать и скажет: «Твое желание всегда было для меня законом. Сходи к ее родителям, поговори!» Да, он непременно это сделает, ну а пока… Уж очень заинтересовал его этот солидный, хорошо одетый человек со скорбным взглядом! Как и все в городе, лейтенант знал, что он обвиняется в мошенничестве. Но его это не касается. Он сдаст его в прокуратуру, а там пусть разбираются. И все же лейтенант никак не мог уйти. Внутренний голос говорил ему, что человек со скорбным взглядом — жертва клеветы.

В разговоре, который завязался между лейтенантом и арестованным, выяснилось, что оба благоговели перед своими матерями, и потому они сразу прониклись друг к другу симпатией. «Все матери, видно, одинаковы, — подумал лейтенант, — и у высокого начальства, и у нас, грешных. Каждая души не чает в своем чаде». Ничто другое об арестованном лейтенанта сейчас совершенно не интересовало.

Поздним вечером, когда часы на руке лейтенанта показывали четверть одиннадцатого, «ревизор ревизоров» спросил:

— Вы, бей-эфенди, женаты?

Губы лейтенанта тронула едва заметная улыбка. Нет, он не женат, пока он только кандидат в мужья, поскольку, как ему сегодня доложил ефрейтор, дочь председателя муниципалитета намерена выйти за него замуж.

И лейтенант ответил:

— Увы! Я холост.

— Ах, какое это счастье, какое счастье! — воскликнул «ревизор» и, не дав лейтенанту опомниться, спросил: — Ну а вы довольны своим положением султана?