И вдруг газеты сообщают, что этот солидный господин пойман с поличным в одном из стамбульских отелей на Босфоре и очень скоро его доставят на место преступления. Писаря будто кипятком ошпарили.

За что же задержали такого солидного человека? Но тут по городу разнесся слух, будто «ревизор» задержан лишь для виду и в тюрьму направлен со специальным поручением. Кстати, у писаря с самого начала не возникало на сей счет никаких сомнений. Сразу видно, что важная персона, стоит лишь обратить внимание на его рост, усы, фигуру, манеру держаться, костюм.

В сильном смятении писарь предложил «ревизору» стул:

— Пожалуйте, бей-эфенди! Сюда пожалуйте!

Но тот счел неразумным сесть раньше Кемаль-аги и оглянулся на него. При других обстоятельствах Кудрету было бы наплевать, что подумает о нем этот помещик, но сейчас, когда он имел виды на его свояченицу, дело менялось. Тем более что женщина сама его обнадежила. Нет, судьба положительно ему улыбается. Такая удача ему и не снилась. Ведь муж этой женщины, надо думать, оставил ей неплохое наследство. Как же упустить такой случай?

Писарь заметил его взгляд и пододвинул помещику другой стул:

— Прошу, аби, садитесь!

Как только они сели, писарь угодливо спросил:

— Чай? Кофе?

Помещику не нравилось, что совсем новому человеку уделяют столько внимания, но Кудрет сделал вид, будто не замечает этого, и с важностью ответил:

— Э, кофейку лучше, усталость снимает…

От волнения писаря пот прошиб.

— С сахаром, эфендим?

— Чуть сладкий.

— А вам, кажется, без сахара?

Помещик рассмеялся:

— Пора бы уже знать.

Писарь решил сам подать кофе и выскочил из комнаты.

Кемаль-ага украдкой поглядывал на Кудрета и думал: «Он просто рожден повелевать».

— Да покарает аллах тех, кто бросил тебя в тюрьму! — с гневом произнес он.

Кудрет вынул из кармана сигареты и заметил:

— Намык Кемаль и тот был за решеткой. Абдул-Хамид его туда упрятал…

Кемаль-ага на всякий случай промолчал, лишь сокрушенно покачал головой. О Намыке Кемале он что-то слышал, но кто он и за что сидел в тюрьме, не имел ни малейшего понятия. Одно ему было ясно: Намыка Кемаля засадил в тюрьму султан, а их обоих — власти. Султан и власти — одно и то же. Выходит, сам Кемаль-ага вроде бы Намык Кемаль и этот важный господин тоже. Придя к такому выводу, помещик наконец сказал:

— Власть султана не удержалась в этом мире, их власть — тоже не удержится.

Удержится, не удержится… Не все ли равно! Для Кудрета сейчас важнее всего была свояченица Кемаль-аги. И, думая о своем, он пробормотал:

— Совершенно верно.

Получив поддержку, Кемаль-ага пустился в рассуждения:

— Настанет день, и к власти придет наша партия. Тогда мы очистим все тюрьмы. Послушали бы вы нашего председателя вилайетского комитета партии! Пожалуй, он не уступит вам. Но вы совсем другой человек. Знайте: моя свояченица на кого попало не обратит внимания.

Кудрет сделал вид, будто пропустил слова Кемаль-аги мимо ушей. В таких делах не следует торопиться. «Шувей, шувей», — как говорят арабы, что значит: «поспешай медленно». Но до чего же хороши ее глаза! Черные, жгучие, умные! Два ртутных шарика: так и играют, так и искрятся! Он мысленно сравнил ее с женой паскудой и поморщился, словно от дурного запаха.

Писарь принес на медном подносе кофе, как истый гарсон, поставил перед каждым чашку и снова угодливо спросил:

— Не окажете ли честь моим «Биринджи»?

— Мои покурим! — коротко ответил Кемаль-ага.

На сей раз Кудрет не стал предлагать свои сигареты. Он понял, что такие, как Кемаль-ага, с особым удовольствием угощают людей, ими почитаемых, и, словно женщина, благоговеют перед своим кумиром.

Кудрет сосредоточенно пил кофе, принесенный писарем, курил сигарету, которой его угостил Кемаль-ага, и ни разу ни на одного из них даже не взглянул, прикидываясь, будто поглощен своими мыслями.

— Назовите, пожалуйста, ваше уважаемое имя и фамилию, — обратился к нему писарь после того, как кофе был выпит.

Кудрет понял, что писарь делает запись в регистрационной книге.

— Мое имя… Так ведь в деле все указано. Впрочем, пожалуйста — Кудрет Янардаг[24].

Имя, а особенно фамилия привели помещика в восторг. Да и могло ли быть иначе? Имя и фамилия обычно соответствуют внешнему виду. Надо бы уговорить его переехать в их касабу и вступить в Новую партию! Тогда бы они со свояченицей наверняка… Как-никак, а после смерти мужа ей осталось три тысячи денюмов земли. Поженятся, займутся партийными делами, а там, глядишь, его депутатом в меджлис выберут. Ему бы только попасть в меджлис!

Кемаль-ага продолжал строить планы, в то же время восхищаясь тем, с каким достоинством, неторопливо бей-эфенди отвечает писарю на вопросы, — он буквально подавлял его своим величием.

Дай бог, чтобы бея-эфенди сразу не освободили. А уж если они вместе просидят несколько месяцев в тюрьме, Кемаль-ага приберет его к рукам. Свояченица — женщина что надо, Кемаль-ага в этом убедился. Она и мужа своего покойного с первого взгляда полюбила, когда тот проезжал на лошади по торговой части касабы. С этим беем-эфенди она утешится, а вот с ним, Кемаль-агой, не могла… Однажды ночью, когда его жена рожала, он полез в постель к свояченице. Она проснулась и предупредила: «Закричу!», но не закричала. Кемаль не испугался, но с тех пор больше не приставал, даже пальцем к ней не притронулся.

— У вас, эфендим, есть постель? — спросил писарь.

— Постели нет, — ответил Кудрет.

— Слава аллаху, у меня найдется все, что нужно: матрасы, одеяла, еда, выпивка, — объявил Кемаль-ага.

— Бей-эфенди будет с вами?

— Разумеется…

Кудрет хотя бы для приличия мог сказать: «Ну что вы!», но он принял все как должное.

— Если что понадобится, я всегда к вашим услугам! — с готовностью произнес писарь.

— Понадобится — передам через кого-нибудь!

Писарь был просто счастлив. Об этом бее-эфенди говорит весь город, он прибыл со специальным поручением. Сегодня вечером, сидя с друзьями в кабачке, писарь может похвастать, что имел удовольствие находиться в обществе человека, достойного всяческого восхищения, разговаривал с ним, угощал его кофе… Все они лопнут от зависти! Хорошо, что начальник еще неделю пробудет в отпуске. За это время писарь успеет сблизиться с этим человеком, завоюет его расположение и в скором времени, возможно, получит приличную должность. Ведь бей-эфенди послан Анкарой произвести ревизию во всем вилайете…

Кудрет встал, желая показать, что вся эта возня с формальностями ему изрядно надоела.

— Полагаю, с моим вопросом покончено…

— Покончено, эфендим, покончено. — И писарь бросился вперед по коридору: — Пожалуйста, пройдемте в камеру. Соблаговолите отдохнуть…

Когда они проходили через тюремный двор, можно было подумать, что прибыла инспекционная комиссия. Завидев эту троицу, заключенные расступались и вопросительно глядели друг на друга. Но, судя по тому, с каким благоговением писарь обращался к неизвестному господину, тот, несомненно, был важной персоной. Кто же он? Судья? Генеральный инспектор тюрем?..

Один из заключенных, получивший за растрату десять лет, схватил Кемаль-агу за руку и спросил, кого они сопровождают. Кемаль-ага с досадой отдернул руку, словно хотел сказать: «Нашел время!» — после чего никто уже не осмелился обратиться к нему с подобным вопросом.

— Вот и пришли! — сказал писарь, указывая на «камеру для высокопоставленных», к которой вела ветхая деревянная лестница. Быстро взбежав наверх, он остановился у двери и крикнул:

— Эй, что там у вас происходит? Камера это или конюшня?

Появились два прислужника и, пристыженные, разошлись в разные стороны. Они, оказывается, забрались в камеру, чтобы там побороться.

Немного погодя пришел старший надзиратель с двумя подчиненными. Увидев писаря, он разозлился:

— Опять ты, Хикмет-эфенди, ходишь по камерам?