— Представь себе, — обратился он к Идрису, — я становлюсь обладателем нескольких тысяч денюмов земли и депутатом меджлиса. Какие откроются передо мной возможности! Но я, пожалуй, этим не ограничусь. Воспользуюсь меджлисом, как трамплином, и… Что ты на это скажешь?

— Страшно мне за тебя!

— Страшно?

— Ну да! Тебе, я смотрю, мало стать депутатом, ты, как я понимаю, метишь… в министры, а то и в премьер-министры!

Кудрет осклабился:

— А почему бы и нет?

— Побойся аллаха, дорогой! — закатывая глаза, выдохнул Идрис.

В дверь постучали, появился писарь и сообщил:

— Ханым-эфенди пожаловала!

— Пусть войдет! — распорядился Кудрет.

Вошла Нефисе. Она вся раскраснелась и была так взволнованна, что даже не заметила Идриса.

— Ах, Кудрет, голубчик ты мой! В городе только и разговоров, что о тебе! Выйдешь отсюда под гром аплодисментов!

Нефисе увидела Идриса.

— А… пардон. Я до того возбуждена, что сразу не приметила вас. Рада вас видеть!

— И я тоже рад вас видеть здоровой и бодрой!

— Что новенького в Стамбуле?

— Ничего, все по-старому.

— Надеюсь, вам удалось уладить свои дела?

Идрис принялся врать:

— Дела Кудрет-бея я, пожалуй, уладил. Понимаете, от дедов-пашей ему осталось огромное наследство: имения, земли, дома… Но все это попало в руки разных мошенников и хапуг. Хорошо, что Кудрет-бея все это совершенно не интересует.

Нефисе бросилась Кудрету на шею:

— Все, что у меня есть, принадлежит тебе! Только тебе! Не так ли, мой любимый?

Кудрета осенило:

— Идрис говорит, что сюда собираются приехать моя тетушка и еще одна родственница, вести со мной деловые переговоры… — Он повернулся к Идрису. — Когда они приедут?

— Точно не знаю, но их можно ожидать в любой момент…

Кудрет вдруг стал задумчивым, лицо его подернулось грустью.

— Что с тобой, любимый? — встревожилась Нефисе.

Кудрет с тяжелым вздохом обратился к Идрису:

— Сказать? Как ты полагаешь?

Идрис ничего не понял, но не растерялся:

— Как вам будет угодно, бей-эфенди.

Этого оказалось достаточно, чтобы Нефисе лишилась душевного равновесия. Что от нее скрывают? Плохую весть? Но что бы ни случилось, она должна знать все. Почему Кудрет молчит? Видимо, боится ее расстроить. Пусть не боится. Спасения нет только от смерти. Все остальное — пустяки.

В конце концов Кудрет с сожалением сказал:

— Ведьма моя отказалась от развода…

Нефисе сразу приуныла.

— Это правда, Идрис-аби? Она сама тебе сказала?

Идрис и тут не растерялся:

— Друзьям сказала.

— Это не спасет ее! — чуть не плача, крикнула Нефисе. — Жениться можно не только по закону государства, но и по закону шариата. Верно, Кудрет? Такой брак даже прочнее.

— А если, следуя тому же шариату, я захочу взять сразу четырех жен, что ты на это скажешь?

— Ради тебя я соглашусь на все! Палец, порезанный по велению шариата, не болит!

Много дней и ночей ломал Кудрет голову над тем, как ему действовать в сложившихся обстоятельствах.

С Длинным все было проще, а вот как поступить с Сэмой и Дюрдане, что им ответить? Сунуть, как говорится, каждой в рот по леденцу или напустить на себя строгость?

Глубокой ночью Кудрет еще не спал и с явным презрением смотрел на будущего свояка, давным-давно храпевшего на соседней постели. От этого ничтожества надо поскорее избавиться, так же как и от этой камеры, удобной и довольно чистой. Лучше перейти в другую, одиночку или двухместную, где сидят приговоренные к смертной казни или к строгому режиму изоляции. Такие камеры использовались и как карцер. Начальник тюрьмы уважит его просьбу, как и остальные. Прокурор тоже не откажет. Кудрет попросит, чтобы в камере как следует убрали и сделали побелку. «До чего противно каждый день лицезреть этих пигмеев», — подумал он и зевнул.

А как решить проблему женщин, проблему весьма важную?

Вряд ли Сэма сдержит обещание и приедет. Во всяком случае, она будет ждать от него письма. Кроме того, приезд в этот городишко связан для нее с некоторым риском. Она ведь довольно долго была любовницей хозяина здешней гостиницы, оскандалилась. Так что вряд ли Сэма поспешит сюда. Ну а Дюрдане…

Кудрет усмехнулся. Шалунье шестьдесят с гаком, а она решила заняться амурами и заодно освободиться от своего имущества и капитала, чтобы потом, как говорится, положить зубы на полку. Доживала бы себе спокойно свой век, забавлялась бы ритуальными омовениями, намазами, мевлюдами[43], утешалась бы слушаньем Корана в мечети — так нет же, сама рвется в лапы хищников, которые норовят выхватить у нее изо рта кусок. Летит — как воробей к сове — к собственной гибели. Не он, так кто-нибудь другой воспользуется ее доверчивостью. А сколько на свете людей порядочных, далеких от всяких дьявольских козней. Он и в подметки им не годится. Договорилась бы на худой конец с уличным продавцом йогурта и овощей или с подручным бакалейщика, и за какие-нибудь пять, а то и за три лиры он и дров бы ей наколол, и йогурт принес, и ублажил. Так неужто старушенция пожалует сюда? Она, конечно, прискакала бы быстрее Сэмы, но тоже будет ждать ответа на свое письмо.

Обе они дуры! Думают, что его бросили в темницу и он ужасно страдает.

Впрочем, надо поспешить с ответом и написать, чтобы не торопились с приездом. А Нефисе он зря солгал, что его ведьма отказалась от развода. Ведь она согласна вступить с ним в брак по шариату. Если суд разведет его с женой и Нефисе об этом узнает, она станет упрекать Кудрета в обмане, заявит, что такому бею-эфенди, как он, лгать не к лицу.

«Что же делать? — вздохнул Кудрет. — Как выйти из положения?» Он так ничего и не придумал, но, как только сел писать Длинному, его осенило. Он скажет Нефисе, что испытывал ее преданность. Она, правда, и так сгорает от любви, но почему бы не сыграть на ее чувствах, а заодно и на женской глупости? Бабенка наверняка обрадуется, когда я ей скажу об этом.

Кудрет взялся за перо: «Дорогой мой!..» В голове его промелькнули прекрасные, как песня, радужные воспоминания… Вот они в кафе «Месеррет» просматривают газеты, потом мчатся на такси к месту производственной аварии. В карманах у них пусто. А вечером все, что удалось выманить у доверчивых ротозеев, пропивают, не оставляя даже мелочи на утренний кофе…

Письмо к Длинному получилось довольно сумбурным. Кудрет предлагал ему приехать, писал, что городишко «буквально кишит „божьими коровками“, перспективы здесь блестящие». Работа будет та же, что и прежде, только масштабы шире и куш покрупнее.

«Эх, Длинный! — писал Кудрет. — В Стамбуле мы годами лезли из кожи вон, чтобы раздобыть несколько лир. Здесь же, как в некошеной траве, только успевай подбирать, и не какую-нибудь мелочь, а тысячи, десятки, даже сотни тысяч лир. Есть тут одна бабенка, Нефисе, таких доктор Локман[44] называл съедобными, словом, приедешь, сам увидишь — так вот, эта самая Нефисе залезла ко мне в сети даже без приманки. Захочу — она все состояние перепишет на меня. Думаешь, вру? Нисколько. В таких делах, ты знаешь, я не мажу. Тянуть с этим, разумеется, нельзя. Но и спешить не следует. Пусть думает, что я от нее без ума, что мне нужна она, а не ее богатство. Она, кажется, уже в это поверила. И теперь я смогу приступить к главному. Подумать только: четыре с лишним тысячи денюмов земли!

К тому же она — активист женской секции вновь созданной оппозиционной партии. Состоит она и в какой-то секте, но все это для нее чепуха, даже аллах. Главное для нее — я.

Идрису мы сосватали двоюродную сестру Нефисе. Если хочешь, мы и тебе кого-нибудь подыщем, только сообщи. Неважно, что у тебя жена. Узнает — разведется. Подумаешь, жена! По законам шариата можно иметь четырех жен. А как известно, mon cher, палец, порезанный по законам шариата, не болит».

В заключение Кудрет сообщал, что высылает Длинному тысячу лир. Пусть он с товарищами выпьет в «Дегустасьоне» за здоровье «Кудретика». Довольный, Кудрет запечатал письмо и вдруг спохватился. Что он делает? Надо быть полным идиотом, чтобы написать такое! И кому? Этому пройдохе! Ведь с таким письмом в руках он в любой момент сможет его шантажировать.