— Прошу, Кемаль-ага, садись, пожалуйста!

Кемаль не принял приглашения, поскольку очень торопился, и попросил ходжу зайти к ним в камеру, растолковать сон, который видел его свояк.

— Какой же сон ему привиделся?

— Он видел вас. Будто вы обняли его и отвели в мечеть, велели сотворить намаз и произнесли вслед за ним святые слова исповедания…

Ходжа был неграмотным, но сразу понял, что к чему. Не иначе как всемогущий аллах ниспослал на него свою благодать. Ведь Кудрету мог привидеться кто-нибудь другой, но аллах послал ему во сне именно его, простого деревенского ходжу!

И старик спросил:

— А видел он во сне что-нибудь зеленое?

Кемаль задумался. Об этом Кудрет вроде бы не упоминал, впрочем, кто его знает? Может, и видел.

— Пойдем-ка лучше, сам с ним поговоришь.

Ходжа улыбнулся и покачал головой:

— Пусть Кудрет-бей придет ко мне, ведь я выполнил божественную волю ваджиб-уль вюджюта и текаддеса хазретлери[50].

Кемаль свел доводы ходжи убедительными и удалился.

Придя в камеру, он рассказал Кудрету о своем разговоре с ходжой. Тот поначалу заартачился, но потом все-таки согласился пойти к ходже. Переступив порог камеры, Кудрет поморщился от смрадного духа, но тут же склонился, трижды поцеловал его костлявую, жилистую руку и опустился на колени.

Ходжа не стал спрашивать о том, что привиделось во сне Кудрету, только поинтересовался:

— Видел ты что-нибудь зеленое?

Зеленого Кудрет не видел, но, не моргнув, он ответил:

— Видел. Одна из гробниц в мечети была покрыта зеленой шалью, даже бахрома у нее была зеленая.

Ответ превзошел все ожидания Акязылы. Он смежил веки, долго лежал не двигаясь, затем трижды вздрогнул и открыл глаза.

— Помнишь, я советовал тебе совершать намаз?

— Помню, — ответил Кудрет.

— Мне это снилось каждую ночь. Значит, такова воля ваджиб-уль вюджюта и текаддеса хазретлери. Сколько раз я говорил тебе об этом, но ты не слушал. И вот теперь всевышний через меня…

— Ты прав, ходжа-эфенди. Только не думай, что я пренебрегал твоими советами. Но дело ведь известное: режим однопартийный, единый и неизменный шеф[51].

Все грехи можно было валить на «однопартийный режим и единого шефа». Ох уж этот однопартийный режим! Он «изничтожил» служителей культа, сделал все возможное, чтобы аллаха позабыли его рабы, разместил солдат в мечетях, превратил обитель аллаха в склады. Э… Нет у всемогущего аллаха пальцев, чтобы выцарапать им глаза. Вот он и послал им Новую партию — как фараонам посылал Моисея, — чтобы покарала их за все грехи!

Кудрет заметил, что его слова произвели должное впечатление, и продолжал:

— Новая партия исполнит волю всемогущего аллаха, пусть никто в этом не сомневается! Только всему свой час. И пока этот час не наступил, цыпленок не вылупится из яйца, зернышко в земле не прорастет. Этот бренный мир не достался даже султану Сулейману. Разве не так я говорю, ходжа-эфенди?

Ходжа-эфенди хоть и был невеждой, на всегда мог разобраться в том, что ему выгодно, а что невыгодно. К тому же этот Кудрет-бей пусть не ходжа, а рассуждает здраво, и язык у него хорошо подвешен!

— Всеконечно! — ответил старец, употребив любимое словечко своего бывшего наставника, рыжебородого ходжи. — Всеконечно! Без воли божьей цыпленок не вылупится, зернышко не прорастет.

Ходжа встал с постели, Кудрет тотчас поднялся с колен и шепнул ему на ухо:

— Почтеннейший ходжа-эфенди, не удостоите ли нас чести, не разделите ли с нами трапезу?

Ходжа задумался, польщенный таким вниманием. «О великий аллах, ты оказал мне милость, склонил к стопам моим тех, кто до сих пор не замечал даже моего существования!» Он долго размышлял, потом ответил:

— Э, можно. Потолкуем, а заодно и подкрепимся…

Визит Кудрета в камеру восемь, едва ли не самую убогую в тюрьме, встревожил заключенных. Кудрет-бей — этот богатый, образованный человек, умеющий так хорошо говорить, что даже тюремное начальство его боялось, Кудрет-бей, насмерть перепугавший прибывших из Анкары чиновников, оказывает почести какому-то несчастному Акязылы, сидящему за мужеложство, — сам навестил его и даже привел к себе в камеру. Чем же отличился этот плюгавый старец?

Слух о том, какой сон приснился Кудрет-бею, быстро облетел тюрьму. Все были поражены. Неужели аллах устами этого ничтожества Акязылы изъявил Кудрет-бею свою волю?

— Не мог всевышний найти человека более достойного? — говорили не очень верующие, на что очень верующие с негодованием отвечали:

— Помолчали бы лучше, невежды! Вам не постичь великодушия всевышнего!

— Дальше носа своего не видите.

— Сорок дней грешите, а на сорок первый молитесь об отпущении грехов.

— Еще не известно, занимался ли он мужеложством.

— Клянусь, что это клевета!

— Во всем виновата эта однопартийная система!

— Кого из нас не оклеветали?

— Ничего, в один прекрасный день они за все ответят!

Ходжу Акязылы усадили на самое почетное место, положили перед ним круглую доску. Кудрет собственноручно накрыл его колени полотенцем. Кемаль вместе со слугами готовил кофе, затем сполоснул два совершенно чистых стакана и поставил один перед Кудретом, другой перед «почтеннейшим ходжой-эфенди». После этого он выхватил у слуги бидон с молоком, взял нож, соскреб с хлеба подгоревшие места и все это почтительно поставил на доску вместе со сливочным маслом, присланным ему недавно из деревни.

Какой счастливый, какой благословенный день! Такие выпадают не часто! Его, Кемаля, будущий свояк начнет творить намаз! Турки — народ истинно верующий. Сколько ни насаждали власти безбожие, как ни старались вбить клин между народом и религией, все их попытки оказались тщетными. Да вот и сейчас в камере ходжи речь шла о том, что без божьей воли цыпленок не вылупится из яйца, зерно не прорастет. Создатель покарает скоро всех безбожников. Выцарапать им глаза он при всем своем желании не может, потому что у него нет пальцев. А покарать этих негодяев просто необходимо. Возможно, для этого аллах и создал Новую партию? Возможно? Нет, это верно как дважды два четыре!

Акязылы тоже был на верху блаженства. Такого завтрака он отроду не видел. Поджаренные ломти хлеба ходжа густо намазывал маслом, затем душистым медом, складывал два ломтя вместе и лишь тогда откусывал своими крепкими зубами. Мед капал на ладонь, тек по руке. Пусть течет! О таких яствах Акязылы и мечтать не смел. Живя в деревне, они с женой едва зарабатывали на постные лепешки с творогом. А сколько раз ложились спать голодные? Случалось, что за какую-нибудь услугу, скажем составление «спасительного» амулета, ходже кое-что перепадало и в доме появлялись молоко или йогурт. Для них это был настоящий праздник.

Кстати, ходжа вспомнил, как притесняли его власти, сколько черных дней выпало на его долю! Сотворить молитву о ниспослании дождя — запрещено, составить амулет — запрещено. Над больными пошептать — и то нельзя! А попробуй нарушить эти запреты — сразу явится жандарм, потащит в участок, а там фельдфебель не поскупится на брань и тумаки. Не власть — засилье фараонов!

Правда, в последние годы стало полегче. Да и какая власть долго продержится, если начнет устраивать гонения на служителей культа? Аллах милосерден и не оставит в беде детей своих, его прославляющих.

Ходжа слизнул текший по руке мед, запил молоком. Кто мог подумать, что в тюрьму попадет человек столь благочестивый, что он увидит во сне ходжу Акязылы, с благоговеньем поспешит в его убогую камеру и даже пригласит к себе на трапезу? Вот она, превеликая милость превеликого аллаха! Только гяуры могут не верить в аллаха и в его милосердие!

После завтрака пили кофе, курили.

Кудрет шепнул на ухо «свояку»:

— Поговорю с начальником, пусть переведет ходжу-эфенди в нашу камеру. Правда, одет он по-нищенски. Скажу Нефисе, чтобы принесла кое-что из твоего белья и одежды, только напомни мне…