Потом Вук поймал шутя ещё пару лягушек, направлявшихся домой.

– Тебе надо поспать, – сказала Карак, – а у меня есть ещё дела, но к утру я буду дома.

С Вуком в пасти она перескочила через трещину в скале и, отпустив его, сразу повернула назад.

– Отсюда ты уже сам донесёшь Таш. И, если проголодался, съешь от неё кусок.

Ночь уже клонилась к концу.

Присев на краю обрыва, Вук всматривался во мрак, ставший ему знакомым, словно он невесть сколько лет ходил по ночам, хотя родился лишь этой весной.

Но ходили тёмными ночами Каг и другие лисьи предки, и в Вуке проснулся инстинкт, точно ожили чужие воспоминания. Счастливый и усталый притащил он Таш в логово и, положив её рядом с собой, тут же уснул.

На второй, третий день и в последующие дни рассветы и ночи были похожи друг на друга. И недели тоже были похожи друг на друга. Вук рос, набирался сил и в окрестностях логова охотился уже самостоятельно. Карак не могла надивиться, как быстро он мужал.

«Бедняга Каг, вот бы ему взглянуть на сына», – думала она.

А тем временем выросла трава на лугу. Лес озими колыхался, как вода в озере, где жила выдра Лутра. Птицы, вьющие гнёзда на земле, учили летать своих птенцов, и тщетно искала их змея Ши, злобная и холодная, как железо капканов, которые Вук обходил стороной. Однажды Карак сказала ему:

– Утром мы не пойдём домой, в нашем логове очень жарко, и к тому же там нет покоя от маленьких чёрных прыгунов. Целый день только и знай чешись.

И тогда на заре обе лисы забрались в высокую пшеницу, шумевшую на ветру возле леса.

Пшеничные стебли послушно расступились, чтобы лисы не затоптали их, но перед тем, как снова сомкнуться, покачали головами, – ведь они не любили пускать чужих в свой мирно шелестящий край.

Это был мир новый для Вука, который следовал за Карак, как маленькая тень большой лисицы. Посреди поля несколько зелёных кустиков карликовой бузины, качаясь, баюкали себя. Там и остановилась Барак.

– Кажется, здесь будет неплохо. И тенёк, и нас не заметят ни ласточка Чи, ни серая ворона Кар, которые, завидев нас, злобно кричат, хотя мы сроду их не обижаем.

Бузина цвела, и Карак сморщила нос:

– Цветы эти такие вонючие, но скоро запах пропадёт и вырастут маленькие зелёные ягоды. – Потом она растянулась на брюхе в тени, где веяло только чистым дыханием пшеницы.

Под бузиной лисы вырыли для себя яму корытцем и таким образом освоили местность.

Местечко оказалось очень хорошим. Правда, несколько раз они искупались под дождём, и в непогоду ветер с рокотом гулял по полю, которое, свистя, причитало, но гроза проходила, лисы высыхали на солнышке, и стебли пшеницы снова выпрямлялись, хотя головки у неё стали уже такими мучительно тяжёлыми, словно она непрерывно думала о чём-то.

Вук познакомился уже с деревней и обошёл все места, где когда-то ходил Каг. Часто ему казалось, будто он не впервые попал сюда, а всё давным-давно ему знакомо, хотя он родился лишь этой весной.

Он познакомился с Вахуром, великим охотником, познакомился с егерем, который разгуливал в зелёном костюме с молниебойной палкой за спиной, но лисёнок не боялся их и умел их избегать, – ведь о его чутье лисий народ уже рассказывал чудеса. Вук никогда не оставлял после себя следов и с улыбкой обходил железнорукие капканы, зная, что в них заключена сила Гладкокожего.

Люди подозревали в краже кур и уток соседей и очень сердились, потому что из-за еды они завидуют не только лисицам, но и друг другу.

А Вук жил, словно епископ, у которого, говорят, каждый день на столе вкусный гусь или утка. Карак теперь только прогуливалась, как сторож, который, как всем известно, живёт лучше всех на свете, не считая епископа.

И она толстела благодаря Вуку.

Но вот наступили очень жаркие дни. Усики у пшеницы позолотились, и стебли затвердели, а это признак старости. Созрела пшеница.

Вук уже слыл бравым парнем среди лис.

Он встречался и с Шут, бесхвостой лисой, но она уже не решалась наподдавать ему, потому что Вук скалил острые зубы. Шут лишь поносила его на все лады, но он не обращал на неё внимания, зная, что она самая презренная среди лисиц.

Однажды вечером, пробегая по опушке леса, Вук очутился у дома, огороженного забором. В воздухе носился запах Вахура, но чувствовался и тяжёлый дух домашней птицы. В окнах ещё горел свет, и возле дома стояли две сосны такой высоты, что на их вершинах, казалось, покоились небольшие звёздочки.

Вук растянулся на земле. От Карак он слышал, что здесь живёт егерь, разрушивший лисью крепость на берегу озера, и в сердце лисёнка кипела теперь жажда мести.

– И не думай ходить туда, – увещевала его Карак, – иначе погибнешь. Я, конечно, только издали видела этот дом, но, по словам стариков, вокруг него сплошные капканы; дом стережёт целая семья Вахуров, и Гладкокожий разгуливает с молниебойной палкой; взбредёт ему в голову, так всех истребит.

Вук содрогался в душе, но опасность его не останавливала. Он полагался на свой нос, глаза и ноги. Нет, он не уйдёт отсюда, пока не перехитрит егеря и не поживится у него чем-нибудь. Это будет поистине славное дело! Для сына Кага откармливает Гладкокожий жирных уток и утром задаст трёпку Вахуру, никудышнему сторожу. О таком подвиге лисий народ будет рассказывать легенды своим детям, которые разнесут молву, что среди них снова появился великий Вук.

Дом постепенно погрузился в молчание и ночную тьму. Вук слышал шаги Вахура и его сородичей и видел, что окна закрыли глаза. Далеко в деревне лаяли собаки, им изредка вторили Вахур и его дети, но потом и они замолкли.

Ветер дул со стороны дома, и Вук безошибочно чуял, какая собака где лежит. Обойдя вокруг забора, он нашёл несколько щелей, через которые ничего не стоило пролезть. Но он не торопился. Лазейки были незнакомые, и за забором мог стоять капкан, хотя холодный запах железа нигде не чувствовался.

Немного погодя он отчётливо услышал сопение собак, и когда раздался первый крик петуха, Вук прошмыгнул через щель, что была дальше всего от дома.

В саду он на минутку остановился. В рассветном сумраке всё казалось таинственно огромным, но как на первой охоте когда-то его влекло к Таш, так и теперь влекло к опасности.

Он пополз вдоль забора. В конюшне пофыркивало несколько лошадей, и в свинарнике храпела свинья Чав. Ей снилось, будто человек кормит её из любви к ней.

Птичник был заперт на замок, и окно забрано решёткой. На тутовом дереве довольно высоко спали цесарки. Лисёнок внимательно осмотрел двор и ещё больше возненавидел егеря.

«Всё у него есть, – думал он, – почему ж он преследует нас?»

Вук был ещё молод, он, конечно, не знал и не мог знать, что у человека первобытный инстинкт охоты такой же древний, как у лисы.

Тут что-то белое зашевелилось возле хлева. Вук приник к земле, – белое пятно приближалось. Даже с закрытыми глазами он понял уже, что к нему идёт Мяу. И подумал: поймать, что ли, её? Но не поднимет ли кошка шума? Хотя она безусловно боится лисы, но опасность порой придаёт ей смелости, и когти у неё тогда такие же быстрые, как танцующий в солнечном луче жук Жу с блестящей спинкой.

Лисёнку повезло. Ангорская кошка Мяу, любимица егеря, мягкая, как мох, даже мяукнуть не успела, когда Вук схватил её.

После того, как Мяу бездыханная вытянулась на земле, он повертел головой, но не уловил никаких подозрительных шорохов. Возле дома сопели сытые собаки. Лисёнок презирал этих слуг, которые вместе со свободой лишились и слуха и нюха.

Прихватив Мяу он пошёл прочь. Прежде чем юркнуть в щель, остановился и, опустив кошку на землю, прислушался, – ведь за оградой его могла подстерегать опасность. Но на Вука веяло лёгким ветерком и молчанием, которые ясно говорили, что всё в порядке.

– Дурачьё, – пробормотал он, торжествующе оглядываясь, – я прихожу сюда, когда хочу!

Он собирался уже уйти, как вдруг в углу сада сверкнули два зелёных огонька, пара внимательных неподвижных глаз.