В тот день состоялось наше экстренное закрытое заседание, на котором выступал автор той самой статьи из газеты «Нью-Йорк Таймс». Его звали мистер Кук. Он работал в финансовом департаменте НАСА, когда его попросили заняться возможной проблемой уплотнений и оценить те средства, которые необходимы для ее устранения.

Поговорив с инженерами, он выяснил, что уплотнения уже давно представляют огромную проблему. Тогда он доложил, что для ее решения потребуется такая-то сумма денег — огромная сумма. С точки зрения прессы и некоторых членов комиссии, история мистера Кука звучала как серьезное публичное разоблачение, поскольку, судя по всему, НАСА скрывала от нас проблему уплотнений.

Мне пришлось переждать все это огромное и совершенно бесполезное возбуждение, думая: неужели каждый раз, когда в газете будет появляться какая-то статья, мы будем устраивать особое заседание? Так мы ни к чему не придем!

Но позднее, во время этого же заседания, произошло кое-что весьма интересное. Сначала нам показали фотографии клубов дыма, появившихся из монтажного стыка сразу после зажигания, еще до того как шаттл успел подняться в воздух. Дым выходил из того же места — возможно, из порта проверки на наличие утечки, откуда позднее появилось пламя. Теперь это уже не оставляло сомнений. Все факты соответствовали друг другу.

Затем произошло нечто совершенно неожиданное. Инженер из компании «Тиокол», мистер МакДональд, выразил желание что-то нам рассказать. Он пришел на наше заседание сам, без приглашения. Мистер МакДональд сказал, что инженеры компании «Тиокол» пришли к заключению, что низкие температуры некоторым образом связаны с проблемой уплотнений и что они очень и очень этим обеспокоены. Вечером накануне предполагаемого запуска, во время смотра готовности полета, они сказали НАСА, что нельзя запускать шаттл при температуре ниже 53 градусов — эта была самая низкая из температур предыдущих запусков, — а в то утро термометр показывал 29.

Мистер МакДональд продолжил, что НАСА «пришла в ужас» от такого заявления. Человек, отвечавший за смотр, некий мистер Маллой, возразил, что доказательств «недостаточно» — некоторые полеты с эрозией и прорывом газа произошли при температуре выше 53 градусов, — поэтому «Тиокол» должен пересмотреть свое возражение против полета.

«Тиокол» дал задний ход, но мистер МакДональд отказался продолжать собрание, сказав: «Если с этим полетом что-то случится, я не хочу стоять перед коллегией следователей и говорить, что я пошел напролом и им сказал махнуть на все рукой и запускать эту штуковину даже за пределами допустимых условий».

Это было настолько удивительно, что мистер Роджерс был вынужден спросить: «Я Вас правильно понял, что Вы сказали…», — и он повторил весь рассказ. МакДональд ответил: «Да, сэр».

Вся комиссия была шокирована, потому что эту историю мы услышали впервые: дело было не просто в том, что из строя вышли уплотнения, а в том, что из строя вышел кое-кто из начальства.

Рис. 12. Прогрессирование пламени, выходящего, возможно, из порта проверки на наличие утечки. (© НАСА.)

Мистер Роджерс решил, что нам стоит более внимательно рассмотреть рассказ МакДональда и узнать все подробности, прежде чем выносить его на суд публики. Но для того, чтобы публика была в курсе дела, на следующий день, во вторник, должно было состояться открытое заседание, во время которого мистер Кук собирался дать свои показания.

Я подумал: «Это будет что-то вроде пьесы: завтра мы будем говорить то же, что говорили сегодня, и не узнаем ничего нового».

Когда мы уходили, ко мне подошел Билл Граэм с пачкой бумаг.

— Ух ты! Вот это быстро! — сказал я. — Я же попросил тебя об этом только утром! — С Граэмом всегда было легко работать.

Рис. 13. Неправильно уплотненный порт проверки на наличие утечки мог обеспечить путь для прорыва пламени, образующего подпалины за первым кольцом.

Документ, лежащий на самом верху, гласит: «Профессор Фейнман из Президентской комиссии желает знать о временном влиянии температуры на эластичность колец…» — это служебная записка, адресованная подчиненному.

Под этой служебной запиской лежит другая: «Профессор Фейнман из Президентской комиссии желает знать…» — от того подчиненного его подчиненному и так далее вниз по служебной лестнице.

В самом низу лежит документ с какими-то числами от бедняги, оказавшегося в самом низу этой лестницы, а затем серия документов о предоставлении информации, которые объясняют, что ответ передан на следующий уровень.

Рис. 14. Клубы черного «дыма» (мелкие несгоревшие частицы) видны появляющимися из того же места, где наблюдалось пламя. (©НАСА.)

Итак, передо мной лежит кипа бумаг, напоминающая сандвич, в самой середине которой лежит ответ — совсем на другой вопрос! Ответ: «Сжимаете резину в течение двух часов при определенной температуре и давлении, а потом смотрите, сколько времени потребуется, чтобы она приняла первоначальную форму» — часы. Я же хотел знать, насколько быстро резина реагирует за миллисекунды во время запуска шаттла. Так что информация оказалась бесполезной.

Я пошел обратно в отель. Я препаршиво себя чувствую, но во время обеда мой взгляд падает на стол, где стоит стакан ледяной воды. Я говорю себе: «Черт возьми, я сам могу узнать все, что мне нужно о резине, не заставляя НАСА посылать свои записки туда-сюда: я просто должен проверить это! Все, что мне нужно, так это образец резины».

Я думаю: «Я мог бы сделать это завтра, пока мы все будем сидеть на заседании и слушать тот вздор, который будет нести Кук и который мы уже слышали сегодня. На таких заседаниях нам всегда приносят воду со льдом; таким образом, я кое-что смогу сделать, чтобы не терять время даром».

Потом я думаю: «Нет, это будет неудобно».

Но потом я вспоминаю о Луисе Альваресе, физике. В этом человеке меня восхищает храбрость и чувство юмора, и я думаю: «Если бы Альварес был в этой комиссии, он сделал бы это, так что для меня это тоже подойдет».

Рассказывают истории о физиках — великих героях, — которые получали информацию буквально на счет «раз, два, три» там, где все остальные пытались это сделать весьма сложным путем. Например, после того как были открыты ультрафиолетовые и рентгеновы лучи, француз Андре Блондель нашел еще один тип лучей, так называемые N-лучи. Эти лучи было очень трудно наблюдать: у других ученых не получалось повторить эксперименты Блонделя, поэтому кто-то попросил знаменитого американского физика Р.У. Вуда съездить в лабораторию Блонделя и разобраться.

Блондель выступил с публичной лекцией и провел демонстрационный показ. N-лучи преломлялись алюминием, поэтому Блондель выстроил друг за другом разного типа линзы, а в конце стоял большой диск с алюминиевой призмой посередине. По мере того как алюминиевая призма медленно поворачивалась, N-луч смещался то вверх, то в другую сторону, а ассистент Блонделя сообщал его интенсивность — разные числа под разными углами.

Свет оказывал воздействие на N-лучи, поэтому Блондель выключил свет, чтобы сделать показания более точными. Его ассистент продолжал сообщать об интенсивности N-лучей при выключенном свете.