* * *

- Лес? Какой лес? Нет, кажется, жена не так говорила. - "Итальянец", "Грасвильское Аббатство". - Нет, любезный, нет!.. Что-то не так. - "Удольфские таинства"? - Та-та-та! Их-то и надобно! Давай сюда!

- Есть у вас - "Дети Аббатства?" - пропищал тоненький голосок.

- Послушайте! - сказала молодая дама с томными голубыми глазами. - Пожалуйте мне "Мальчика у ручья" г(осподина) Коцебу и "Бианку Капеллу" Мейснера.

- Что последняя цена "Моим безделкам"? - спросил, пришептывая, растрепанный франт, у которого виднелась только верхушка головы, а остальная часть лица утопала в толстом галстуке.

- Позвольте, позвольте! - прохрипел, расталкивая направо и налево толпу покупщиков, небольшого роста краснолицый и круглый, как шар, весельчак, в плисовом полевом чекмене и кожаном картузе. - Здорово, приятель! - продолжал он, продравшись к прилавку. - Ну что? Как торг идет? - Слава богу, сударь! - А знаешь ли, братец? Ведь я хочу с тобой ругаться. - За что-с?

- Что ты мне третьего дня продал за книги такие? "Житие Клевеланда", я думал и бог знает что, ан вышло дрянь, скука смертная: какие-то острова да пещеры, гиль, да и только! Вот вчера, спасибо, друг потешил, продал книжку! Сегодня я читал ее вместе с женою - так и помирали со смеху, ну уж этот Совестдрал Большой Нос! Ax, черт возьми - какие бодяги корчит! Продувной малый! - Да-с, книга веселая-с!

- Дай-ка мне, братец! Говорят, также больно хороша "Странные приключения русского дворянина Димитрия Мунгушкина" Наконец пришел и мой черед.

- Пожалуйте мне роман Дюкредюмениля "Яшенька и Жоржета", сказал я робким голосом книгопродавцу Он снял с полки несколько книг и подал мне "Ай. ай! четыре тома! Уж верно, они стоят, по крайней мере, рублей восемь, а у меня не осталось и четырех рублей в кармане, я спросил о цене.

- Десять рублей! - Можно их немножко просмотреть? - сказал я, заикаясь. - Сколько вам угодно! - отвечал вежливый книгопродавец. Я взял перый том, уселся на прилавке подле большой связки книг и начал читать. Через несколько минут пять или шесть барынь расположились на том же прилавке подле меня. Я мог слышать их разговор, но огромная кипа книг, которая нас разделяла, мешала им меня видеть, углубясь в чтение моей книги, я не обращал сначала никакого внимания на их болтовню, но под конец имена Авдотьи Михайловны и Машеньки так часто стали повторяться, что я нехотя начал прислушиваться к речам моих соседок.

- Да! - говорила одна из дам. - Эта Машенька Бело зерская - девочка хорошенькая, неловка - это правда, но она еще дитя.

- Дитя! - подхватила другая барыня. - Помилуйте! Она с меня ростом! Я думаю, ей, по крайней мере, пятнадцать лет. - Нет! Не более тринадцати.

- Так зачем же ее так одевают? Как смешна эта Авдотья Михайловна! Навешала на свою дочку золотых цепочек, распустила ей по плечам репантиры и таскается за ней сама в ситцевом платье, ну точно гувернантка! Да что она? Не ищет ли уж ей жениха? - Как это можно! Ребенок! Да, кажется, им это и не нужно. - А что?

- Так! Авдотья Михайловна смотрит смиренницей, а хитра, бог с нею. - Да что такое? - А вот изволите видеть: у них воспитывается сирота!..

- Уж не этот ли мальчик, лет шестнадцати, который ходил с ними сейчас по рядам? - Да, тот самый. - У него приятная наружность. - И восемьсот душ. - Вот что!

- Они живут безвыездно в деревне - соседей почти нет... Всегда одна да одна в глазах... Теперь понемножку свыкнутся, а там как подрастут...

- Понимаю!.. Аи да Авдотья Михайловна!.. Восемьсот душ!.. Ни отца, ни матери!.. Да это такая партия, что я лучшей бы не желала и для моей Катеньки. "Что эти барыни? - подумал я, - с ума, что ль, сошли? Да разве я могу жениться на Машеньке?"

- Постойте-ка, постойте? - заговорила барыня, которая не принимала еще участия в разговоре. - Что вы больно проворны! Тотчас и помолвили и обвенчали - погодите! Ведь этот сирота, кажется, близкий родственник Белозерским.

- Кто это вам сказал? - возразила одна из прежних дам. Да знаете ли вы, как они родня? Дедушка этого сироты был внучатным братом отцу Ивана Степановича Белозерского. - Вот что! Так они в самом дальнем родстве?

- Да! Немного подалее, чем ваша племянница, Марья Алексеевна, была до свадьбы с теперешним своим мужем Андреем Федоровичем Ижорским, а если не ошибаюсь, так для этой свадьбы вам не нужно было просить архиерейского разрешения.

- Смотри, пожалуй! Ну, Белозерские! Как ловко они умели все это смаскировать. Сиротка! Племянник, матушка! А у сироткито восемьсот душ, а племянник-то в двенадцатом колене! Умны, что и говорить - умны! - Да ну их совсем! Какое нам до них дело?

- Какое дело? Помилуйте! Да это сущий разврат, мальчик взрослый, девочка также почти невеста, чужие меж собой - и допустить такое обращение!.. А все интерес! Посмотришь на них: точно родные брат и сестра. Я сама видела - целуются... фуй, какая гадость!

- И, матушка Анна Лукьяновна! Венец все прикроет!.. Да что мы здесь уселись? Пойдемте-ка лучше в галантерейный ряд, здесь бог знает что за народ ходит. Соседки мои, продолжая меж собой разговаривать, пошли прочь от книжной лавки, и я остался один. Как теперь помню, какое странное впечатление произвело на меня это неожиданное открытие: первое ощущение вовсе не походило на радость, я испугался, сердце мое сжалось, слезы готовы были брызнуть из глаз. "Я не брат Машеньке, мы почти но родня! Боже мой!.. Но я могу на ней жениться, мы вечно будем вместе, она не выйдет замуж за какого-нибудь чужого человека - этот злодей не увезет ее за тридевять земель... не станет требовать, чтобы она любила его более меня... Нет! Тогда уж никто нас не разлучит?.." Все эти мысли закипели в голове моей, заволновали кровь в жилах, овладели душою, все понятия мои перемешались, прошедшее, настоящее, будущее - все слилось в какую-то неясную идею о неизъяснимом счастии, о возможности этого счастия, и в то же время страх, которого я описать не могу, это безотчетное чувство боязни при виде благополучия, которое превосходит все наши ожидания, которому и верить мы не смеем, обдало меня с ног до головы холодом. Я держал книгу попрежнему перед собою, перевертывал листы, глаза мои перебегали от одной строчки к другой, но я ничего не понимал, ничего не видел, все слова казались мне навыворот, и, чтоб найти смысл в самой обыкновенной фразе, я перечитывал ее по нескольку раз сряду.