— Так вы все еще утверждаете, что напиток существовал? Вы верите в эликсир жизни?

— Это мог быть очень сильный стимулятор. Судя по жизнеописанию Айрамеша, в их семье было наследственное заболевание типа серповидной анемии. Братья и сестры царя умерли в раннем возрасте, а он, даже если отбросить число триста тридцать, жил достаточно долго. Ведь для всех перечисленных походов и завоеваний понадобилось время…

Ученый отвечал собеседнику совершенно спокойно, нарочно не замечая его насмешки.

Но тот не отставал:

— А кто же ему преподнес такой стимулятор, которым не располагает даже современная наука? Что это за «люди с вершин»? Может быть, космонавты с других планет? Это теперь модное утверждение, — ехидно поинтересовался он.

— Модное еще не значит неверное, — запальчиво ответил его товарищ. — Но это могли быть и жрецы. Разве мы знаем все о древних цивилизациях? Чем больше узнаем, тем сильнее удивляемся. Представьте себе, какой шум подымется в академии, когда я завтра сообщу о находке…

Он почувствовал прикосновение чьей-то руки и обернулся.

Перед ним стоял один из проводников. Он несмело попросил:

— Господин, вы сказали, что едете завтра в город. Не смогли бы вы взять с собой меня и моих мальчиков? Я уже говорил вам…

— Да, да, помню. Тебе нужно к врачу. Ладно, я захвачу вас.

Лучше бы я и не ездил в город. Ведь у меня была надежда — самое большое, что может быть у человека. Ничего, что надежда обманывает, — все обманывает нас в этом обманчивом мире. Теперь и надежды нет. Правда, лекарь оставил моих мальчиков в больнице. Боюсь, что он просто не в силах был отказаться от золота. Я хорошо запомнил его слова, и особенно как он их сказал: «Против серповидной анемии пока что медицина бессильна. Сделаю все, что смогу. Но я не бог».

Да, он не бог, а золотом но вернешь здоровья. Разве я не знал этого раньше? Или ждал, чтобы аллах напомнил? Нет, я просто боялся неизбежного, искал выход там, где его нет, и пытался откупиться от судьбы золотом. Это единственное, что роднит меня даже с царем царей, будь проклято его имя и его богатство, которое он пытался забрать на тот свет!

Песок скрипит под ногами. Я нащупываю в кармане монету.

Это все, что осталось от золота моих надежд…

Первыми обнаружили удивительных крыс жители деревни, вблизи которой год назад была открыта гробница Айрамеша. Грызуны отличались необычайной подвижностью и прожорливостью.

Экспедиция зоологов выяснила, что они живут по крайней мере в пять раз дольше обычных, гораздо быстрее размножаются, и это обстоятельство делает крыс настоящим бедствием.

Они уничтожали посевы, загрызали домашнюю птицу, нападали даже на коз и овец. Не помогали облавы с применением газов и химикатов.

Разоренные семьи крестьян в ужасе покидали эти места.

А навстречу им двигались экспедиции зоологов, услышавших о странных животных. И ученые долго, очень долго спорили, являются ли эти крысы только разновидностью или же их следует выделить в особый вид…

Дождь стучал в окно старческими дрожащими пальцами. Стучал монотонно и настойчиво. Казалось, что он просачивается в уютную комнату, постепенно наполняя ее сыростью и холодом, что и одежда на мне становится влажной и скользкой. Иногда дождь перемежался порывами ветра, выдувающего последние крохи тепла и уюта.

«Имею ли я право быть равнодушным ко всему этому безобразию? Ведь это же не капризы погоды! Пожалуй, я один знаю, в чем тут дело, кто виноват». Тихая злоба медленно накапливалась и оседала во мне.

И снова, как это случалось каждый день на протяжении этих недель, дождь мгновенно прекратился, ветер утих, и июльское солнце ударило сквозь промытую, как стеклышко, синь немилосердно жгучими лучами. Я глянул на термометр. Синий столбик успел взлететь с восьми до сорока пяти градусов.

Духота… Нечем дышать… Пот заливает глаза, приходится все время шевелить лопатками, чтобы отклеить рубашку.

С улицы донесся короткий гудок автомобиля. Я выглянул в окно. Сразу три «скорые помощи» въезжали в наш двор. Разбежались детишки, которые, на зависть старшим, обливали друг друга из шланга, оставленного дворником.

Ледяной порыв ветра захлопнул мое окно так, что зазвенели стекла. Стало темно. На улице раздались испуганные крики и топот ног.

Наискось, подгоняемые ветром, полетели крупные снежинки, устилая густую зеленую траву и цветы на клумбах.

Мое терпение лопнуло, как туго натянутый канат. Раздраженно шлепая домашними туфлями, я прошел в переднюю, накинул плащ.

На лестничной площадке столкнулся с соседом.

— Срывается пикник! — с досадой сообщил он, как будто меня это интересовало.

— Да что там пикник! — послышался женский голос с лестницы. — Дети простуживаются. То жара, то холод. Такого еще не бывало. Прямо конец света!

«Ничего, сейчас конец превратится в начало», — зло подумал я, представляя его торжествующее лицо, его голос, которым он спросит: «Значит, признаете, что я был прав?»

Когда я спустился во двор, снега уже не было, и только дымящиеся лужицы на асфальте подтверждали, что это не была галлюцинация.

Дворник Аркадий Юрьевич сокрушенно размахивал руками, доказывая каждому встречному, что убирать двор в таких условиях невозможно.

Увидев меня, он явно обрадовался еще одному собеседнику:

— Вот вы, ученый человек, скажите: разве такая погода может быть сама по себе? Да это же невиданно и не-слыханно! История такого не знала! Да что история, когда дед Саня и тот не помнит!

Его лицо лоснилось от удовольствия: еще бы, он присутствует при событиях, которых не знала история!

— Оно конечно, — продолжал Аркадий Юрьевич, — если всякие атомы разлеплять да автоматические станции заяривать…

Я демонстративно прошелестел плащом мимо него, с ужасом представляя, что бы он говорил, если бы узнал правду.

Ступеньки лестницы гудели под моими ногами. Из-за закрытых дверей квартир то и дело слышались чихи, сморканья, стоны, детский плач. Если закрыть глаза, покажется, что вошел в длинный коридор поликлиники в разгар эпидемии гриппа.

Я остановился перед дверью с номером «8», изо всей силы надавил кнопку звонка.

— Минуточку! — донесся из глубины квартиры удивленный голос.

Я не снимал руки со звонка.

— Иду, иду! — послышались шаркающие шаги, и дверь открылась.

Передо мной стоял Он, придерживая рукой распахивающийся мохнатый халат.

Из халата, словно из черепашьего панциря, высовывалась длинная шея, а на узком лице блуждала всегдашняя растерянная и застенчивая улыбка — улыбка неприсутствия. В минуты раздражения мне казалось, что он прикрывается ею, как щитом.

Морщинистое выразительное лицо пришло в движение, толстые губы шевельнулись:

— Вы?

Его глаза смотрели выжидающе, и мне заранее стало горько от того, что я должен буду сейчас сказать. Идя за ним в комнату, глядя на его тонкие волосатые ноги и коричневые пятки, я чувствовал, что задыхаюсь от негодования. Он опустился в кресло, от которого тянулись провода к аппарату, похожему на стабилизатор, надвинул на голову проволочный шлем.

Его руки сами собой легли на выгнутые пластины контактов, и я, сделав над собой усилие, сказал:

— Николай Николаевич, вы должны прекратить это… Краска радости залила его втянутые, плохо выбритые щеки:

— Значит, вы признаете…

— Да, да, — поспешно сказал я.

— Хотите посмотреть графики и журнал наблюдений? — Он снял одну руку с контактной пластины, и тотчас прокатился раскат грома.