– Ностальгия, – кисло пошутил я и задал наконец вопрос, который беспокоил меня вот уже, почитай, три последних станции. – Слушай… А куда мы едем? То есть… – Сообразив, что сморозил глупость, я попытался исправиться. – Я имею в виду, мы все еще на кольцевой? Просто все эти шарики, ролики, подшипники… Откуда они взялись, ты не знаешь?

– Не-а. – Игорек убедительно помотал головой. – Не знаю. Я обычно с мамой езжу, на машине. У нее девяносто девятая…

Похоже, он действительно не знал ответа на интересующий меня вопрос. И ни капельки не волновался по этому поводу. Равнодушие в его голосе настолько не соответствовало моему собственному душевному состоянию, что мне стало немного обидно… за свое душевное состояние.

– Понятно… – соврал я.

– А вы карту посмотрите, – посоветовал Игорек. – Там же все нарисовано.

– Черт! – с чувством произнес я, в то время как глаза мои, словно пальцы слепца, уже обшаривали стены вагона в поисках карты-схемы. – Черт!

Карта нашлась быстро. Она висела справа от нас с Игорьком, прямо над головой Чингачгука, упираясь ему в затылок раздвоенным концом зеленой ветки.

Я поднялся и шагнул к карте, но именно в тот момент, когда я уже почти сориентировался на местности, Чингачгук внезапно зажал початую банку пива между коленей и потянулся всем телом, выпрастывая руки с переплетенными пальцами над головой. Причем его широкие ладони закрыли именно тот участок карты, который меня интересовал: кольцевая линия от «Проспекта мира» до «Белорусской» включительно. Мне была видна только какая-то белая и, следовательно, еще не достроенная ветка, похожая на тринадцатую голову, выросшую из кольцеобразного тела стандартной, двенадцатиголовой гидры где-то между серой и оранжевой линиями.

– Проблемы? – спросил Чингачгук, громко хрустнув суставами. В его голосе, как в старом фильме с Харрисоном Фордом, чувствовалась прямая и непосредственная угроза.

– У меня нет проблем, – ответил я, отразившись в мутных лужах его глаз. – У тебя, кстати, тоже. Пока.

Так и не прояснив ситуацию, я отошел от карты. Возвращаться на место уже не хотелось, и я встал у дверей, зацепившись за верхний поручень левой рукой и прислонившись лбом к запястью. Металл часов приятно холодил кожу. Времени, кстати, было всего 23:15. Двоеточие между 23 и 15 мигало подозрительно медленно, как будто кварцевое сердце часов вот-вот собиралось остановиться.

Не хотелось бы. Только месяц как сменил батарейку…

Я стоял и смотрел в направлении окна, но взгляд мой не то что не проникал сквозь стекло, но даже едва ли достигал его. В голове ледорубом засела мысль, балансируя на грани осознания и в то же время не оставляя сомнений в собственной значимости. Я чувствовал, что достаточно одного небольшого усилия, и все непонятные события, смущающие меня вот уже некоторое время, станут понятными и перестанут смущать. Я чувствовал, что подсказка прячется где-то рядом, что, если хорошенько приглядеться, ее легко можно обнаружить по какой-нибудь выступающей части и потом за эту часть целиком вытянуть на свет. И вроде бы я где-то совсем недавно уже видел эту выступающую часть или конечность, вот только была это не банальная рука или нога, а… Так и есть! Хвост! Зеленый, раздваивающийся на конце хвост!

Вспомните, как устроена Замоскворецкая линия. Ее нижний конец в районе станции «Каширская» разделяется на два. И как правило, если двигаться по зеленой ветке из центра вниз до упора, то приезжаешь на «Красногвардейскую», слышишь неразборчивое сообщение из динамика: то ли «поезд дальше не идет», то ли «под лежачий камень вода не течет», выходишь из вагона и понимаешь, что, блин, опять проспал свою «Домодедовскую». Так бывает обычно. Но иногда… Если повезет… Если галантно пропустить вперед один-два состава, и поехать на третьем… Тогда по той же ветке можно, к своему удивлению, добраться до станции «Каховская». Об этом, правда, на каждой остановке предупреждает машинист, да и название конечной станции написано на табличке в его кабине… Но кто же станет слушать неразборчивый лепет машиниста? И кто же, ха-ха, обратит внимание на какую-то там картонную табличку?..

То же самое – я был почти уверен в этом – произошло и со мной. Наш поезд давно покинул кольцевую ветку, о чем нас наверняка предупредил бы машинист, если бы не сломанное переговорное устройство. И скорее всего, смена маршрута произошла сразу после «Сходненской»: не зря мы там так долго проторчали. А сейчас мы движемся, наверное, по той самой недостроенной белой ветке. Именно этим объясняются и незнакомые названия станций, и необычное, может быть, аварийное освещение Роликоподшипниковской.

Вот как все оказывается просто и скучно. И ни тебе неожиданностей, ни тебе приключений.

Я зевнул и принялся рассматривать пейзаж за стеклом, с одной стороны, постоянно меняющийся, с другой, на удивление однообразный. Вот только неожиданная вспышка синего света вдруг привлекла мое внимание.

Что такое? Синий семафор?

Через какое-то время я заметил вторую вспышку. И решил, раз уж ничего более интеллектуального не приходит на ум, начать их считать. И досчитал до четырех, прежде чем с какой-то тоскливой обреченностью осознал, что все это уже было…

Я точно так же стоял, смотрел в темноту за окном и считал, считал, считал… В тот вечер… вернее, в ту ночь три года назад, когда мы окончательно расстались со Светой. Она ушла тогда на какую-то дискотеку, а я – то ли не смог, то ли не захотел пойти с ней, а скорее всего, просто понадеялся, что если я никуда не пойду, то и она никуда не пойдет. Как оказалось – зря.

Я остался один в ее комнате, от нечего делать просто смотрел в окно и ждал. Она уже изрядно задерживалась: часов в комнате не было, но по потемневшему осеннему небу, по сначала загоревшимся, а потом погасшим фонарям на улице я понимал, что прошло довольно много времени. И тогда я начал дробить его на сегменты при помощи… Отгадайте чего? А со второй попытки? Ну ладно, попробуйте еще раз! Все, вы проиграли. Я измерял время посредством холодильника.

Вот сейчас, говорил я сам себе, как только он включится еще раз, я услышу в коридоре ее звонкие шаги. Потом она попытается открыть дверь своим ключом, заметит, что та уже открыта и распахнет ее с удивленно-радостным приветствием: «Как? Ты еще не спишь? Немедленно в постель! Через десять минут приду, спрошу, что снилось. И не вздумай соврать!»

С тех пор, как я подумал об этом впервые, холодильник начинал дребезжать и снова замолкал тридцать восемь раз. А на тридцать девятый я действительно услышал в коридоре ее шаги. Только они были не звонкими, как обычно, а шаркающими и какими-то неуверенными, словно она с трудом вспоминала дорогу к собственной двери.

Затем на пороге появилась она, застыла, судорожно вцепившись в дверную ручку, такая раскрасневшаяся, заметно нетрезвая… и уже не моя.

И хотя холодильник только накануне был разморожен, это слабо оправдывало ее в моих глазах…

Для сравнения скажу, что вспышек синего света за окном я насчитал сорок четыре. И лишь после этого понял, что поезд, машинист или, быть может, сам тоннель просто издеваются надо мной.

Точно так же, как, к примеру, издевается над тобой троллейбус, которого ты битых полчаса ожидаешь на остановке. Ты томишься, как тесто в кастрюле, поминутно взглядываешь на часы, думаешь, что, может быть, именно сегодня нужный тебе маршрут отменили, жалеешь, что так и не научился курить, потому что, по твоему глубокому заблуждению, курящим людям течение времени подвластно в гораздо большей степени, чем не-. А троллейбус тем временем спокойно стоит за углом и порой, дразнясь, высовывает оттуда кончики рогов, ведь все его действия направлены только на то, чтобы довести тебя до состояния тихого помешательства. Он ловит своими рогами, точно антеннами, «Европу Плюс», подмигивает левой фарой водителю, отраженному в зеркальце заднего вида, и спрашивает его гудящим, заговорщицким голосом: «Ну что, все еще ждет? Сбегай-ка на угол, проверь! Надо же, какой упрямый попался!»