Дети хорошо усвоили главное, чему их обучали. Религиозное рассеялось еще до революции; принципы же, которые им внушали, прочно вошли в сознание, оказали огромное влияние на формирование их характеров.

Воспитанием своим младшие Вавиловы были обязаны почти исключительно матери. Отец, как правило, не вмешивался в домашние дела, если ж такие попытки порой и были, то выглядели они довольно жалко. Александра Михайловна немедленно пресекала их «на корню» и указывала Ивану Ильичу его место.

— Люди должны дело делать, — часто повторяла она своим, низким грудным голосом, — а мужикам место на работе. Не люблю, когда мужики дома сидят, не ихнее это дело.

Постепенно в семье Вавиловых установился своеобразный матриархат, и все признали безоговорочную власть Александры Михайловны. Впрочем, в то же время она была и первым слугой в доме. Ежедневно она вставала в 5 часов утра и все делала сама, пока муж и дети спали. Она последняя собиралась ко сну, убедившись, что дом полностью приведен в порядок.

Простота и строгость царили во владениях этой маленькой женщины с гладко зачесанными волосами и большими глазами. В комнатах не было ничего ненужного, никаких лишних украшений. Все выглядело обыкновенным, хотя и было вполне добротным. В комнате Сережи, в частности, стояли грубоватые дубовые шкафы, наполненные книгами; над диваном висели репродукции «Монны Лизы» Леонардо да Винчи и «Афинской школы» Рафаэля. Тут же помещался портрет Пушкина.

Простота и строгость распространялись и на одежду, которую носили все Вавиловы. Мальчики по утрам надевали черные куртки и форменные фуражки, уезжая в училище (оно было далеко от Пресни, и туда приходилось ездить на фабричной коляске), девочки — неизменные темные юбки и белые кофточки. Возвращаясь из школ, дети переодевались в еще более скромные домашние костюмы. Привычка к непритязательной одежде так глубоко укоренилась у Вавиловых, что они и взрослыми никогда ничего цветного и яркого не носили, даже галстуков.

Вавиловы обожали свою мать. Сергей Иванович в тетради воспоминаний писал:

«Мать, замечательная, редкостная по нравственной высоте… окончила только начальную школу, и весь смысл житья ее была семья. Собственных интересов у нее не было никогда, всегда жила для других.

Мать любил я всегда глубоко и, помню, мальчиком с ужасом представлял себе: а вдруг мама умрет? Это казалось равносильным концу мира… Мало таких женщин видел я на свете».

Сергей Иванович Вавилов родился в Москве на Большой Пресне в доме Нюниных 24 (по старому стилю 12) марта 1891 года. Когда четырехлетнего Николая впустили в комнату матери, чтобы познакомить с братцем, Александра Михайловна сказала:

— Вот, Николай, у тебя еще брат есть, Сергей. Дружите друг с другом и никогда не ссорьтесь. Кто живет ладно, у тех все складно. Радость одному — в общую суму.

— А горе? — спросил мальчик, знакомый с этим словом по сказкам матери.

— Его на двоих разделите, ан там меньше останется. Горе одному трудно мыкать. Оно одиноких сушит…

В воспоминаниях Сергея Ивановича не сохранилось образа дома, где он родился. Мальчику не было и двух лет, когда родители переехали в Никоновский Переулок и поселились в доме (сохранившемся поныне) напротив церкви Николы Ваганькова.

Зато этот дом, в Никоновском, Сергей Иванович хорошо запомнил. Сначала здесь Вавиловы жили на квартире. Затем — около 1894 года — Иван Ильич купил дом у хозяина, учителя музыки Алексея Яковлевича Дубинина.

Дети часто видели, как жена учителя музыки развешивает на веревке белье, переругиваясь с матушкой. У Дубининой было лицо арапки, но дети не удивлялись Она и в самом деле была урожденная Ганнибал и приходилась близкой родственницей Пушкину.

Дом на Никоновском для Вавилова ассоциировался с одним ужасным воспоминанием. Сергей Иванович говорил, что он хорошо запомнил «Ходынку» — катастрофу 1896 года, когда во время народного гулянья на Ходынском поле по случаю коронации Николая II в результате нераспорядительности властей погибло около двух тысяч человек (не считая десятков тысяч изувеченных). Тела погибших возили мимо дома Вавиловых, и пятилетний Сережа смотрел на них сквозь щель в заборе.

Во дворе дома в Никоновском Сережа выучился своим первым играм. Обучал, конечно, Николай. Сама того не подозревая, матушка высказала пророческие слова: братья очень дружили всю жизнь, и началась эта дружба с детства.

Правда, характерами братья различались. Сергей был поскромней, держался за юбку матери, Николай же — страшный разбойник, славился на Пресне как гроза мальчишек. Но склонности у них оказались общими. Когда братья подросли, выяснилось, что больше всего на свете они тяготеют к тайнам природы. Те же склонности выявились и у их сестер — Александры и Лидии.

В конце концов все четверо стали естественниками, хотя в естествознании пошли различными путями.

Возможно, что не одни индивидуальные окраски, но и нежелание походить друг на друга сыграло свою роль в том, что они не выбрали одну дорогу. С другой стороны, по меньшей мере в одном случае, здесь проявился элемент случайности. Так было с Николаем.

Когда старший браг окончил (в 1906 году) коммерческое училище, он собирался поступить в Московский университет, чтобы пройти там курс по медицинскому факультету. К счастью, его остановило нежелание потерять год, чтобы подготовиться по латинскому языку, который в училище не преподавался, а для экзаменов в университет требовался. Николай пошел учиться в Московский сельскохозяйственный институт — «Петровку» — и стал биологом.

Любовь к естественным наукам пробудилась у Сергея еще до того, как мальчик начал изучать их в среднем учебном заведении. Когда Иван Ильич, искренне считая, что это лучшее место для воспитания, отдал десятилетнего Сережу в Московское коммерческое училище (в 1901 году), у будущего физика уже было вполне четко выраженное влечение ко всему, связанному с природой. Он собирал гербарий и поражал родителей прекрасным знанием названий всевозможных растений и животных.

Наблюдая за Сергеем в первые годы его занятий в училище, отец довольно скоро стал склоняться к мысли, что и младший сын, как старший, проявляет полное равнодушие, чтобы не сказать враждебность, к перспективам промыщленно-торговой деятельности. Это встревожило главу семейства. Наряду с опасением за будущее своих детей Иван Ильич испытывал и некоторое чувство горечи за то, что сыновья, по-видимому, не будут его преемниками на пути, которым он сам так далеко ушел вперед и которым так гордился.

Он много раз собирался поговорить об этом с ними серьезно, описать сыновьям преимущества хорошей административной должности в солидной форме с надеждами когда-нибудь создать и собственное дело. Но разговор откладывался, а дети тем временем росли.

Первая и единственная более или менее серьезная попытка убедить сыновей пойти по стопам отца была предпринята Иваном Ильичом, когда Николай окончил коммерческое училище.

Глава семьи специально пригласил в дом одного бывшего магистранта, специалиста в области истории промышленности и торговли. Иван Ильич приказал ему развернуть перед сыном всевозможные научные доказательства «почтенности» коммерции и промышленности, их необходимости для общества. Учитель, человек талантливый, но неудачник, пробежал курс лекций по истории торговли и промышленности «от финикиян до наших дней» за одну неделю.

— Ну, как, Николай? — спросил затем отец сына.

— Все так же, — ответил сын. — Не хочу в коммерцию.

Сергея Иван Ильич уже и не пытался уговорить стать торговым служащим. Глава семьи вспоминал слова тестя о том, что человек должен следовать своим склонностям. В том же духе постоянно высказывалась и жена, с мнением которой он всегда считался. Кончилось тем, что Иван Ильич решил: «Пускай идут, куда их тянет! В конце концов не всем же заниматься торговлей».