Кашутин посмотрел на Лисицына. Тот сидел молча, в настороженно-выжидательной позе. «Сказать ему об этом? — думал Кашутин. — А зачем? Стоит ли ворошить прошлое. Было преждевременное решение, под которое еще не подвели реальной экономической основы. Никто не отменял главного условия: путь к обилию через развитое общественное хозяйство колхозов, совхозов, через образцовые высокопродуктивные фермы в каждом селе. Но… пока это еще не достигнуто, приходится заводить в личных хозяйствах скот, хотя кормовой баланс по-прежнему напряжен».

Кашутин вернулся к прерванной беседе:

— Ведь возле каменных домов у вас хлевов для скотины нет? Где же рабочим держать коров, поросят…

— Это зерно. Пожалуй, лучше строить небольшие индивидуальные домики с необходимыми надворными помещениями, — сказал Степан Артемьевич.

— Так действуйте! — тотчас отозвался Кашутин. — Что лучше, что удобнее — выбирайте сами. Мы же не навязываем вам дома-гиганты городского типа. Есть хорошие проекты на индивидуальное строительство.

Кашутин вышел из-за письменного стола, прошелся взад-вперед по кабинету и сел за длинный приставной стол, рядом с Лисицыным.

— А что у вас в перспективе? — спросил он. — Ты ведь слышал о животноводческих комплексах?

Лисицын, подумав, ответил:

— Такой комплекс требует обширных земельных массивов поблизости, а свободных площадей у нас нет. Кормопроизводство будет затруднено. Сейчас мы едва-едва обеспечиваем имеющиеся фермы…

— Допустим, так, — согласился Кашутин. — Но хозяйство развивать надо? Поголовье увеличивать надо? Что можешь предложить взамен?

— Для нас пока самое лучшее — добиваться большей отдачи от того, что имеем. Сейчас буренка у нас дает три с половиной тысячи литров в год, а надо, чтобы давала четыре, четыре с половиной тысячи литров молока. Для этого надо добывать побольше кормов. Кроме того, нужно расширять имеющиеся фермы, держать побольше скота.

— В каждом совхозном отделении?

— Да.

— А не лучше ли все-таки вместо такого разбросанного по деревням строительства создать единый комплекс голов на восемьсот?

— Кажется, мы к этому не готовы. Впрочем, я посоветуюсь со своими работниками и дам вам ответ несколько позже.

— Хорошо. А о старых избах забудьте. Они отжили свой век. Стройте новые дома, хотя бы такие, как этот ваш коттедж. Вы ведь строите его для директора и главного зоотехника?

— Коттедж заложил еще старый директор, это не моя затея, — осторожно уточнил Лисицын. — Но не скрою, мне бы хотелось в нем поселиться. Не знаю, удобно ли будет?

— Почему неудобно? Управленцам тоже нужно хорошее жилье. У тебя маленькая двухкомнатная квартирешка. Пойдут дети — тесно в ней будет.

— Будем строить такие коттеджи и для рабочих. Пожалуй, вы правы. Это лучше, чем покупать старые избы, — признался Степан Артемьевич.

— Ага! Наконец-то ты понял, что надо. Только ведите строительство продуманно. Жилье должно быть приближено к фермам и другим производственным участкам. Ну что же, Лисицын, приезжай почаще, будем советоваться. Перестройка хозяйства — дело очень сложное. Очень! Будь смелее в решениях и действиях. Но побольше думай. По пословице — семь раз примерь, один раз отрежь.

По дороге домой, сидя рядом с шофером, Степан Артемьевич против обыкновения молчал. Сергей, привыкший к дорожным беседам и побасенкам, поглядывал на него с недоумением и наконец спросил:

— Что-то вы невеселы, Степан Артемьевич! Видимо, беседа с начальством была не очень приятной?

— Нет, почему же… Беседа была полезной, — ответил директор. — Только поехал решать один вопросик, а уезжаю нагруженный кучей новых вопросищев…

— Вопросищев? — переспросил Сергей.

— Да.

— Это новое словечко: вопросищи. Надо будет запомнить, — Сергей рассмеялся, крутанув баранку на повороте.

— Вот нынче везде строят животноводческие комплексы, — как бы между прочим сказал директор. — Как по-твоему, по плечу нам такое дело?

— Это надо обмозговать, — ответил Сергей. — Видывал я на картинках эти комплексы. Бо-о-ольшое дело! Целое предприятие. На плакате — красиво. Только нам это, пожалуй, не по плечу. Деревни разбросаны на десять и больше километров, покосы, исключая двинские заливные луга, — лесные, мелкие. Травка на них тоже мелконькая… Где наберешь кормов для такой фабрики? И дорог у нас хороших нет. Эх, Степан Артемьевич, живем мы, как говорится, среди лесов дремучих. Где уж нам заводить такие комплексы…

Тут на юру было почти всегда холодно. По кромке обрыва сквозь блеклую травку тянулась узкая тропинка. В сухое время глинистая почва на ней ссыхалась и трескалась, а в ненастье становилась вязкой.

И здесь на высотке находилась скамейка. Ее смастерил борковский старожил Еремей Кузьмич Чикин, — вкопал в землю чурки, прибил к ним толстую прочную доску и стал частенько приходить сюда посидеть в неторопливом раздумье. Уже все привыкли к тому, что вечерами, перед тем как лечь спать, а иногда и днем, Чикин сидел здесь в ватнике, ушанке и валенках с галошами. Наряд был самый подходящий: широкие ветры на обрыве гуляли всегда и с ожесточением набрасывались на одинокую фигуру деревенского философа. Ватник, ушанка и валенки и спасали его от стужи.

Чикин не любил затишков, ему хотелось, чтобы голова проветривалась и была всегда свежей. Тогда думалось лучше, виделось острее, и мысли приходили самые разумные. Как и все старики, многое повидавшие и пережившие за свои длинные, как старинный почтовый тракт, годы, Чикин был мудр. Все явления жизни он воспринимал по-своему. Чего-то не одобрял, к чему-то относился с недоверием, критически, а что-то принимал безоговорочно, но был сдержан и суждение высказывал далеко не всегда и не каждому.

Если на улице было тихо и тепло, что по обыкновению случалось не часто, Еремей Кузьмич менял ватник на стеганую безрукавку, шапку на кепку-шестиклинку и валенки на сапоги. Со временем скамья превратилась в своего рода клуб или, лучше сказать — беседку. Вечерами к Чикину подсаживались мужики из соседних домов. Были и попытки использовать скамью не по назначению: однажды сельповский разнорабочий Поров, по прозвищу Крючок, придя на обрыв с приятелями, собрался было «раздавить полбанки на троих», но Чикин прогнал собутыльников, и они тут больше не появлялись.

Изба Чикина, старая, крытая тесом, поросшим мхом, стояла рядом и смотрела окнами на угор, на скамью, на необъятную, расстилающуюся внизу пойму Северной Двины. Место это для Чикина было своего рода наблюдательным пунктом. Отсюда далеко видно во все стороны. Внизу под обрывом тихо струилась среди поросших ивняком кочковатых берегов Лайма, за ней — картофельное поле, дальше — заливной луг и Двина с пристанью-дебаркадером. Неподалеку от избы Чикина, в низине, стоял дом, точнее, целая усадьба Трофима Спицына. К ней вполне подходила поговорка: «Мой дом — моя крепость». На усадьбе находились, кроме дома с пристройками, баня, амбар и погреб, да собачья конура, и все было обнесено высоким крепким тыном.

Трофим жил вдвоем с Марфой, пожилой дальней родственницей, выполнявшей обязанности домоправительницы. Работал в совхозе он не в полную силу — усадьба с поросятами, козами, курами тоже требовала времени. Он день-деньской копался на огороде, ездил на катере на рыбалку или ходил в лес с лайкой и ружьем. От дома к берегу вела тропка, по которой он доставлял привезенные на «Прогрессе» сено с двинских островов и дрова-плавник.

Частенько он что-нибудь мастерил, тесал топором, стучал молотком, орудовал слесарной или столярной пилой-ножовкой. А иной раз у него целый вечер во дворе визжала бензиномоторная пила «Дружба», которой он разделывал дрова.

Хозяйство Спицына было почти натуральным. В продмаге он покупал хлеб, сахар и чай. Все остальное — рыба, мясо, овощи, соленья и варенья — было у него свое. Его, как крепкого хозяина, можно было ставить в пример, но в общественном хозяйстве он работал лишь для того, чтобы иметь право на приусадебный участок.