Старинные поверья и приметы утверждают, что после холодной и снежной зимы бывает сухое и жаркое лето. В январе, феврале и марте этого года, или, как говорится в старых календарях — в просинце, бокогрее и березозоле, почти не подмораживало: сплошная распутица, реки не стали, снега мало, слякоть да дождь. Так что по старым месяцесловам выходило, что апрель и май (или цветень да кукушкин месяц) тоже должны были быть такими же слякотными и дождливыми, но как бы не так! Погодные условия безбожно изменились. Синевато-серый циклон, домчавшись до волжских берегов в районе Сталинграда, вдруг понесся обратно, сопровождаемый яростным ураганом. Со всех сторон его окружил мощный антициклон. Под влиянием этого антициклона и у нас весна оказалась неожиданно теплой и сухой. Обер-герр местной противовоздушной обороны майор охранной службы Шванц говорит: создалось опасное положение. Начались лесные пожары, ибо каково в народе, таково и в природе. Особенно угрожающее положение сложилось в Даудзевских рощах и ельниках, а также в Кекавских поймах. Обер-герр — майор охранной службы Шванц — издал приказ доносить о каждом подозрительном прохожем, который будет замечен в окрестных лесах. За недонесение — высшая мера наказания: расстрел (!!!). По случаю засухи следует и в рижских квартирах иметь в каждом помещении два-три мешка с песком, а бельевые чаны и прочие сосуды всегда должны быть наполнены водой.

Этакая засуха, этакая засуха! Лишь двести сорок лет назад в Риге была подобная засуха. Будьте осторожны с огнем!

После захвата Риги немцами театр Аполло Новус продолжал свою работу с опаской. Оккупационные власти долго раздумывали, прежде чем назначили директора театра — впоследствии генерального инспектора — Герхарда Натера. Лиепайского коммерсанта. В тот же день новый директор выдал волчьи паспорта двадцати советским активистам 1940 года. Некоторых тут же и арестовали, другие ловко улизнули и в театре уже не показывались. Они опасались за свою жизнь, потому что в Риге начался беспощадный террор. По рекомендациям генерального инспектора в коллектив пробрались подозрительные типы. По таким же рекомендациям объявились лирические девицы с обесцвеченными волосами, поглядишь на них, прямо жалость берет… Не помогли громы и молнии постановщика и отчаяние помощницы режиссера. Это была новая Европа, в которой правил генеральный инспектор Натер.

Дамоклов меч висел и над головой самого режиссера Аристида Даугавиетиса. «Быть или не быть?» — вот в чем заключался вопрос. «Быть или не быть старому доброму театру Аполло Новус?»

Безжалостно вычеркнуты все советские пьесы. В остальном репертуар остался прежним: Шекспир, Шиллер, Гольдони, Блауманис. Но «Грехи Трины» было велено переработать. Протрактовать иначе, с других позиций. Комику Вилкину, ранее с добродушной улыбкой игравшему роль коробейника Абрама, приказали изменить жесты и голос: с явно положительных на явно отрицательные! Генеральный инспектор самолично присутствовал на представлениях и контролировал, как актер справляется со своей задачей. Но Фред Вилкин был из породы старых лицедеев. Он мог играть так, мог играть и этак; лишь бы платили как следует!

Подошел май, работники театра готовятся к отдыху. Сезон 1944 года считай что закончен… Для Аристида Даугавиетиса это была трудная зима. Мобилизована почти половина мужского персонала. С великим трудом Даугавиетис выпросил в комендатуре карточки UK[1] нескольким актерам и музыкантам. А как дальше работать?

Сегодня весь коллектив собран в фойе. Генеральный инспектор Натер произносит прощальную речь: он назначен главным комиссаром рижских театров. Приятно было работать с таким замечательным режиссером, как Аристид Даугавиетис (они кланяются друг другу). Но в деятельности Аполло Новуса никаких перемен не будет: на должность Натера назначается верный и старательный работник, нынешний администратор господин Герберт Зингер. Heil!

Коллектив молчит… мрачно молчит. Администратор один из тех типов, которых сторонится каждый честный человек… И вот теперь Герберт Зингер будет править в старом добром театре Аполло Новус!

Лицо Аристида Даугавиетиса темнеет как туча. Похоже, он хочет что-то сказать, но вместо этого резко поворачивается и демонстративно удаляется из фойе…

Коллектив затаил дыхание: что теперь будет? Но господин Зингер — дипломат, он спасает скверную ситуацию. За колоннами он поставил двух девиц с букетами роз. Администратор подает знак, и лирические блондинки, подпрыгивая и приседая, подносят цветы генеральному инспектору… Господин Зингер и старшая билетерша аплодируют… Генеральный инспектор улыбается, благодарит и прижимает руку к сердцу.

— Музыку, музыку! — шепчет администратор. — Где музыканты?

— Э’ извиняюсь, — говорит старый пожарный Анскин. — Музыканты не явились. У них выходной.

— Что? Выходной? — взрывается господин Зингер. — Я им устрою пожизненный выходной! Уважаемого господина генерального инспектора проводить без марша, стыд и позор! Лишить их UK, этих бандитов! Кто за это отвечает?

— Старый Бютнер! — говорит пожарный. — Но он с пятнадцатого уходит на пенсию, э’ извиняюсь!

Кое-где слышатся смешки…

Собравшиеся перемигнулись и разбрелись. Все прекрасно знали, кто был виноват в том, что музыканты не явились на собрание.

Виноват был трубач Каспар Коцинь.

Нельзя сказать, что Каспар Коцинь был ветреником, нет — этого не скажешь. Но этакая удобная легкость, с которой он старался преодолевать все трудности и неудобства и которую его недогадливые коллеги принимали за искрящийся юмор Каспара, — эта легкость со временем ославила его как несерьезного человека. Как ни старался Каспар убедить некоторых из нас в добропорядочности и благородстве своего характера, все равно все считали его лишь одаренным пустомелей и невозможным остряком. Из-за этих качеств юноше пришлось немало претерпеть, так как объявилось множество оскорбленных и они жаждали мести. Но не было недостатка и в доброжелателях, оправдывавших все его выпады и проделки. В конце концов выяснилось, что у Каспара примерно столько же защитников, сколько и недругов. Так что положение на сегодняшний день я оценил бы как настораживающее равновесие.