Внизу, в «катакомбах» из стульев и диванов в стиле Людовика Четырнадцатого, под прикрытием декорационных рам оборудовали себе потайное убежище комик Вилкин, бутафор Лиепинь и двое рабочих сцены. Все четверо, в сущности, были дезертирами, так как не явились на призывной пункт, и, следовательно, их разыскивали. В катакомбах царила нервная атмосфера. Больше всего говорилось о том, что делать и куда бежать, если явятся жандармы и начнут проверять все помещения. Самая лучшая идея пришла бутафору: в корпусе фабрики Мюнделя он обнаружил железную лестницу, ведущую на крышу. Значит, в случае опасности можно взобраться наверх и спрятаться за трубой.

В кухне щебетали и устроили себе ночлег суфлерша Майя, пианистка Велта и две молоденькие актрисочки Майга Вэсминя и Астра Зибене. Весь день напролет там что-то жарилось и варилось: по потайным убежищам разносили то пирожки, то песочное печенье. И где только раздобывали они все это в голодное время? Целыми днями в кухне не смолкал смех.

— Чего это девчонки смеются? — нервно спрашивал Урловский.

— Так они же не призывного возраста, им и дела нет до войны, — отвечала Астра Зибене.

— Пока не кончатся жиры да тесто, будут и блины! — сказала Майя Вэсминя, и они все вчетвером залились смехом. Личико беле́нько, да ума маленько!

Дитя увидеть — к дождю и холодной погоде. Детей увидеть — в семье неприятности. Заскользить внезапно по отвесной круче — понижение по службе. Встретить цыганку — обманутым быть. Деньги проиграть — в любви повезет и т. д.

Составитель, однако же, не может разгадать сон штурмана Каспара Коциня, приснившийся тому в ночь на 30 сентября в армейской лагерной палатке, возле Бабите. Уважаемых читателей, способных растолковать этот сон, просим написать в редакцию календаря.

Я лечу… то вниз головой, то задом наперед. Красное плюшевое кресло плавает где-то неподалеку, наверное, чуть ниже, наверное, как раз подо мною. Налет был жуткий: аэродром Спилве окаймлен облаками искр, на взлетных дорожках взвихряются клубы дыма и языки пламени.

Когда самолеты улетели, труппенфюрер вытащил меня из канавы, прислонил к сосне и, направив на меня автомат, скомандовал:

— Смирно! Каспар Коцинь, приказываю сесть в самолет и лететь в Штутгоф! Там взбунтовались заключенные! Ты должен помочь карательной команде Гейнца Никеля.

— Где находится Штутгоф?

— Под Данцигом, неподалеку от Готенхафена.

— А, значит, в Польше?

— Заткни пасть! Это территория великой Германии!

Труппенфюрер повесил мне на плечо MG и с рук на руки сдал меня пилоту. Пилот сграбастал меня и пристегнул к красному плюшевому креслу. Я даже ступнями не могу пошевелить, ноги будто скованные. Боже ты мой, какой кошмар…

Переваливаясь с крыла на крыло, мы взлетаем с затянутого туманом поля и ковыляем над Лиелупе. Впереди тьма, позади тьма, звезды внизу, звезды вверху. Меня качает, меня бросает, но какое мне дело до этого? Я отдаюсь аэродинамическому соблазну. Закрываю глаза. Пусть так! Будь что будет! Ну, а дальше?

Луна, как желтый фонарь, освещает город специально для русских самолетов. Луну надо арестовать. Пилот, полетим арестовывать луну! Я знаю несколько слов на лунном языке, уж я это светило допрошу.

— Луна струны лучей настраивает…

Зачем?

— Струна лунных лучей…

Где?

— Луна отсвечивает на струнах…

На каких? С какой целью? Струны лесных просек в Бабите и Приедайне как на ладони.

— Попокатепетль! — бранится пилот. — Сущее пекло! Взгляни, что творится внизу!

Каспар отстегивает свой взгляд от рогов месяца и бросает его вниз — в черноту ночи. Ой-ей-ей! Какой смысл затемнять улицы и окна домов? Все как на ладони: Даугава с Заячьим островом, Киш-озеро, озеро Югла и серебристая лента городского канала. Даже мостик возле оперы — словно на рождественской открытке. А позади в зареве пожара очерчиваются остовы сгоревших самолетов на аэродроме Спилве. Ой-ей-ей!

— Если они еще раз прилетят сюда, то уж тогда будет настоящий ад! — обернувшись к Каспару, кричит пилот.

— Да, но я ничего не слышу! — отвечает Каспар.

— Что? — в свою очередь не слышит пилот. (Fieseler «Storch» дребезжит, как старая жнейка.)

— Я сказал: грохот!

— Jawohl! — смеется пилот. — А теперь поберегись. Внизу фронт.

Над фронтом они пропланировали с выключенным мотором.

Звезды внизу, звезды вверху… Они летят… плывут беззвучно по лунным лучам, сквозь клочья тумана. Вокруг яркого светового ореола стоят белобородые апостолы, а в центре — дева Мария, и на руках у нее Бимбо. Каспар католик, и этого ему пока хватает, вот только хотелось бы знать, почему эту картину старая Алма отдала на сохранение именно ему. Ведь с таким же успехом она могла отвезти ее своему духовнику или сунуть в чемодан и захватить с собой. А теперь Каспар должен думать об этой картине и заботиться о ней, как будто у него мало дел, о которых надо думать и заботиться…

Пилот спланировал на безопасную полянку, далеко за линией фронта. Вроде бы это была Скрунда. Заполнив бак бензином и заведя мотор, мы поднялись в воздух и полетели на юго-запад. Меня качает, меня бросает и к тому же охватывает беспокойство. Куда я все-таки лечу?

— В Штутгоф…

(Где-то я уже слышал это название. Наряду со всякими ужасами. Кто же о них рассказывал? А, Ральф… Ральф Келлер. Он часто ездит туда проводить акции. Акции?)

Меня охватывает страх. Я хочу подняться, но не позволяют ремни. Хочу пошевелить ногой — не могу… Не могу, не могу… А самолет качает и бросает… Долго ли еще будет продолжаться этот кошмар?

Край неба светлеет. Внизу под нами волны тумана начинают обволакивать леса. Где-то проблескивает серебро залива. Просыпаются иволги, а птицы ночные скрываются: в дуплах древесных, как в гротах чудесных… «Аист» планирует все ниже и ниже. Еще немножко, еще чуток… и вот уже длинные ноги его своими колесами ударяются о поле скошенного клевера. Подскок, хвост опускается — этот чертов ящик с пропеллером впереди перестает трещать: приехала жнейка урожай убирать. (Там, за песчаным пригорком, находится Штутгоф…)

Пилот выскакивает, освобождает меня от пут, теперь я могу пошевелить ступней и выбраться из кресла. Прихватив с собой оружие, мы бредем по мокрой траве в сторону бараков. Бредем… бредем… бредем… Да, там у ворот уже стоит шарфюрер Никель со своей командой: Ральфом Келлером, Иогеном Штольцем, Гельмутом Деллером и Юргеном Кребсом. Настроение у них приподнятое. Эх-ца!

Ральф подмигивает мне и говорит:

— Сейчас начнем! Жди, когда я выведу первых двадцать!

Их шестеро (включая пилота), а я один.

На плац согнаны три сотни людей. Живые мертвецы. Среди них двадцать бунтовщиков, участники только что раскрытого движения Сопротивления. Французы, немцы, русские и латыши.

— Что, и латыши?

— Да. Поэтому мы тебя и вызвали. Быть может, придется допрашивать.

(— Их шестеро, включая пилота, — говорю я себе и нащупываю приклад.)

Пока Ральф отсутствует, а остальные пятеро уселись и устроили перекур, я медленно прохаживаюсь вдоль высокой ограды из колючей проволоки. За оградой — широкая утрамбованная площадка. На ней — серая недвижная куча какой-то одежды. Нет, это не куча одежды, это люди… вернее, тени людей… Взявшись за руки и упав на колени… они читают молитву:

— «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое… да будет воля твоя…»

Монотонное бормотание, иногда нарушаемое вздохами и всхлипываниями…

Внезапно одна из серых фигур встает и медленно направляется в мою сторону… подходит, останавливается возле колючей проволоки.

— Лиана! — вырывается у меня. — Лиана…

Но Лиана молчит. На ней полосатый халат. На груди номер — двадцатый. Она страшно бледна. Смотрит на меня — глазами умирающей лани. Вот она подходит еще ближе и пытается ухватиться за проволоку.

— Не притрагивайся! — кричу я. — Через проволоку пропущен ток высокого напряжения. Но я всех вас спасу. Как только тебя вызовут и ты окажешься за воротами, тут же бросайся в сторону. Поняла?