Темурка выехал на шоссе и там придержал коня. Он пораздумал и вдруг переменил решение. Лучше объехать Бежию. Если он попадется мохевцу на глаза, это может кончиться плохо, тот догадается, куда так торопится Темурка, и тогда ему не сдобровать.

Между тем Бежия переехал реку и долго петлял по вьющейся вдоль берега тропинке.

У слияния двух тропинок он свернул к скале, в которой на довольно большой высоте была высечена пещера. Из этой пещеры при луне видно было извилистое течение Терека, пропадающего далеко-далеко. Он решил здесь немного отдохнуть.

Бежия был с детства очарован гордой красотой родной природы. И теперь сердце его, переполненное любовью, неудержимо тянулось к ней.

В Дарьяльском ущелье «Терек воет, надрывая грудь, и скалы вторят Тереку в тревоге», бурные волны бесстрашно ударяются о скалы и, гневно взлетая в воздух, опадают и рассыпаются легкой росой, но даже и здесь, перед самым Джариахом, все еще тревожно рокочут они, хотя ничто больше не препятствует их бегу. В этом месте Терек все еще продолжает реветь, как раненый лев, хотя он уже миновал скалы и чувствует себя победителем.

И скалы, противники Терека, испытав на себе его неукротимую мощь, здесь как бы расступились добровольно и только издалека сопровождают неистовый поток, прославляя его за отвагу.

Человеческое сердце здесь переполняется радостью и свободно наслаждается раздольем и нежным трепетаньем лунного света, ласково изливающегося на окрестность.

Бежия любил родную реку, и теперь, когда он глядел на нее, сердце у него замирало и ныло от восторга еще и оттого, что он один и нет рядом друга, чтобы вместе любоваться этой красотой.

Взгляд его остановился на озаренной луной скале, основание которой омывал Терек. Олень, вожак стада, привел на отдых свое маленькое семейство на свежую поляну, расположенную у самой вершины. За этой поляной сразу женачинались горы, покрытые дремучими лесами, и оттуда часто доносилось рычание медведя, и это наводило страх на стадо. Вожак то и дело настораживался, вытягивал шею, поднимал уши и нюхал воздух, чтобы определить, не близка ли опасность.

За вершиной тянулась неровная гряда скал, многоцветно переливающихся в лунном свете.

Бежия всецело отдался думам о своей любимой и забылся. Ему вдруг почудилось, что в самой середине оленьего стада вспыхнуло трепетное сияние и оттуда возникло видение девушки; сперва смутное, колеблющееся в неясной дымке, оно стало вырисовываться все отчетливей, и наконец образ Циции встал перед ним в своей неповторимой красоте.

Она стояла посреди стада, гордая и радостная, улыбка озаряла ее лицо, и она ласково глядела на таких же стройных, как она сама, животных. А животные не только не пугались присутствия мохевской девушки, но, наоборот, сами подходили к ней, терлись лбами об ее руки; и она гладила их своими тонкими восковыми пальцами, ласкала и нежно обхватывала руками их выгнутые шеи.

Бежия замер от восхищения; ему страстно хотелось подойти к стаду, смешаться с ним, но кто-то невидимый словно связал его по ногам, и он не мог сдвинуться с места.

Он изнемогал от волнения, звал к себе Цицию, но слышал в ответ только ее счастливый смех. Сделав нечеловеческое усилие, он поднялся на ноги, протянул к ней руки и закричал:

– Циция, Циция! Погибаю я без тебя, ищу тебя! Снова зазвенел в ответ ее веселый, беспечный смех. Бежия терял последние силы, он все продолжал тянуться к ней, как вдруг его разбудил шум скатившегося камня. Он вскочил и протер глаза.

– Какое странное видение! – вздохнул он. До его слуха ясно донесся топот лошадиных копыт.

Он насторожился. К его пещере медленно приближался всадник в бурке. Бежия спрятался за камень и стал ждать.

– Темурка? – воскликнул он, узнав всадника, и вышел из засады.

– Да, это я!.. Слава богу, что догнал тебя, – воскликнул Темурка, немало огорчившийся этой встречей.

Мохевец удивился словам Темурки, ведь они так недавно расстались.

– Не хочу отпускать тебя одного, – чужие места, чужие люди… – пояснил Темурка.

– Хорошо, хорошо, идем в пещеру, там поговорим, – сказал Бежия, повернувшись спиной к Темурке. В ту же минуту раздался выстрел, и мохевец схватился за левую руку. Пуля прошла навылет, не задев кости.

– Собака! – сквозь зубы процедил Бежия и обернулся. Темурка скакал уже далеко, и все-таки Бежия, прицелившись, выстрелил в него, но промахнулся. Всадник скрылся за выступом скалы. Бежия с досадой отшвырнул в сторону ружье.

Между тем, из раны обильно текла кровь. Он отвязал oт пояса солонку, которую горцы постоянно носят с собой, густо посыпал рану солью. Потом достал из сумки паклю, пропитал се салом, тоже бывшим при нем, скрутил длинный шнур, вложил его в рану и крепко перевязал руку рукавом рубахи. Он вернулся в пещеру и стал с нетерпением ждать рассвета.

На рассвете он спустился к реке, обмыл затянувшуюся за ночь рану, наложил на нее просоленную паклю, сверху прикрыл листом подорожника, смоченным слюной, и снова сделал перевязку. Потеря крови ослабила его. Он подкрепился чуреком и сыром, выпил воды и пустился в путь.

Вскоре он услышал позади себя конский топот. Он обернулся, придержал коня. Его нагнали горские кистины. Они приветствовали его и осведомились, кем и когда он ранен.

– Кто мог ранить гостя в наших краях, кроме Темурки! – сказал один из спутников, выслушав рассказ Бежии. – А не хочется ли тебе поесть? – спросил он раненого.

– Я бы не прочь! – сказал Бежия.

Вскоре они остановились и сошли с коней. Один из спутников извлек из хурджина хлеб, яйца, курицу, кувшинчик водки, устроил стол на большом плоском камне.

За трапезой никто не докучал Бежии расспросами. Но он сам охотно рассказал спутникам обо всем: о том, что Темурка предательски ранил его, что он едет мстить за обиду, но не сказал, какую, одному чеченцу, который теперь находится в Джариахе, и что там у него нет знакомых. Трое из спутников сами были из Джариаха. Каждый старался заполучить к себе гостя, ибо «гость от бога». Они бросили жребий. Бежия достался юноше, тот шумно ликовал по этому поводу. Остальные двое огорчились, но вынуждены были покориться своей доле. Бежия радовался, что встретил таких, радушных хозяев. Еще немного побеседовав, они поднялись и поехали все вместе на большой народный праздник, куда и держали путь кистины.

На широком плато, обрамленном дремучим лесом и цветущими лужайками, собрался празднично разодетый народ. День был тихий, ясный, теплый. Все выглядело нарядным, радостным.

Народ веселился, разбившись на небольшие группы, одни пели, другие, собравшись в круг, задорно ударяли в ладоши в лад чианури и глядели, как завороженные, на неистово пляшущих девушек и юношей; в стороне молодежь стреляла в цель.

Над пылающими кострами висели на треногах огромные чаны, в которых варилась убоина цельными, большими кусками. В одном месте ребята развели костер, поминутно подкладывали в него ветки можжевельника и следили, как густой дым сперва взвивался прямо вверх, потом расползался в вышине белыми хлопьями. При этом они вели хоровод вокруг костра, резвились и пели. Деканозы уже совершили обряд благословения народа и, сидя в своих белых одеяниях на широком карнизе каменной ограды, любовались оттуда праздником.

К одному кругу пляшущих особенно тянулся народ. Там звенели чианури, им аккомпанировал доли и все собравшиеся дружно били в ладоши. Время от времени в этот размеренный гул врывались звуки пистолетных выстрелов, веселые крики и гиканье оглашали воздух. Празднично разодетые юноши и девушки плясали в кругу, беспрестанно сменяя друг друга.

В этом кругу была также и Циция. Щеки у нее разрумянились от жары, глаза весело блестели. Время от времени она вступала в круг и плясала самозабвенно, чтобы не уступить первенства девушкам других горских племен.

Чеченские юноши смотрели на мохевскую девушку восхищенными глазами, то один мчался за нею в пляске, то другой кидался вдогонку, пытаясь заступить ей путь, и печально глядел вслед быстро увернувшейся девушке, которая, покачивая своим тонким станом, стремительно удалялась от своего преследователя.