– Заставим! – завопил один из казаков и ткнул ему в зубы нагайку.

– Связанного бить, в этом вся ваша храбрость! – сказал Муртуз. – Эх вы, герои!

– Молчать! – крикнул старший, стегнув его несколько раз нагайкой.

– Не буду молчать! – не унимался Муртуз, предпочитая быть убитым на месте, чем живым попасть в руки врагов.

Казаки привязали его веревкой к коню и тронулись в путь. Но Муртуз лег на землю, и никакими угрозами невозможно было заставить его подняться и бежать за конем. Так как казаки хотели доставить пленника живым, им пришлось взвалить его на коня позади одного из всадников. Потом они направились к Дзаугу.

Еще издали увидел Бежия быстро шагающего, почти бегущего к нему Коргоко, сердце его затрепетало в предчувствии беды, и ноги словно приросли к земле.

– Бежия, погибли мы! – закричал старик и, задыхаясь, побежал к нему.

– Что, что случилось?

– Похитили! – сказал Коргоко, едва держась на ногах.

Бежия не сразу понял, что произошло. Вдруг он схватился за горло, словно ему накинули на шею петлю. Потом сорвал с головы шапку и провел рукой по лбу.

– Что ты сказал? – недоверчиво спросил Бежия. – Пошутил? – добавил он с упреком.

– Что ты? Разве так шутят? Взгляни на меня!

– Значит, это правда? Скажи, кто похитил, когда?

– Далеко увезли ее, не скоро достанешь! – с грустью произнес старик и подробно рассказал пастуху обо всем.

Но Бежия был так всецело поглощен своим горем, так потрясен ужасом случившегося, что даже не в силах был вникать в смысл рассказа Коргоко. Одно неудержимое желание владело им: увидеть любимую, побыть с ней хоть одно мгновение, – и потом сразиться за нее не на жизнь, а на смерть с человеком, который посмел отнять ее у него.

Кровь то приливала к его щекам, то отливала от них, и ему казалось, что он теряет сознание.

Слух о беде в доме Коргоко быстро разнесся по деревне, и главный пастух, друг и доброжелатель Бежии, знавший о его страсти к Циции, тотчас же поспешил к пастуху, чтобы высказать ему свое сочувствие и подать совет.

Мохевцы всегда бывают так чутки и насторожены, что к ним никто не может подойти незамеченным. На этот раз Бежия и Коргоко так были поглощены своим горем, что даже и не заметили, как главный пастух очутился рядом с ними.

– Что вы? Не стыдно вам? – воскликнул главный пастух: – Мужчинам не пристало теряться в горе!

– Опозорили мой дом, шапку, – честь мужчины, – сорвали с моей головы! – простонал Коргоко.

– У мужчины всегда есть враги. Только надо давать им достойный ответ, – сказал главный пастух.

– Надо, надо, нет слов! – воскликнул Бежия. – И враг наш проклянет день своего рождения, – месть моя будет беспощадна!

Главный пастух взглянул на Бежию и подумал: «Да, с этим шутки плохи, он сумеет отомстить».

– Да, парень, ты оправдал мои надежды, – сказал он. Иди, мсти, но будь справедлив в своей мести, не подобает мужчине быть несправедливым. А ты, Коргоко, что собираешься делать? – обратился он к старцу.

– Что я могу в мои годы? Продам имущество, пойду поклонюсь в ноги начальникам, попрошу о помощи. Если бы у меня был сын…

– Что ты, Коргоко! Зачем тебе начальники? Они оберут тебя до нитки, а помощи от них не дождешься. А вот Бежия, чем он тебе не сын?

Но Бежия, обиженный словами старика, подумал, что его отстраняют от участия в поисках Циции, и сразу замкнулся в себе.

«Кто больше меня вправе заботиться о судьбе Циции? Я люблю ее больше всех на свете и пойду один искать ее», – подумал он, тяжело вздохнул, схватил ружье и быстро стал прощаться.

– Куда ты? – удивленно спросил главный пастух.

– Пойду своей дорогой. Сам еще не знаю куда…

И не успел старик опомниться, как Бежия уже исчез.

– И он меня покинул! – скорбно проговорил Коргоко, весь сгибаясь, как под непосильной ношей, – а я так на него надеялся!..

Спустя несколько дней Коргоко входил в приемную начальника уезда.

В те времена у начальников, особенно в горах, непременно бывали свои приближенные люди, через которых они держали связь с местным населением, а заодно и обделывали свои дела.

У начальника, к которому явился Коргоко, тоже был свой советник – один обнищавший дворянин, кичившийся своей родовитостью и не имевший за душой ни гроша. Трудиться для своего пропитания дворянин «Апракуне», – так прозвал его народ, – был неспособен, так как его с детства развратило бездельничание и болтание по чужим дворам. Он готов был скорее умереть от голода, чем переложить даже спичку с места на место, и когда ему советовали заняться каким-нибудь делом, он обиженно напоминал о своем происхождении и добавлял:

– Что ж поделаешь? Был бы я простым крестьянином, всем бы мог заниматься, а теперь – что поделаешь, – дворянин я, не пристало, неудобно!..

Так рассуждал дворянин «Апракуне», и иной раз ему удавалось вызвать сочувствие слушателей к своей судьбе. Однако этот надменный дворянин, которому родовитость не дозволяла трудиться, умудрялся не пропускать ни одного дарового обеда, ни одних поминок, ни одной свадьбы. На пиршествах этих он паясничал и готов был стать шутом любого хозяина, лишь бы не лишиться хорошего угощения. Всегда насквозь пропитанный винными парами, пузатый, охрипший от балагурства, он вечно таскался от соседа к соседу, заботясь лишь о том, чтобы нажраться самому; судьба голодной семьи мало его тревожила, ему было безразлично, сыты его дети или сидят на черством хлебе.

На одном пиру заметил его уездный начальник и ради потехи пригласил к себе на службу. «Апракуне» умел немного болтать по-русски, он мог бы занять место переводчика и, конечно, охотно согласился бы делить свои доходы пополам с начальником.

Начальнику очень понравилась эта мысль, и он с удовольствием думал о том, как пригласит к себе гостей и будет развлекать их шутом «Апракуне».

Начальник улыбался своим приятным мыслям, когда к нему подошел хозяин дома и почтительно осведомился:

– Ваше высокородие, вам не приходилось видеть, как «Апракуне» изображает мартышку?

– Как, мартышку? Сколько способностей у этого человека!

– Хотите, он проделает это сейчас ради вашего высокородия?

– Очень буду рад! Хе-хе-хе! Так, значит, изображает мартышку?

Хозяин отдал распоряжение, и через несколько минут в гостиную вступила процессия из трех человек: один держал подмышкой опрокинутое ведро и колотил палкой по его дну, другой вел на веревке «Апракуне» – мартышку и припевал, хлеща своего «зверька» хворостиной: «Чолах, чолах гелды, гарибабани гелды». А наш надменный дворянин, представитель и защитник чести рода, являл собой прежалкое зрелище. Он подпрыгивал на корточках, вытянув вперед голые, неестественно длинные руки. Веки его были загнуты кверху, что безобразило его до крайности, лицо перекосилось, и жирный, дряблый подбородок болтался при каждом прыжке. Так развлекал уездного начальника и гостей дворянин «Апракуне».

Это представление окончательно решило судьбу «Апракуне»: он получил верный кусок хлеба, сделался любимцем и самым приближенным человеком начальника уезда.

Впоследствии «Апракуне» проявил еще один, наиболее достойный талант, благодаря которому стал правой рукой начальника. Он сделался посредником между жалобщиками и начальником, вел переговоры с посетителями о размерах вознаграждения, необходимого в интересах дела, и, разумеется, ему всегда перепадали крошки с барского стола.

Именно этот «Апракуне» и встретил Коргоко, когда тот вошел в приемную.

– Кто ты и зачем сюда явился? – надменно спросил он посетителя в ответ на его приветствие.

Держа шапку в руках, Коргоко подошел поближе к «Апракуне», низко поклонился ему и спросил:

– Взгляни-ка, дорогой, на меня получше, разве не узнал меня?… Ты с начальником в Бурсачирах гостил, это ведь я тогда обед вам устраивал!