Хотя в последний месяц мы с Чикатилой довольно много времени уделяли спонтанному блядству. Наверное, на это влиял «Каскад+», а ещё то, что у Чикатилы ничего не получалось с Оленькой, а меня моя двадцатитрёхлетняя девушка уже почти выгнала. Я этому радовался, хотя и печально: я начинал потихоньку ненавидеть всё взрослое.

— А ты много выкурил, когда всё это придумывал? — спросил я.

— Ну… не помню. Но что-то курил, не без этого.

— Слушай, мне пора. Я иду сейчас в ту контору, где мы должны сделать стольник…

— Я тоже. Не хочу возвращаться в офис. Скажу им, что выполняю экстренный заказ, потому что ты на выезде.

Это всегда было плюсом работы в таких вот левых конторах. Там каждый выполняет свои мошеннические функции, и какой-нибудь Мишенька понятия не имеет о том, что происходит, к примеру, в визовом отделе. Если ты своевременно отчисляешь бабки в корпоративную казну, никто даже и не подумает проверять, чем ты занимаешься в рабочее время.

— Тогда давай выдвигаться. Мне ещё надо забежать на Старый Арбат в зоомагазин. Сестра просила купить какие-то витамины для кролика.

— Пошли. Слушай, а тебе не жарко сидеть в офисе в этих мартенсах? Там ведь топить начали.

— Жарко. Но у меня нет другого выхода. Меня припёр к стенке Донсков. Позавчера он подошёл ко мне и спросил: хули вы ходите на работу в красных кедах? Пришлось взять эти говнодавы. Они убитые, как видишь, и он на следующий день посмотрел на них так страдальчески, отрешённо. Но ничего не сказал.

Мы спустились по пожарной лестнице, кутаясь в куртки и подолгу прикуривая. Была уже середина декабря, и предновогодний депресняк должен был вот-вот закончиться. Все, как наивные лобастые щенки, начинали смотреть на календарики, шарики и Дедушек Морозов в витринах. Потому что всем в голову втемяшили, что на Новый год должно что-нибудь произойти этакое, из ряда вон — виноваты детские сказки про двенадцать месяцев и фильм «Ирония судьбы». Глупые заморочки, тем и хорошие. Предчувствие этих заморочек внушало оптимизм, хотя в общем мы ещё находились в постноябрьском ступоре. Мы пробирались огородами, задними дворами, переулками. Разговаривать не хотелось. Я заткнул уши наушниками, включил плеер.

За неделю до этого Чикатило принёс мне послушать «Clawfinger». «Это полная бодяга, — говорил он, — это у них как у нас «Сектор Газа», тем и круто. Я имею в виду не по стилю, а по ментальному уровню и месту в шкале ценностей. Там есть песня про Нигера, там прямо припев такой и идёт: нига! нига-нига-нига-нига! А в другой песне зарифмованы слова mothafucka и sucka — ты представляешь, какие гиганты мысли! Это типичный пример того, как можно сделать классную вещь на основе тупости и примитива».

Когда заканчивалась песня про Нигера, мы с Чикатилой зашли в зоомагазин. Немного погревшись и повтыкав на мелких грызунов и попугаев, мы купили витамины, которые оказались в таблетках. Таблетки были розовыми.

— А ну, дай-ка мне на них посмотреть, — вдруг попросил Чикатило уже на выходе из зоомагазина.

Один вид этого лукавого сержантишки окончательно вывел меня из морального межсезонья — вывел так же быстро, как быстро выводят из себя заунывные песни народов Севера. У него опять загорелись глаза — тем самым раздолбайским огнём, который появлялся всякий раз, когда он задумывал какую-нибудь провокацию. И которого с начала межсезонного ступора за ним не наблюдалось.

— Я знаю, что мы сейчас сделаем, — объявил он, открыв упаковку и засунув три таблетки себе в карман. — У тебя есть рубли?

Наше финансовое положение тогда укрепилось настолько, что мы могли позволить себе задавать такие вопросы: мы успевали тратить деньги, но не успевали их менять.

— Есть немного, а что?

— Тогда пойдём к тем ублюдкам, которые продают военные шапки и серьги для ушей. Нам понадобится пара самых дешёвых серег.

— Зачем? Мы идём в студию пирсинга?

— Нет. Я неправильно выразился. Нам понадобятся не серьги, а пакетики, в которых они продаются. Маленькие полиэтиленовые пакетики с запайкой, с таким швом наверху, который открывается и закрывается.

— Я не ухватываю сути.

— А, батенька, сразу видно, что вы никогда не были в Амстердаме.

— Вы там тоже не были, батенька.

— Не был, — не стал спорить Чикатило, причмокнув губами досадно, но с энтузиазмом. — Однако я активно интересуюсь молодёжными субкультурами и, в частности, движениями, связанными с употреблением наркотических веществ. Поэтому я знаю, что точно в таких же пакетиках в Амстере продаётся дурь и ещё пара-тройка наименований так называемых драгз. А мы сейчас, да будет вам известно, станем на время наркодилерами. Мы пойдём в институт и будем продавать Саше Белой новый, только что произведённый в лабораториях Амстердама наркотик под названием…

— «Пинки»! — заорал я на весь Арбат. — Они ведь розовые, пусть будут «пинки».

— Что ж, «пинки» так «пинки», — согласился Чикатило. Он вообще умел соглашаться, когда надо.

— Постой, постой, Чик. А как же стольник баксов? Сегодня крайний срок сдачи документов, и завтра уже придётся искать новое агентство, которое сделает быстрее, но дороже… Мы ведь не снимем стольник с этой долбаной Саши — это даже для неё многовато.

Чикатило посмотрел на меня взглядом, который должен был изображать осуждение. Так талантливый отец смотрит на недалёкого сынишку, из тех, на ком отдыхает природа: с разочарованием и доброй отцовской обречённостью.

— Да, — сказал он, — да. И ещё раз да. Но разве во столько мы оцениваем изящество спонтанности?

В институте мы дунули и долго стояли в курилке, рассказывая всем и каждому про новые колёса, которые привёз из Германии наш друг, поехавший туда с Отцом за машиной. Нам хотелось, чтобы информация пришла к Саше не от нас, а извне. Так было бы лучше.

Наконец рыбка клюнула. Я мысленно оргазмировал, предвкушая, как сейчас мы проучим эту тощую форель, которая подплывает к нам гордо и высокомерно. Глупая рыба — её, реально, переглючило, и она возомнила себя королевским фрегатом.

Подойдя к нам, она внимательно посмотрела в глаза Чикатиле (я для неё вообще не существовал) и независимо и томно пропела:

— Милый, ты уже курил сегодня? А что ж меня не подождал?

— А как ты относишься к проблеме Аркадия Вольского, солнышко? — спросил Чикатило как-то въедливо и очень коварно.

— Я не отношусь к этой проблеме никак, потому что для меня таких проблем не существует, — ответила Белая. — А что, что-то не так с Аркадием Вольским, милый?

— Да нет, милая, с ним всё нормально. Просто Аркадий Вольский имеет к моему гашу такое же отношение, как и ты. То есть — никакого.

Саша уже собиралась уничтожить всё живое или взметнуть взглядом песчаную бурю, или обозвать нас плебеями, или как там ещё она чморила бездуховных выродков. Но Чик вовремя улыбнулся:

— Это шутка, бэйби, не обижайся на старого дембеля. На самом деле у меня сегодня ничего нет. Я имею в виду — покурить…

— Тогда колись, что у тебя со зрачками, — вздохнула Саша.

Потом Чикатило долго мялся, он не хотел ничего рассказывать, блин, да по нему просто сох Голливуд, не надо было писать никаких книжек про Полуголубя и старика Конопляна. Но в конце концов хитрая Саша всё же вытянула из него, что некто Отец (ты его не знаешь, дорогая, он не в тусовке) привёз из Дойчлянда «пинки» — новую забаву для интеллектуалов (это не для средних умов, ты же понимаешь, нужен проводник или хотя бы элементарная подготовленность, поэтому его и не вставило, бэйби, и он продал всё мне).

— Ах, «пинки», — вспомнила богемная сучка, стряхивая длинными тонкими пальцами пепел с длинной тонкой сигареты, — да-да, я что-то слышала… Он ведь недавно совсем появился, да?

Ну да, конечно, он появился недавно. Всего час назад, в зоомагазине. Таких женщин надо наказывать, им надо время от времени давать понять, что на самом деле их с полпинка (а в нашем случае с пол-«пинка») можно развести на что угодно.

Мы продали каждую из трёх таблеток по двадцать баксов. Можно было продать ещё, но я думал о кролике моей сестры, который загибался без витаминов. Да и потом — во всём нужно знать меру. Когда ты начинаешь зарываться, с тобой происходит то, что в тот день произошло с Сашей Белой.