— У вас, что же, женщины воюют наравне с мужчинами? — полюбопытствовала Наталья.

— Как правило, нет. Если только в виде исключения. Ола, например, не включена в состав куреня Че Гевара-Самовара, она — сама по себе немаленький начальник: командир конвойно-расстрельного дивизиона.

— Вы кого-то расстреливаете? — удивилась Наталья, повернувшись к Ольге Анатольевне.

— Конечно, время от времени приходится это делать. Мы же казачки, а не импрессионисты какие-нибудь! — отозвалась та.

— Но это же как-то… страшно… это — ужасно… расстреливать людей.

— Наташа, вы — человек большой души! Я тоже считаю, что убивать людей бесчеловечно и даже негуманно! Враги должны сдыхать сами! — с твёрдой решимостью в голосе, словно речь шла о чём-то само собой очевидном, проговорила Ола.

Наташа не без скепсиса отнеслась к услышанному, явно склоняясь к мысли, что с нею шутят. Отчасти это подозрение было справедливо, но казаки — таков уж наш характер! — зачастую сами не знают где именно их чувство юмора превращается в житейскую мудрость, а гротеск становится жизненной правдой.

Наклонив голову так, чтобы Наташа смогла увидеть ссадину на темени, я показал ей свою рану:

— Вот, дорогая моя Натс, полюбуйся…

— Ой, какой ужас! — зеленоглазая всплеснула руками. — Как только ты не получил сотрясение мозга!

— Мозг у нашего атамана находится много ниже, — заметил Павел Усольцев. — Так что по голове его можно бить смело, не боясь при этом черепно-мозговой травмы. Скажу более того: удар по голове атамана обрезком трубы или палкой с гвоздём на конце даст даже лучший психоделический эффект, нежели выкуренный косяк «плачущей конопли» толщиною с большой палец ноги.

— С мамой твоей познакомился, — скромно пояснил я. — Меня ведь «цивилизаторы» перебросили в твоё время. Они рассчитывали, что я помешаю твоему перемещению в наше время. Наивные! У твоей мамы, кстати, чудесное имя — Вероника — и вообще… она человек строгих правил и к тому же… гм-м-м… бескомпромиссна во всех отношениях.

— Да, пожалуй, можно и так сказать.

— Я отправился рассказать ей про твоё перемещение в тридцатый век. Успокоить, объяснить происходящее. Она вышла со скалкой в руках.

— И что же? — Наташенька как будто бы встревожилась.

— Вот, как видишь, жив я остался. И даже голова не очень болела. В этом деле мне помогли, возможно, таблетки любимого цвета.

— Ты хочешь сказать, что это она приложила тебя скалкой по голове? — изумилась Наташа; видимо, она никак не ожидала от мамы такой прыти, а возможно, мой рассказ просто выходил за рамки её фантазии.

— «Приложила» — это эвфемизм, я бы сказал, что она меня шваркнула.

— Бедненький, наклонись, я поцелую тебя в маковку!

— Хоть в «маковку», хоть в «тыквочку» — это всегда очень приятно, — я склонил голову и Наташа забавно чмокнула меня в самое темя, — У-ух, сразу полегчало, прям отпустило! И голова перестала болеть.

Неожиданно оживился Павел Усольцев — человек, вообще-то, выдержанный, даже флегматичный — но тут странно приободрившийся и весело подмигнувший Натс:

— А у меня вот тоже есть рана…

Но его тут же остановила супруга:

— Дорогой, твою рану я сама поцелую, едва только мы вернёмся на наш «борт»! Только — чур! — никаких отказов!

— Да я, в общем-то, и не настаиваю категорически.

— Ладно-ладно, все казаки одним лыком шиты, — махнула рукой Ола и, повернувшись, к Наталье, осведомилась. — Ангел, прости за бестактность, но скажи пожалуйста, тебе довелось испытать узы супружества?

— Нет.

— Вот послушай, что тебе скажет жена-рецидивист: всякое супружество делится на два ярко выраженных периода: сначала ты только думаешь, что муж козёл, затем — говоришь это вслух. Данное наблюдение справедливо для всех типов браков, всех времён, народов и укладов жизни.

— Но-но, Ола, ты сейчас научишь ребёнка! — вмешался я. — Все эти женские премудрости оставь для внутреннего пользования. Нечего тут заниматься растлением юных душ, возможно, Наташа сохранила покуда иллюзии на романтические отношения между полами.

— Кстати, господин куренной атаман, возможно, ты не в курсе… — теперь Ола обратила свой взыскательный взор в мою сторону. — Пока ты ползал с лесенкой по обшивке своего ненаглядного корабля… мы посовещались и решили… Наташа едет с нами!

— Куда это она едет? — не понял я (а я в самом деле этого не понял!).

— За «торпиллёром»!

— Да вы персефонских сенчекуляров объелись, что ли?! Куда ты собралась тащить девчонку? На Даннемору? Это планета-тюрьма для мужиков. Ты знаешь, как её называют в просторечии? Монастырь дьявола! Вас там не просто разорвут в клочья, вас там съедят! Ваши чучела будут использоваться по прямому назначению на протяжении последующих двухсот лет!

— По какому такому «прямому назначению», а-а?

— Сексуальной эксплуатации!

— Атаман, спокойно, не переживай из-за сексуальной эксплуатации моего чучела, — Ола махнула рукой. — Посмотри-ка лучше на моего мужа — он спокоен!

Павел действительно с самым невозмутимым видом пил шампанское. Почувствовав, что внимание присутствовавших переключилось на него, он важно отставил бокал и, пожав плечами, пробормотал:

— Ну, а что такого? Если тамошние урки поймают мою любимую жёнушку, то… пусть сами и расхлёбывают. Ты, атаман, видел Олу наперевес с огнемётом? А я видел. И скажу так: лучше сразу попросить об эвтаназии!

Признаюсь, я опешил. В моих планах Наталье, конечно, отводилась определённая роль: ей надлежало оставаться на борту «Фунта изюма» и в случае моего отсутствия подкармливать старину Гнука, сидевшего в клетке на секретной палубе «Три-А». Подавать ему раз в сутки бутылку с водой. Выносить «утку»… Но уж никак не бегать наравне со мною с огнемётом наперевес.

— Речь, в общем-то, не о твоей жене, — заметил я. — Кто такая Ола, я знаю не понаслышке! Она брала заложников раз двадцать в своей жизни… а её методика конфликтных переговоров, сопровождаемых самокалечением, вообще не имеет аналогов и изучается во всех монастырских школах тюремного типа… так что заслуги твоей благоверной тут не обсуждаются. Но Наталью нельзя втягивать в такую жизнь. Она — не казачка!

— Она может стать казачкой в любой момент! Нам нужны женщины с зелёными глазами, — провозгласила Ола. — Я узнаю себя в ней. Сорок лет назад я была такая же: выше ростом, с длинными ногами, у меня даже глаза были зелёные! Как только Наташа официально попросит о том, чтобы сделаться казачкой, я моментально возьму её в свой конвойно-расстрельный дивизион.

— Ты посмотри на себя: какое у тебя образование, какая школа жизни, кем были твои родители! И посмотри на Наташу — это человек двадцатого века! Она росла на Земле, где «g» равно «единице»; ты — на Красной Площади, где сила тяжести на двадцать пять процентов больше! У тебя кровь и кости другого состава! Ты из другого материала, Ола!

— Ничего, Наташа будет получать грудное молоко и гематоген!

— Она не просто человек; она — ценнейший… — я запнулся, поскольку не смог сразу подыскать нужное слово. — ценнейший объект…

— Назови ещё её «артефактом», — ядовито проговорила Ола. — И тогда я точно вызову тебя на дуэль. На огнемётах!

— Она ценнейший объект научного исследования!

— Прежде всего, она — человек. Наташа изъявила желание принять участие в наших розысках. И я прекрасно понимаю её чувства, ведь в немалой степени эти розыски обусловлены тем, что произошло с нею. А то, что у неё нет за плечами специальной подготовки… так она её получит. Было бы желание!

Я посмотрел на Натс. Странное дело, в ту минуту мне показалось, что за всё время нашего знакомства я впервые увидел её счастливой.

Станция «Путь Карлито», подвешенная в миллиарде километров от оранжевой звезды Баумгартен в небольшой галактике Вогезы, являлась типичным представителем той категории космических поселений, на которые невозможно было смотреть без содрогания. Они строились без единого плана на протяжении порой нескольких десятилетий как правило какими-либо небольшими кланами или группами людей, испытывавшими потребность в сугубо функциональной конструкции. По мере роста потребностей создатели начинали крепить к некоему центральному модулю дополнительные компоненты, так что с течением времени околозвёздная станция превращалась в какое-то бессистемное нагромождение жилых и технологических отсеков, число которых нередко превышало тысячу. Отсеки эти собирались на поверхности ближайшей высокотехнологичной планеты и пригонялись к месту их монтажа уже в готовом виде. Такие модули имели вполне понятные ограничения по массе и габаритам. Внутреннее убранство станций, получавшихся в результате такого рода сборки, обычно отличалось бессистемностью расположения отделов и служб и отсутствием свободных пространств. Поскольку не может быть пустого пространства там, где ведётся яростная борьба за экономию места.