За спиной зычном голосом Дин подал нужную команду, и бригада пошла крошить фанерные и пластиковые щиты на том конце полигона. Парни совмещали приятное с полезным. Приятным представлялось популять по безопасным мишеням, полезным - сопроводить босса до места в целости и сохранности. Хотя за сохранность отвечали в сущности не они. Здесь же на полигоне меня прикрывала парочка старичков - он и она, упрятавшиеся под серенький зонтик. «Чип и Дейл», как прозвал их когда-то Ганс. У старика поблескивал в руках германский бинокль, в который он бдительно озирал окрестностями, «старушонка» головой без толку не вертела, сберегая энергию для главного. Именно она в критическую минуту должна была, прикрываясь стариком, продемонстрировать главную артиллерию.

Блеклая эта парочка всегда находилась на отдалении, не приближаясь ко мне ближе чем на сотню шагов. Большое видится на расстоянии, как, впрочем, и затеваемый криминал. Нет большей глупости, чем торчать вблизи потенциальной жертвы. И именно эта парочка однажды успешно подтвердила свою квалификацию, уложив троих мокрушников, выскочивших с «Калашниковыми» перед бампером моего автомобиля. «Дедушке», кажется, тогда даже не пришлось пострелять, хватило бабулиной погремушки. Лишь одному из парней «она» впопыхах угодила в грудь, остальные получили свое законное в голову.

Я сердито крякнул. Ко мне бежал со всех ног Толик, один из инструкторов стрельбища. Долгонько же он заставил меня ждать! Обычно кавалькаду моих лимузинов узнавали издалека.

- Ящер?.. Какими судьбами? - он шумно дышал. - Пострелять заехали?

- Пострелять, ага, - я издевательски закивал, указательным пальцем ткнул в Толиково пузцо. - Пух-пух! Попал, верно?

Он неестественно рассмеялся.

- Там возле машинок, случаем, не помощник Поэля резвится?

- Ну да, это Ромула.

- Что-то неважно у него получается.

- Подготовочки не хватает. В смысле, значит, физкультурной.

- Так оно, Толик. Физкультуры нам всем сегодня не хватает. Не объяснишь, почему?

Толиковы плечи растерянно дернулись.

- А потому, Толик, что физкультура - это не тренажеры и не гантели. Любая культура подразумевает знания. В данном случае речь идет о знании собственной физиологии, о дружбе души и тела. Видишь ли, Толик, не верю я в то, что в здоровом теле здоровый дух. Абсолютно не верю.

Я подергал инструктора за вишневого цвета пуговицу.

- Но это так, прелюдия. А мне бы с Ромулой перекинуться парой слов. Сможешь устроить?

- Что, прямо сейчас?

- Ну да. И без лишних свидетелей. Ты пригласи его в свой кабинетик, а я там с ним чуток посижу, погутарю.

- Но… - инструктор покосился на парней Дина, с гоготом перезаряжающих карабины, в растерянности затоптался. - Я бы не хотел, чтобы…

- Знаю, знаю, чего бы ты не хотел. Все вы этого не хотите.

- Нет! Разумеется, я сделаю, как вы просите! Только…

- Ты уж сделай, милый, постарайся. Все будет мирно и тихо, это я тебе обещаю. Ключи!

Я протянул руку, и он, по-видимому, не сразу сообразив, о каких ключах идет речь, суетливо зашарил по карманам.

- Ах, да! От кабинета… Вот… Этот желтенький от верхнего замка, а нижний я днем не запираю.

- Как-нибудь разберусь, Толик. Беги за Ромулой. Шибко и ширче…

Сколько помню себя, радио я ненавидел всегда. Его крутили на заводах, мимо которых я проезжал, его гоняли в школах и на площадях, в институтах и на лыжных базах, в парках культуры и отдыха. По-видимому, ни отдыха, ни культуры без энергичного радиодолбежа городской люд, по мнению эфирных монстров, не мыслил. И рассказ, более всего любимый мною у Брэдбери, посвящался как раз герою, что, обезумев однажды, камнями и молотками принялся громить вездесущие радиоприемники. увы, во времена Брэдбери не водилось такого обилия радиопрограмм и не было диджеев, этих гуттаперчевых болванчиков, оттренировавших язычок до уровня величайшего словоблудия. услышь их однажды знаменитый фантаст, и, можно не сомневаться, - тотчас плюнул бы на свою прозу, вооружился бы одностволкой господина Бердана и пошел бы отстреливать говорунов.

Вот и я, оказавшись в кабинете инструктора, первым делом заткнул хайло «Европе-Плюс», вторым - перерезал проводку местной радиотрансляции. Бубнеж ни о чем смолк, и я позволил себе успокоенно вытянуться в кресле. Едва слышно пульсировало сердечко стоящего на полке будильника, тройные рамы гасили заоконный ружейный грохот. В наступившей тишине можно было наскоро продумать сценарий предстоящей беседы.

Впрочем, все пошло слаженно и гладко с самых первых минут. Разглядев меня, помощник Поэля возмущаться не стал, свою жвачно-мышечную «тень» немедленно выставил в коридор. Без звука присел возле стола, выложив на колени пухлые веснушчатые ладошки. Совсем как пай-мальчик в детском саде. Диалог начался. Я неспешно говорил, он слушал. Слушал, моргая белесыми ресницами, нервно покусывая бледные губки. А что ещё ему оставалось делать? В сущности, я молол чистейший вздор, в чем-то, вероятно, копируя дикторов радио, замысловато грозя дружкам Поэля, намекая на могущественные связи в высших сферах, - и так далее, и тому подобное. Заодно, помня уроки Августа, нашего Кулибина по части электронных штучек, я воткнул в кожаный портфельчик Ромулы радиомаячок-булавку. Этот чижик внимал моим словам столь напряженно, что ничего не заметил. Кстати сказать, и чушь моя ему навряд ли казалась чушью. Это я тоже давно сообразил. Когда большой человек мелет вздор, за вздором отчего-то всегда видится мудрое. Вроде того невзрачного камешка, что летит с высокой горы, вызывая многотонный обвал. Больно уж высокая горка… Или выйдет иной барашек на украшенную гербом трибуну и давай болтать. Послушаешь отстранение - лабуда лабудой! Но ведь не абы кто сотрясает воздух, - нет! - особа приближенная к императору. Может, какой-нибудь Ваня из Малых Выселок во сто крат лучше сумел бы сказать, ан фигушки! Поскольку барашек - не какой-нибудь там Ваня Лаптев, а человек, фамилия которого то и дело мелькает в газетах, изыщут в его словах величайший смысл, цитировать станут, в учебниках не постесняются пропечатать. А господа функционеры из первых рядов будут торопливо строчить карандашами, ронять умиленные слезы и всхлипывать, как, дескать, здорово, метко и вовремя…