Впредь до восстановления нормального течения жизни в городе Ярославле и губернии на это время воспрещаются всякие сборища, митинги — как на улицах, так и в публичных местах.
Полковник Перхуров».
Два паренька, как после оказалось, не успевшие на последний паром и поэтому не попавшие к себе на Ляпинские торфоразработки, остановились около приказа. Один, постарше, лет шестнадцати, сказал другому:
— Тащить и не пущать!
Парнишки засмеялись и пошли дальше. Их окликнул поручик Кутейников:
— Над чем смеялись, змееныши?
— Просто так. Промеж себя…
— Не ври! Давай рассказывай!
— Мы, товарищ командир…
— Ах, товарищ!
Кутейников когда-то в юнкерском считался лучшим стрелком из револьвера. Но, видно, подвел хмель — убил мальчишек не с двух, а с пяти выстрелов.
— Мерзавец, что ты детей!.. - попытался остановить поручика преподаватель лицея Светловидов. Поручик уложил и Светловидова.
На квартиру к меньшевику Дюшену заявились два офицера. Коротко приказали:
— Одевайтесь! Поедете с нами. Скорее!
В штабе Перхурова Дюшена ввели в небольшой зал, весь пол которого был усыпан какими-то документами. У стенки стояли перепуганные присяжный поверенный Машковский и рабочий Абрамов — меньшевики. Когда вошли Кижнер, кадет, и Мамырин, правый эсер, а за ними городской голова крупный домовладелец Лопатин, Дюшен приободрился. А когда появился помещик Черносвитов во фраке, надушенный, адвокат совсем повеселел: в компании с Черносвитовым худого ничего не случится. Дюшен иронически посмотрел на коллегу по партии.
Машковский, перехватив его взгляд, осмелел и спросил капитана Альшевского:
— Скажите, капитан, зачем нас пригласили?
Капитан посмотрел на него и ничего не ответил.
Ждали долго, больше часа. Разговаривать опасались, да и не о чем. О прошлом — только ссориться, о настоящем — оно неясно, о будущем — будет ли оно вообще?..
Машковский поднял несколько листочков, посмотрел — оказались протоколы ячейки РКП (б). Испуганно бросил, словно коснулся огня.
Вошел генерал Афанасьев в полной парадной форме, при орденах. Сух, официален, ни одного лишнего слова.
— Господа! Сейчас вас изволит принять главнокомандующий. Времени у него мало, прошу лишних вопросов не задавать.
Машковский вежливо, с поклоном, осведомился:
— А вы, генерал, не знаете повода, по которому нас побеспокоил Александр Петрович? Генерал побагровел, поправил:
— Никакого Александра Петровича нет. Есть главнокомандующий полковник Перхуров. И не побеспокоил, а вызвал. Фамильярничать не советую. Пошли, господа.
— Я пригласил вас, чтобы сообщить несколько весьма важных известий, Первое. Получено сообщение из Москвы. Власть Совета Народных Комиссаров свергнута. Председатель Совнаркома Ленин убит. Почти все народные комиссары уничтожены…
Машковский крикнул:
— Ура!
Подхватили. Громче всех кричал Лопатин. Их высокородие главнокомандующий изволили улыбнуться.
— Я понимаю вашу радость, господа! Но время, хотя оно и работает на нас, горячее. Я на основании полномочий, данных мне главнокомандующим генералом Алексеевым и руководителем «Союза защиты родины и свободы» Борисом Викторовичем Савинковым, временно принял обязанности главноначальствующего Ярославской губернии. Мною разработано обращение к населению. Капитан, зачитайте.
Альшевский четко, по-военному, стал читать:
— «Постановление главноначальствующего Ярославской губернии, командующего вооруженными силами Северной Добровольческой армии Ярославского района.
Объявляю гражданам Ярославской губернии, что со дня опубликования настоящего постановления, в целях воссоздания в губернии законного порядка и общественного спокойствия, восстановить повсеместно в губернии органы власти и должностные лица, существовавшие по действующим законам до октябрьского переворота, то есть до захвата центральной власти Советом Народных Комиссаров. Признаются отныне уничтоженными все законы, декреты и постановления так называемой «Советской власти», как центральной, так и местной. Отменяются положения Временного правительства о губернских, уездных комиссарах и о милиции. Судебная власть восстанавливается в составе окружного суда и мировых судей, причем мировые судьи в первой инстанции решают все дела единолично. Все судьи, выбранные до 1917 года, восстанавливаются в своих правах. Восстанавливаются прокурорский надзор и вообще все органы судопроизводства. Восстанавливаются земское и городское самоуправление. В волостях действуют старшины и секретарь.
Полковник Перхуров».
Все, ваше высокоблагородие. Воззвание читать?
Перхуров отрицательно качнул головой.
— С этого, господа, мы начнем восстановление на святой Руси порядка. Желаете что-нибудь сказать?
— Разрешите? — произнес Дюшен. — Все, что мы услышали, точнее, часть из услышанного, не совсем, я бы сказал, совпадает с программными устремлениями нашей партии. Согласитесь, что слова «старшина», «мировой судья»…
— Они вам неприятны, господин…
— Дюшен, — подсказал Лопатин.
— Режут вам слух, господин Дюшен? Ну что ж, придется городскому самоуправлению, думе и другим органам начать действовать без вашей партии. Я, откровенно говоря, надеялся на ваше благоразумие. Городским головой назначаю вас, господин Лопатин. Социал-демократы свободны…
— Позвольте, ваше высокоблагородие, — подал голос Машковский.
— Не позволю, — невозмутимо ответил Перхуров.
— Я хотел сказать, что точка зрения моего коллеги Дюшена не отражает истинных настроений нашего комитета. Для меня лично старшина и мировой судья куда благозвучнее комиссара и трибунала. Но можно подобрать иные слова: гражданский судья, например, или волостной уполномоченный…
— Никаких уполномоченных! Старшина есть старшина! Еще вопросы имеются? Нет? Приступайте, господа, к действиям. Связь со мной через капитана Альщевского. Желаю успеха.
Господа начали действовать.
Лопатин послал управляющего освободить свой самый большой дом, заселенный по распоряжению городского Совета ткачами Корзинкинской фабрики и рабочими спичечной фабрики Дунаева. Тех, кто не хотел выселяться добровольно, отводили в полицию — к помощнику Грекова. Вещи выкидывали на мостовую.
Меньшевика Богданова, секретаря профсоюза печатников, Савинов и Машковский послали на Корзинкинскую фабрику поздравить рабочих с успешным началом новой великой революции.
Прядильщицы и ткачихи бойкого оратора выслушали молча. В прениях, несмотря на уговоры, никто выступить не пожелал. Крикнули:
— А кто царем будет — опять Николашка или его брательник Михаил? Богданов вскипел:
— Глупости! Россия будет республикой!
— Оно и видно! — крикнули из середины толпы. — Так тебе Лопатин и позволит…
Неожиданно в Богданова полетел булыжник, он еле-еле увернулся, соскочил с трибуны, втянул голову в плечи, озираясь, побежал со двора. Вслед полетели обломки кирпичей, один попал Богданову в зад, неудачливый оратор прыжками добрался до проходной.
На расспросы Машковского о настроении текстильщиков Богданов уклончиво ответил:
— Среднее. Я говорил, что мне, печатнику, туда идти не следовало. Этот вечный антагонизм между неквалифицированной массой и специалистами…
Машковского вдруг осенило:
— Не позвонить ли в Москву? Как там?
Дежурный телефонной станции сначала отказал:
— Не приказано соединять. Затем весело сказал:
— Говорите. Я тоже послушаю, что вам Москва скажет… С кем соединять?
Богданов назвал номер центрального комитета печатников.
— Они в курсе…
Через несколько минут позвонили:
— Говорите. Москва. Богданов крикнул в трубку:
— Москва! Москва! Мы из Ярославля! Как у вас?
— У нас ничего. У вас как? — ответил женский голос.
— У нас тоже ничего. Скажите, Ленин убит? Москва не отвечала. Потом мужской голос спросил: