— Интересно, почему у нас есть записи с камер здесь, — Мун ткнул в помещение справа от интересующего нас, — И здесь, — теперь слева, — Но в 1317 — нет? Я у них это спрошу.

Разговор был очень недолгим.

— «Нет камер в этом помещении», — пожал плечами Мун.

— Это же ложь? — спросил Скотт.

— Ну конечно. Во-первых, камеры тут есть везде. Во-вторых, там объем помещения — тысячи кубометров. Я так и поверил, что в нем ничего нет. Короче говоря, нас куда-то не пускают.

— Зато мы впервые занялись чем-то, похожим на расследование, — усмехнулся Алекс.

Ненадолго Мун погрузился в раздумья, а затем выдал свое решение:

— Надо разобраться. И желательно не создать себе еще больших проблем в процессе.

— Сможешь включить прокси в их охранную сеть? Тогда все остальное — дело техники, — сказал Хассан, — Я пока подготовлю канал для трансляции.

— А я удостоверюсь, что за нами прямо сейчас не следят, — добавил Скотт.

Мун кивнул.

Момент истины наступил уже через час. Мы все сгрудились вокруг Хассана, который с немыслимой для меня скоростью набивал что-то в командной строке. Каналы камер почему-то нумеровались не так, как помещения, и ему пришлось повозиться, чтобы добраться до нашей цели. Но когда он это сделал…

Хассан не включал звуковой канал, поэтому на несколько секунд в помещении повисла зловещая тишина — такая, что я мог расслышать не только дыхание каждого члена команды, но даже завихрения воздуха в вентиляционной шахте. А потом сигнал оборвался.

***

— Да есть там провода, сами посмотрите! — Хьют неистово водил курсором вокруг какого-то пятна пикселей.

— Но провода еще ничего не означают, — заметил Габриель, — Их и к живому киборгу можно подключить. По-моему, куда важнее тот факт, что они плавали в жидкости. И больше всего она похожа на раствор, при помощи которого андроиды наращивают реалистичную кожу.

— То есть ты уверен, что это андроиды, — уточнил Мун.

— Да.

— Я вообще не понимаю, с чего вы так привязались к антропоморфности. США же не подписывали Гонконгскую конвенцию, здесь такие андроиды уже лет тридцать продаются, — заметил Скотт.

— Тогда объясните мне, как с этой гипотезой согласуется чертов сигнал, — уже начавшим срываться голосом потребовал я.

— А что, с альтернативной гипотезой он согласуется лучше? Как люди могли его отправить? — парировал Габриель.

— Через эти самые провода, например. Экзокортекс может считывать сигналы непосредственно с коры, необязательно физически двигать руками, чтобы с ним взаимодействовать.

— Ты сам-то веришь, что это могли сделать они? Сколько им лет по внешности?

— В диапазоне 14-18, — вздохнул Скотт.

Боковым зрением я заметил, что в этот же момент Мун с силой стукнул ладонью по стене, к которой только что прислонялся.

— Шпионский дрон, — объявил он, отняв руку и осмотрев то, что оказалось под ней, — Интересно, чей?

— Ну а чей он может быть, кроме Бостона? — спросил я.

— Так проблема в том, что Бостону они как раз не нужны. Они и так контролируют весь комплекс. Значит…

Мун ненадолго подвис, а затем начал собирать останки дрона в пакетик для вещественных доказательств.

— Мы все равно не узнаем, чей он. Там все устройство кроме батарей и приводов на одном чипе, которому однозначно кранты, — заметил Хассан, прежде чем окунуться куда-то вглубь своего экзокортекса.

— Возможно, это такой намек… «У вас еще есть шанс сделать вид, что вы ничего не видели», — угрюмо заметил Скотт.

Мун поднял пакетик с дроном к свету и пристально его рассмотрел.

— Настройки доступа у нас не изменились, — сообщил Хассан, вынырнувший обратно в реальный мир, — Интересно, что бы это могло значить?

— Как будто кроме нас тут еще две фракции. Одна не возражает против нашего присутствия, а другая… И это только в верхнем городе, — проговорил Скотт.

— У нас есть легальные каналы для вскрытия этой опухоли? — осведомился я.

— Конечно, нет, — усмехнулся Мун, — Давить на совесть США — это оксюморон. К тому же, город принадлежит Бостон Динамикс в самом прямом смысле. Никто не может их ограничить.

— То есть копать дальше — на свой страх и риск? — уточнил я.

— Ага, — подтвердил Мун.

— Нет, вы всерьез это обсуждаете? Вам мало проблем, которые уже есть? — схватился за голову Хьют.

— Мы не уменьшим их количество, если будем бездействовать, — строго ответил Мун, — Если есть шанс узнать хоть что-то новое — им надо воспользоваться.

Повисло напряженное молчание.

— А знаете что, — встрепенулся вдруг Хассан, — Это все неплохо укладывается в общую картину.

Присутствующие развернулись к нему.

— Мы же все понимаем, каково назначение этих андроидов, если это именно андроиды? Просто есть лишь одна задача, для выполнения которой они должны быть максимально похожи на людей внешне. Так вот: эта похожесть не обязана ограничиваться телом. Их поведение тоже можно отрегулировать так, чтобы оно походило на человеческое. В том числе дать им возможность протестовать, — начал объяснять Хассан.

— Хочешь сказать, для удовлетворения садистских наклонностей некоторых индивидов «жертва» должна изображать, что что-то чувствует? — неуверенно спросил Хьют.

— Да почему сразу садистских? Даже наоборот, — возмутился Хассан. Затем он почесал затылок, думая, как изложить свою мысль более понятно.

— Вы могли этого просто не замечать, — проговорил он наконец, — Но любовь в том смысле, в котором мы здесь ее понимаем — продукт человеческой, или даже западной, культуры, причем сравнительно недавний. Вообще, развитость любви в любом обществе в любой исторический период можно узнать, посмотрев на права женщин. Если любви нет, то мужчинам выгоднее относиться к женщинам, как к вещам, чтобы получать от них максимум выгоды. Но любить вещи мы не можем. Мы любим равных себе личностей, и хотим, чтобы они имели равные с нами права… Так вот, до совсем недавнего времени США были цивилизованной страной, и имели соответствующие отношения полов. Поэтому теперь им недостаточно гиноидов-кукол, как бы сильно они ни походили на людей внешне. Они хотят личностей. Причем ирония в том, что властью и деньгами они никогда не добьются того, чего желают в глубине души. Но это их проблемы. Применительно к нашей ситуации это означает, что производители гиноидов имеют экономический стимул для создания роботов, все лучше и лучше имитирующих людей в своем поведении. А этика… Учитывая, как они относятся к большей части населения своей же страны, этическое дистанцирование им привычно. Они могут вообще не осознавать до конца, что творят.

— Я понял, о чем ты, — вставил Алекс, — можно объяснить с другой стороны? — и, получив от Хассана кивок, принялся рассказывать:

— Это один из парадоксов свободной воли. Заключается он в том, что невозможно запрограммировать в творении любовь к творцу. Она должна быть осознанным выбором. А это значит, что любовь невозможна без свободы воли и сознания. Но это также означает, что хотя бы в принципе должна существовать возможность противоположного выбора. Которой, по-видимому, и воспользовались эти роботы.

— Если это не ловушка, — вставил Хьют.

— Ты полагаешь, что они обладают сознанием? — уточнил Мун, проигнорировав его реплику.

— Очень маловероятно, — ответил Алекс, — сознание требует сильного ИИ, а его математически невозможно реализовать на классических автоматах. Если только они не придумали какую-то совершенно новую машину, во что лично я не верю. Свободу воли можно имитировать с хорошим уровнем достоверности — для их целей этого должно быть достаточно. Надо достать документацию, чтобы удостовериться. Или образец.

— Почему мы раньше не знали о существовании таких штуковин? — поинтересовался я.

— Может даже и знали… — ответил Алекс, — просто достаточно антропоморфный ИИ появился уже после начала их гражданской войны, а потом была подписана Гонконгская конвенция. Так что высококачественные гиноиды остались игрушкой для малочисленной местной элиты: во всем остальном мире они запрещены. Потому мы о них и не слышим. Но секрета они из этого, вроде бы, не делают. Тем более странно, что эти образцы от нас пытаются скрыть…