— Ну, есть еще четвертая гипотеза — что это наши внутренние разборки. И все.

— А кого мы везли-то?

— Беженцев из Африки. Причем явно не простых беженцев, к ним бы эскорт не приставили. Большего сказать не могу.

— Ладно. А почему Икарус не смог приземлиться в Милане?

— Система быстрой дозаправки рванула и разнесла часть внегабаритной полосы. Сажать такую махину на оставшуюся часть было бы рискованно.

— Два взрыва за полчаса?

— Мало того, что это случилось, мы еще и не нашли прямой связи между инцидентами. Чтобы списать их на одну причину, нужны хоть какие-то доказательства.

— То есть, причины обоих нам неизвестны?

— Официально, взрыв негабаритки произошел из-за цепи ошибок и утечек, в результате которых в трубу подачи водорода начал закачиваться обычный воздух. Сейчас аэропорт закрыт и в нем куча народу из полиции, ВВС и АТП.

— Антитеррористическое подразделение? Они тоже участвуют?

— Да, конечно. У нас же две официальные версии предполагают атаку. Причем одна другой краше. Поскольку ничего, что было бы похоже на остатки бомбы, в обломках заправщика не нашли, можно предположить либо что маленькое взрывное устройство было «заправлено» прямо внутрь, либо что самолет прострелили снаружи. И в обоих случаях нужно, чтобы в баках изначально был кислород, чтобы было, чему взрываться.

— То есть это в любом случае заговор?

— Ну, либо кибератака на системы аэропорта, либо да, враг на нашей территории. Вот только никаких следов нет.

— Да, ну мы и влипли, — покачал головой я.

— А тебе-то зачем в этом копаться? Отдыхай пока. С отчетностью я сам разберусь, — весело ответил Жерар.

— Может, ты и прав… А может, все это — только вершина айсберга, и мы все по шею в воде барахтаемся вокруг него, — задумчиво процедил я.

— Ой, да не заливай, — фыркнул Жерар, — Это даже не наши проблемы. Мы все сделали правильно. Точнее, ты сделал.

— Хорошо, если так. У тебя все?

— Пока да. Позвони, когда выйдешь из больницы, разберемся с мелочами.

— Конечно. До связи.

Я уставился в потолок невидящим взглядом. Нет, все-таки происходящее не имеет ни малейшего смысла. Почему именно я должен быть в эпицентре такого количества заговоров одновременно? Даже если допустить, что я случайно оказался не в то время не в том месте, что противник — действительно противник и что информацию врачи слили случайно, это не объясняет их поведения. Как минимум, они бы постарались скрыть утечку, а не сотрудничать с НИИ. Значит, связей здесь больше.

Все осложняется тем, что я не знаю, какие воспоминания у меня повредились. В этом, собственно, и состоит проблема амнезии — ты не можешь знать, что именно забыл. Но если и Жерар не понимает, что происходит — значит, дело не в этом.

Худшее, что я мог сделать в сложившейся ситуации — сесть и попытаться осмыслить ее глубже. Перебирать все объяснения подряд бесполезно. Если идея и появится, то лишь по собственной инициативе. А длительное разглядывание одной и той же мысли с разных углов приведет лишь к страху и депрессии. Так что мне следовало заняться чем-то более практичным — например, почитать руководство к позвоночнику.

Примерно через полтора часа снова позвонили с ресепшена. Этого я уже не ждал, поэтому был немного взволнован, нажимая «принять вызов». На этот раз я использовал видеосвязь терминала. Теперь я видел то же, что и робот-портье внизу. Тот, в свою очередь, отображал меня на своем экране.

Прямо перед роботом стояла девушка моего возраста. Весьма милая, с живыми карими глазами, округлым лицом и глубоко черными волосами, ниспадающими по спине за пределы моего поля зрения. Это была Мишель Фавро. Кажется, мы познакомились в вузе и что-то делали вместе, но что именно — я не помню. Почему она здесь? Точнее, почему именно она?

Видеосигнал от меня, видимо, появился с запозданием — Мишель еще секунду напряженно смотрела в экран на своей стороне, прежде, чем на ее лице отразилась реакция узнавания (которая всегда сопровождается еле заметным поднятием бровей).

— Стив? — тихо прошептала она. Ее глаза широко раскрылись, так что стала видна краснота их краев. Однако следующая фраза прозвучала уже совсем иначе:

— Впускай меня, немедленно.

Я был несколько ошарашен таким контрастом. И, конечно, не собирался повиноваться. Но и создавать конфликт тоже было бы плохой идеей. Поэтому я попробовал перевести разговор в рациональное русло:

— А почему ты сначала не связалась со мной?

— Да какая, к черту, разница? — Мишель начинала медленно краснеть, а в ее голосе уже слышались признаки приближающейся истерики. Стало понятно, что ничем хорошим это не кончится.

— Хорошо, а зачем ты здесь?

На тот момент я никак не мог предсказать последствий своих слов. Просто не было данных.

— ЗАЧЕМ???!!! — армированные стекла на первом этаже здания вздрогнули, — Ты в своем уме?!

Мишель зарыдала. На шум уже сбежались несколько человек персонала и дюжина роботов, почтительно ожидающих возможности предложить помощь. Но я еще хуже, чем они, понимал, что происходит, и некоторое время бестолково хлопал глазами, пытаясь хотя бы собрать воедино мысли, и сам не заметил, как передал портье свое согласие.

Выйдя из ступора спустя какое-то время, я хлопнул себя по лбу и сделал самое логичное, что мог: открыл свою переписку с Мишель и натравил на нее простейший аналитический алгоритм, надеясь быстро восстановить недостающие фрагменты информации. Но то, что я нашел, превосходило все возможные опасения.

Слово «моя» встречалось более двухсот раз. В словосочетании «моя королева» — 19. Число слов, однокоренных или связанных со словом «любовь», переваливало за триста. Соотношение частей речи намекало на то, что около половины всех сообщений, отправленных за последние два года, вообще были виртуальным сексом. Сделать вывод теперь не составляло никакого труда.

Мишель застала меня в состоянии глубокого шока, хотя сама уже значительно успокоилась. Дверь открыл Дилос. Она появилась в дверном проеме и молча застыла на пороге, прожигая меня взглядом. Сначала в ее покрасневших глазах читались тоска и пассивная злость, но они быстро уступили место неуверенности, передающейся от меня.

— Ты ничего не хочешь объяснить? — язвительно спросила Мишель.

— Я… сам ничего не понимаю. То есть, не помню.

— Это невозможно, — начала было Мишель, но остановилась и задумалась, склонив голову.

— О чем ты? — неуверенно спросил я.

Мишель не ответила, но через несколько секунд сказала:

— Рассказывай все, что помнишь обо мне. Без фокусов.

Мне удалось вспомнить лишь, что она родилась во Франции, приехала в Турин, где мы и познакомились, а сейчас жила в Милане. Я регулярно наведывался сюда и хорошо знал город... Но не знал, зачем. По крайней мере, на момент пробуждения — сейчас это стало понятнее. Слушая мой недолгий рассказ, девушка мрачнела на глазах. Я уже начал опасаться второй истерики.

— Этого. Не. Может. Быть. — дрожащим голосом проговорила она, — Я знаю, как работает память. Ее невозможно повредить так.

Я уже понял, что она имела в виду. Любовь меняет мозг целиком; никаким единичным повреждением ее не удалить — по крайней мере, сразу.

Мишель подняла на меня глаза и продолжила:

— Либо ты лжешь мне... Либо я не знаю, что за чертовщина тут вообще происходит.

— Могу сказать тебе то же самое.

Девушка села и обхватила голову руками.

— Если происходит что-то очевидно невозможное, — начала она, — то я либо сплю — она безуспешно ущипнула себя за ушко, — либо не так что-то понимаю. И тогда единственное объяснение состоит в том, что... — она снова подняла на меня глаза, на этот раз с подозрением сощуренные, — что ты не Стив.

***

Мы расстались расстроенные и рассерженные. Она не нашла способов подтверждения моей личности, а я так и остался при своих вопросах. К тому же, гипотеза «самозванца» оказалась для Мишель наиболее психологически комфортной (а для меня — как раз наоборот). Однако, если быть честным с самим собой — могу ли я утверждать, что она неправа? В принципе да, но за счет единственного аргумента — отсутствия у людей технологии перезаписи памяти. Который лишь мешает распутывать этот клубок дальше.