- Бориска-то царь попов любит, - детина какой-то говорит Ивану. - Вот прежний царь духу одного ихнего не переносил. Бывало, как завидит попа, так и спрашивает - а для чего это, говорит, он до сих пор на колу не болтается? А ну, исправить-ка сие недоразумение, да поживее! А Бориска, так тот напротив - как станет ему на душе тошно так, что хоть в петлю залазь или в колодезь прыгай, прикажет он: "Привести-ка ко мне попов, да пусть они вкруг меня малость походят. Мне от того, - говорит, - на душе сразу светлее делается, словно, - говорит, - опохмелился с утра."

Глядит Иван, а в другой стороне люди какие-то пляшут. Лица у них грязные, а глаза - веселые. Поют себе:

- Харя Гриши, харя Гриши, Ромы Ромы харя харя.

- А это кто еще? - Иван удивляется.

- Да это - блаженные, - детина рукой машет. - Дом, где они жили, на самопрокормление перешел. Там торговая палата открылась. А блаженных на улицу всех выставили. Идите, - говорят, - с миром, куда душа желает. Вот они и пошли.

Хотел Иван дальше идти, а его детина какой-то за полу хватает.

- Купи, - просит, - у меня бумаги ценные. За сто монет всего. Ты на другой конец города с ними сходишь, так там купец живет, и он тебе за них тысячу монет даст.

- Сам и иди, - Иван полу вырывает.

- Так я ж хочу, чтоб ты нажился, - отвечает детина.

А рядом мужик стоит. Говорит Ивану:

- Был уже тут один такой. Тоже бумаги ценные продавал. Говорил, мол, там какой-то купец за них вдесятеро дороже заплатит. Враз за бумагами очередь выстроилась. Накупили и пошли того купца искать. А там и нет такого. Удивились они, и снова пошли туда, где тот детина бумагами торговал. Глянули - того и след простыл. Удивились тогда все, опечалились и пошли с горя чьи-то окна камнями бить.

Дальше Иван идет. Парень какой-то к нему подходит.

- Видишь, - показывает, - люди стоят в сторонке? Глазами жадными на тебя смотрят. То, - говорит, - послы иноземные. Они серебра только от тебя хотят. За серебро они и мать продадут родную и отца и детей и душу свою, а тебе, как захочешь, бумагу выпишут, с которою ты в края поедешь далекие. Люди в краях тех живут - зла и горя не знают, от зари и до зари, словно сыры, в масле катаются.

- Не нужны мне края далекие, - отвечает Иван.

- Как знаешь, - парень плечами пожал.

Идет Иван, видит - люди сидят кругом. Торгуют - кто чем. А у кого ничего нет, тот так - руку тянет. Один купец за полу Ивана хватает:

- Купи, - кричит, - у меня горилку! Другой горилки, как эта, на целом свете не сыщешь! Вон, детина в кустах валяется - ноги торчат. Так он всего глоток один сделал!

Пригляделся Иван.

- А отчего не дышит? - Спрашивает.

Торговец тож пригляделся.

- И то верно.

Потом плечами пожал.

- А шут его знает! Но не от моей горилки - точно.

А тут видит Иван: девки в стороне стоят - себя предлагают. Пригляделся Иван к одной, смотрит и глазам не верит своим. Подошел ближе. А девка ему говорит:

- Чего уставился? Чай не на выставке!

- Да как же ты, Василиса, так опуститься-то могла? - Иван головой покачал.

- А что мне делать-то оставалось? - Говорит ему Василиса. - Ты, поди, почти два года гдесь шлялся. А Горыныча уже давно нет. Помер он. Детинушку черного скушал - и через то заразился хворью какою-то заморскою. Слово такое чудное - поди, и не выговоришь. А как он страдал, сердешный! Все тебя ждал, думал - придешь, от мук его напрасных избавишь. Да так, вот, и не дождался. А как не стало Горыныча нашего, так слуги его и замок продали и все, что там было, да пропили. И я, вот, осталась одна, как есть.

Покачал головою Иван. Подумал.

- Что было, то было, - говорит, - пойдем, Василиса, домой.

Та вздыхает в ответ.

- Нет, Иван. Иди один. Моя доля - тут оставаться. Это оно поначалу только таким кажется. А поживешь - привыкаешь.

- Не могу я тебя понять, Василиса, - отвечает Иван. - Ты, ведь, подумай: человек - он что ветер. Подул - и нет его. А ты, что, целую жизнь здесь прожить думаешь? В другой раз, поди, уже не родишься. Ты погляди вокруг - здесь, ведь, людей нет.

- Я уже тебе, Иван, ответила. Больше ничего сказать не могу.

А тут детина здоровенный подходит к Ивану. Грозно на него глядит.

- Тебе чего тут надобно? Нравится девка - плати и веди. А нет - вали на все четыре. Нечего тут болтать попусту.

Не потерпел Иван. Кровью налилось его лицо. Быстрее, чем детина тот за нож схватиться успел, вынул Иван меч и вонзил ему прямо в сердце. Рухнул детина, что пень трухлявый, дровосеком проворным срубленный. А тут, откудова ни возьмись, набежали со всех сторон стражники, окружили Ивана.

- Сам с нами пойдешь? - Спрашивают. - Али тебя напополам разрубить?

Бросил Иван свой меч наземь. Говорит:

- Делайте со мной, что хотите. Мне теперь все едино.

Отвели Ивана в темницу. А вечером предстал он перед судьей. Тут уже собрались все - и защитник и обвинитель. Защитник сидит, книжку читает.

- Ну что? - Судья спрашивает. - Не будем мы долго с детинушкой этим возиться? Осудим его скорее, да и домой. Пошто оно нам? Сегодня вечером скоморохи бродячие спектаклю показывать будут интересную.

Защитник тут захохотал громко. Судья удивленно на него посмотрел.

- Али я смешно говорю? - Спрашивает.

- Да нет! - Тот махает рукой. - Книжка смешная!

- Итак, - судья поглядел на Ивана внимательно. - Тебя обвиняют, детинушка, в убийстве человека хорошего. Правда это, али наговаривают?

Защитник тут снова захохотал громко и страницу перевернул.

- Что убил - не отрекаюсь. - Иван головою кивнул.

- Ну вот и славно, - потер руки судья. - Люблю, когда дело идет быстро. Пускай обвинитель теперь свое скажет.

Встал обвинитель с места. Поглядел на Ивана.

- Нет у меня слов, - говорит он, - чтобы мог выразить я...

- Давай покороче, - судья его перебивает. - А то спектакля уже скоро начнется. Красиво в другой раз говорить будешь.

- Хорошо, - кивнул обвинитель. - Ежели коротко, то думаю я, что детинушку этого за душегубство повесить следует, да еще раз повесить его за то, что уж больно хорошего человека убил он, и повесить его в третий раз за ту удивительную жестокость, с какою он совершил это страшное и леденящее преступление. Думаю я, что по справедливости три раза его повесить следует. Это - ежели коротко.

- Хорошо, - кивает судья. - А теперь - защитнику слово.

Встал с места защитник, отложил книжку. Закладку в книжке оставил чтоб не забыть потом, в каком месте остановился.

- Я думаю, - говорит, - что должны мы его помиловать, потому как чужеземец он, законов наших не знает, и еще раз его помиловать, ибо не ведал он о том, какого хорошего человека убивает. Вот это, вот, у меня все.

Сел на место защитник, снова книжку свою открыл.

- Я, - говорит судья, - и с обвинением согласен во всем и с защитой согласен. Не можем мы повесить детинушку этого, потому как чужеземец он. И то, что не знал он, какой хороший был человек, которого убивал - тоже правда. Поэтому я отменяю одно повешение и отменяю другое. Так что ты не горюй, детинушка. Повесят тебя всего один раз.

Иван рукою махнул.

- Воля ваша, - говорит, - делайте со мной все, что хотите.

А судья обернулся.

- Позвать-ка ко мне Филиппку, - приказывает.

Парень вошел с мордою хитрой.

- Что? - Cудья его спрашивает. - Детинушку этого повесить надобно завтра. Все для того у нас имеется?

- Ничего не имеется! - С готовностью отвечает Филиппка. - На мыло талоны я за тот год не получил еще. А пеньку, что во дворе лежала, ночью вчерась люди какие-то уволокли. Недобрые, видно, люди...

А сам морду воротит в сторону.

- Ну, что ты крутишь, что ты крутишь, - судья ему говорит, - скажи правду - сам и унес. Я ж, ведь, пойму. Вот ты пьяный сейчас. А с чего? Я ж тебе жалованье, поди, четыре месяца уже не платил.

Ничего не отвечает Филиппка. Только все морду отворачивает.